Следует отметить, что по Законнику Стефана Душана «грабеж» совершался также и с санкции государственной власти, причем разграблению подвергалась целое «село». Cт. 146 Законника «О разбойнике и воре», в частности, говорит: «Оу коем се селе наге тать или гоусарь този село да се распе» («В котором селе найдется вор или разбойник, то село да будет разграблено»)[314]. Здесь можно говорить о синтезе архаичного «потока и разграбления» и института круговой поруки, коренящегося в общинно-родовых отношениях. В целом же и в восточнославянских и в южнославянских памятниках права заметно стремление законодателя пресечь самоуправный «грабеж», поставить архаичный «поток и разграбление» на службу государственным интересам.
1.4. Пенязи
Псковская Судная грамота употребляет для обозначения денег термин «пенязи». «А кто кому заклад положит в пенезех что любо, а по том времени имет пенези отдавати», устанавливает ст. 107 памятника[315]. Это единственное употребление термина «пенязи» в Грамоте; господствующими для обозначения денег являются термины «серебро», «серебрецо». В I Литовском Статуте термин «пенязи» является единственным для обозначения денег.
О «пенязях» псковский летописец извещает под 6917 (1409) г.: «того же лета во Пскове отложиша кунами торговати и от толе начаша пенязми торговати»[316]. Под 6917 (1424) г. читаем: «того же лета псковичи отложиша пенязьми торговати и начаша в чисте серебре деньги лити и от толе начаша деньгами торговати[317].
Это свидетельство дополняется новгородской летописью: «начаша промежи себе лопьци и грошы литовскыми и артуги немечкыми торговати, а куны отложиша»[318] Речь идет о том, что в Новгороде в этот же период имела хождение как немецкая, так и литовская монета.
Известно, что «куны» древнейшее общеславянское название монеты[319]. Термин «пенязь» восходит к церковнославянскому языку, в котором «пенязь», «пенязи» обозначали римские динарии. В древнерусских источниках этот термин выступает в значении денег, главным образом иностранных западноевропейских[320]. Так, в одном из списков договора 1229 г. смоленского князя Мстислава Давидовича с немцами говорится: «Оже бьют волного человека платити за голову 10 гривен серебра и за гривну серебра по 4 гривны кунами или пенязи»[321].
Какая монета обращалась в Пскове под именем «пенязи»?
В XIX в. И. И. Толстой полагал, что это немецкие пфеннинги[322]. Однако следует, по-видимому, понимать литовскую монету, вернее так называемый «пражский грош», прочно завладевший монетным рынком Великого княжества к началу XV в.[323]
Косвенно это свидетельствует о торговых и иных связях между Псковской землей[324] и землями Великого княжества Литовского.
Глава 2
Терминология законодательных памятников и вопросы источниковедения
1. Древнерусское правовое наследие в Великом княжестве Литовском. Русская Правда как возможный источник Псковской Cудной грамоты и I Литовского Статута.
2. Предшествующее законодательство, судебные прецеденты, обычное право как источники Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута. «Национальный вопрос» в источниковедении I Литовского Статута.
3. Псковская Судная грамота и I Литовский Статут в свете памятников славянского права.
Наше исследование было бы неполным без источниковедческой составляющей. Вопросы источниковедения Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута имеют важное значение для предпринятого нами сравнительного анализа терминологии законодательных памятников; выявление общих и родственных терминов побуждает, в свою очередь, выяснить: какая правовая норма могла послужить первоосновой.
Мы не ставим перед собой задачу детального анализа источников Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута в их взаимосвязи это отдельная и важная исследовательская задача. Настоящий очерк представляет собой попытку обозначить ключевые направления, обобщить изученный материал.
2.1. Древнерусское правовое наследие в Великом княжестве Литовском. Русская Правда как возможный источник Псковской Cудной грамоты и I Литовского Статута
Русская Правда, вероятно, была известна и продолжала действовать в более позднее время в Псковской земле. Ю. Г. Алексеев обратил внимание на то, что Псковская Судная грамота упоминает «головщину» лишь в двух местах ст. 26 и ст. 96-98, и предположил, что эти статьи представляют собой надстройку над соответствующими нормами Русской Правды, которая продолжала действовать в Псковской республике[325].
2.1. Древнерусское правовое наследие в Великом княжестве Литовском. Русская Правда как возможный источник Псковской Cудной грамоты и I Литовского Статута
Русская Правда, вероятно, была известна и продолжала действовать в более позднее время в Псковской земле. Ю. Г. Алексеев обратил внимание на то, что Псковская Судная грамота упоминает «головщину» лишь в двух местах ст. 26 и ст. 96-98, и предположил, что эти статьи представляют собой надстройку над соответствующими нормами Русской Правды, которая продолжала действовать в Псковской республике[325].
Тезис о влиянии Русской Правды на законодательство Великого княжества Литовского и I Литовский Статут, также и на терминологию «литовско-русского права» стал «общим местом» в историографии XIX в.
В советской историографии возобладала точка зрения о том, что «составителям I-го Статута Русская Правда вряд ли была известна» и что «по мере того, как Русская Правда приходила в забвение, ее нормы сами становились нормами обычного русского, украинского и белорусского права»[326]. Современный исследователь Д. Н. Александров считает ошибочной «установку» о «каком-то влиянии Русской Правды на последующее законодательство русских земель и Литовско-Русского государства»[327].
Н. А. Максимейко допускал (правда, с большей долей осторожности) предположение о том, что Русская Правда была известна составителям I Литовского Статута[328]. Ф. И. Леонтович усматривал «намек» на Русскую Правду в упоминавшейся в договоре великого князя Казимира со Псковом 1440 г. «Великого князя грамоте» или «Княжей грамоте», по которой судились все жители Великого княжества Литовского.[329]
Представляет интерес вопрос: не могла ли Русская Правда повлиять на Статут напрямую, могли ли ее использовать составители I Литовского Статута?
Древнерусское книжное правовое наследие было известно в Великом княжестве Литовском. В качестве примера можно привести Кормчую книгу.
Этот источник (по крайней мере, отдельные его составляющие) применялся в Великом княжестве Литовском и в более позднее время. Так, в 1499 г. великий князь Александр издал привилей (впоследствии неоднократно подтверждаемый), по которому духовенство выводилось из-под юрисдикции светского суда. Духовенство должен был теперь судить только церковный суд на основании Устава (Свитка права) князя Ярослава, списанного с «номаконону восточное церкви»[330]. Данный «Свиток права» совершенно не похож по форме и содержанию на подлинник и представляет особую редакцию без «казни князю», «в рублях грошей широких» и др.[331] В основу западнорусской редакции легла восточнорусская редакция Устава, утвержденная митрополитом Киприаном в Москве в 1402 г.[332] Это свидетельствует о том, что в Великом княжестве Литовском древнерусское правовое наследие перерабатывалось в соответствии с новыми реалиями.
Кормчая Книга могла быть известна составителям I Литовского Статута. Так, ст. 13, р. VI о лишении наследства в случае, если сын или дочь оскорбят своих родителей словом или действием (отражение 115-й Новеллы Юстиниана), предположительно заимствована из Кормчей Книги, под влиянием православного духовенства, принимавшего, возможно, участие в составлении Статута[333].
Ряд списков Кормчей включил в себя Русскую Правду. Такое соединение произошло в Новгороде, в особых условиях новгородского политического устройства, при котором сфера юрисдикции новгородского владыки расширилась настолько, что в нее вошли не только церковные, но и светские дела, однако этого не произошло на юге Руси; в Киевскую Кормчую 1273-1278 гг. и Волынскую Кормчую 1287 г., а также в создававшиеся на их основе Кормчие книги в Великом княжестве Русская Правда включена не была[334].
В связи с вопросом о возможном обращении к Русской Правде при составлении I Литовского Статута интересен документ, относящийся к концу XVI в. и связанный с жизнью и деятельностью князя А. М. Курбского. Этот документ жалоба Настасьи Вороновецкой, поданная ей в суд 21 октября 1582 г., чему предшествовала следующая история.
9 августа 1582 г. Курбский потребовал к себе в имение Миляновичи своего слугу Вороновецкого. Они о чем-то разговаривали в замке, и в тот же день Вороновецкий поехал к себе домой, но не успел выехать из Миляновичей, как его нагнал и застрелил из ружья слуга Курбского Постник Туровецкий. После этого Курбский заточил жену Вороновецкого Настасью и отобрал принадлежавшее ей имущество[335], о чем она и подала жалобу в суд. В этом судебном иске Настасья оценивает отобранное имущество и среди прочих вещей упоминает: «книг великих дванадцать коштовали тридцать осьм злотых полских, статут руский за две копе грошей литовских»[336]