О значительном влиянии обычного права на законодательство Великого княжества и Литовские Статуты писал один из первых исследователей И. Данилович[367].
До издания I Литовского Статута для правовой ситуации в Великом княжестве Литовском была характерна осведомленность людей о правовых нормах, их содержании[368]. Широко бытовали правовые афоризмы, как, например, «кождый винный не отказует у праве» (неявка в суд пригрыш дела), «хто ся на сведомье не шлет, тот речь свою тратит» (отказ от «сведомья» («свода» Русской Правды) утрата права на вещь (лицо), «хто без пригоды кого сожжет, тот сам огну годен»[369].
По мнению С. Борисенка, в достатутовый период господствовало «старое земское право», которому следует отдать предпочтение как источнику I Литовского Статута[370].
О том, что нормы Псковской Судной грамоты бытовали в форме правовых обычаев, говорит то обстоятельство, что берестяные грамоты XIIXIV вв. наполняют этот памятник права «живым, конкретным содержанием»[371].
В историографии поднимался вопрос о «национальной» принадлежности норм обычного права, послуживших источником I Литовского Статута. Попытаемся осветить эту проблему, оставив в стороне «украинский» и «белорусский» характер Статута[372]. По справедливому замечанию В. И. Пичеты, «в этих спорах, были ли Статуты 1529 и 1566 гг. белорусского или украинского происхождения» присутствуют «наличие национализма и неисторичность»[373].
Основной проблемой, на наш взгляд, является соотношение русского (древнерусского) и литовского права.
В историографии XIX в., как указывалось выше, признавалось своеобразие собственно литовского права и его влияние на законодательство Великого княжества.
Имеет место и иная точка зрения. Так, Н. А. Максимейко полагал, что I Литовский Статут вобрал в себя именно русское обычное право, а собственно Литва, находясь на более низкой ступени развития, не могла оказать влияние на развитие правовых отношений[374]. По мнению Ф. И. Леонтовича, древнейшее литовское право при сходстве жизненного уклада и быта восточных славян и литовцев было тождественно славянскому[375].
Языковое сходство, а также общие черты древнейшей материальной культуры древних славян и предков литовцев наводят исследователей на мысль о том, что некогда существовал период «балто-славянской общности»[376]. Период XI-XIII вв. отмечен взаимопроникновением и взаимообогащением балтийской и славяно-русской культур, что подготавливало почву для образования Литовско-Русского государства[377]. По мысли современного исследователя Великого княжества Литовского А. К. Кравцевича, «началом ВКЛ стал политический союз двух основных региональных сил восточнославянских городов-государств с некоторыми наиболее сильными вождями балтийских племен»[378].
Вместе с тем выявление в I Литовском Статуте черт собственно литовского права затруднено, поскольку сведения о правовой жизни древней Литвы крайне скудны. Известно, в частности, что в языческой Литве был суд, имелись и тюрьмы[379]. Известны также и литовские законы-предания, связанные с мифическими князьями Вайдевутом и Брутеном. Интересно положение этих законов об убийстве, согласно которому родственники убитого могли или казнить выданного им убийцу, или же пощадить[380]. Этот принцип находит место и в I Литовском Статуте.
В. Т. Пашуто писал, что для восстановления пробелов истории литовского права и политических институтов необходимо привлечение источников по истории пруссов, в частности Помезанской Правды[381].
Насколько правомерен такой подход?
Ведь, например, ст. 104 Помезанской Правды «о братьях» близка ст. 94 Псковской Судной грамоты[382], а многие постановления I Литовского Статута находят соответствие в европейских средневековых законах, коренясь в древнейших общеевропейских обычаях[383].
С другой стороны, между Помезанской Правдой и I Литовским Статутом прослеживается общность: Помезанская Правда в девяти случаях предусматривает ответственность «шеей»[384], что соотносится со Статутом, использующим выражение «за шию выдати».
Отраженной в I Статуте нормой литовского права (отличной от положений права русского) является, по всей видимости, двойная композиция «навязка» за преступления против женщин[385].
С другой стороны, между Помезанской Правдой и I Литовским Статутом прослеживается общность: Помезанская Правда в девяти случаях предусматривает ответственность «шеей»[384], что соотносится со Статутом, использующим выражение «за шию выдати».
Отраженной в I Статуте нормой литовского права (отличной от положений права русского) является, по всей видимости, двойная композиция «навязка» за преступления против женщин[385].
К следам собственно литовского права можно отнести упоминание в I Литовском Статуте «торпоста». Это слово литовского происхождения обозначало какого-то посредника, связанного с институтом добрых людей: «а торпоста будеть чоловек добрый». Приведем данную ст. 13 «Коли на кого знаки слушные пописаны будуть», р. XIII полностью: «Коли бы на которого чоловека подозреного знаки злодейские пописаны, а тые знаки были бы слушны, а торпоста будеть человек добрыи, таковыи человек маеть быти на мучене выдан[386].
Торпоста (торпостай), как указывают издатели I Литовского Статута, был, по-видимому, пользовавшийся общественным доверием человек, по приглашению потерпевшего присутствовавший при сообщении «соком» о том, что тот видел и знает о совершении обвиняемым преступления. «Торпостай не должностное лицо, но имел большое значение в судебном процессе по уголовным делам, разрешаемым великокняжеским судом, который в этих делах не производил никаких следственных действий»[387].
Здесь можно говорить о синтезе литовских и русских правовых институтов, литовских и русских правовых обычаев, взаимопроникновении юридических норм.
Как представляется, собственно литовское обычное право оказало на Статут некоторое, однако незначительное влияние; приоритет принадлежит праву русскому, о чем, в частности, и свидетельствует сходство юридической терминологии Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута.
Представляет интерес и вопрос о том, какие факторы способствовали столь длительному сохранению в русских землях Великого княжества Литовского традиций древнерусского права.
По мысли Ю. Бардаха, мощное воздействие оказал «православный фактор» противостояние в Великом княжестве католичества и православия. Стремясь сохранить самобытность, православные русских земель Литвы противились и изменениям в правовой сфере, введению норм «канонического» и «государственного» права, ревностно отстаивали свой жизненный уклад и обычаи[388]. Это можно охарактеризовать как конфронтацию между правом государственным и «живым правом общественным»[389].
Под правом государственным во многом следует понимать польское право. После Кревской унии государственная и общественная жизнь Великого княжества Литовского постепенно преобразуется по польскому образцу. Польская шляхта была примером для шляхты Литвы[390].
Вопрос о влиянии польского права на I Литовский Статут следует рассмотреть, поскольку некоторые предшествующие юридические памятники, как, например, земский привилей 1457 г., упоминают «право коруны польское» и т.п.[391]
Так, в Привилее 1440 г. читаем: «Милостью божьею мы, Казимир, королевичь, великий князь литовски, жомойтски, руски и иных, сведомо чиним всякому сею нашою грамотою, хто на нее оузрит или чтоучи услышит штож дали есмо: духовным, и князем, и паном, и бояром, и земяном, и местчаном, и всему поспольству земли Новгородская права вольная, добрая, хрестьянская как у полской коруне суть »[392]
Многие нормы права I Литовского Статута «обусловлены прежде всего сословным строем Литовско-Русского государства»[393]. Польское влияние отразилось главным образом на «шляхетском праве» законодательного памятника, однако, как показывает сопоставление с польскими источниками, происходило не слепое копирование, но переработка в соответствии с местными условиями и традициями[394]. К началу XVI в. относится и заимствование польских юридических терминов[395].
Польское право оказало влияние лишь на отдельные положения I Литовского Статута, испытав при этом влияние местных институтов. К первой трети XVI в. Великое княжество Литовское не было еще вовлечено в орбиту польского влияния; польское право в этот период только лишь начинает соперничать с местным правом.