Побратимство, быть может, имеет прямую связь с самим термином «братчина» и, как языческий обряд, вероятно, могло иметь связь с пиром (добавление крови в напиток). Можно предположить взаимосвязь между побратимством и «братчиной» как корпоративной организацией. Ритуальный пир связывал членов «братчины» какими-то общими обязательствами, формальным кровным родством, клятвой и т.п.
Многосторонне характеризует институт побратимства С. М. Толстая: «В народной культуре институт побратимства, как и все другие виды ритуального родства, не только служит инструментом народного права, регулятором социальных отношений и этнических норм, но и наделяется магическими функциями противодействия злу и защиты человека, благодаря высокому сакральному статусу самой категории рода и родства, обеспечивающего кровную связь человека с окружающим миром»[489].
Винодольский Закон гласит: «Йошhе ка годи братhина дили сбор мею собу држана е дати десетину не пуни». В переводе: «Когда какая-нибудь братчина делит сбор между собою, она обязана давать князю десятину сполна»[490]. Речь идет, как можно полагать, о дележе «братчиной» совместно произведенного дохода. Распределение трудовой прибыли, доходов, «сябреного серебра» Псковской Судной грамоты можно предположить и применительно к древнерусским «братчинам». Такое распределение могло происходить во время пира; отсюда и проистекают присущие «братчинам» судебные полномочия для улаживания трудовых конфликтов, споров между участниками «братчин» «пивцами».
В целом позднюю «братчину» можно охарактеризовать как общинное собрание, в ходе которого могло происходить распределение совместно произведенного дохода, устраивались пиры с представлениями скоморохов, «спортивными состязаниями», разрешались споры[491].
Зарождение «братчины» («братства») как территориально-общинного объединения следует отнести к эпохе родового строя, cвязав этот институт с обрядом побратимства. «Братские» отношения пронизывали многие стороны общинного быта древних славян. Постепенно, по мере того как «родственная связь сменяется территориальной»[492], «братчина» («братство») превратилась в соседский союз.
Можно предположить определенную преемственность между древней «вервью» восточных и южных славян и «братчиной», «братством». Как отмечает М. М. Фрейденберг, «вервные братья» у южных славян времен Полицкого Статута это наименование «коллективов, известных в более позднее время под названием братство»[493].
Итак, допустимо предположение о том, что «братчина», «братство» изначально коллектив родственников по мужской линии, ставший впоследствии территориальной соседской общиной. То же самое можно отнести и к «верви», сочетавшей родственные и соседские узы.
Можно предположить, что члены древнерусской «верви» устраивали совместные пиры, что также указывает на возможную связь «верви» и «братчины», «братства». Л. В. Данилова полагает, что «статья 16 Русской Правды, упоминающая об особых пирах в верви (упоминание связано с возможностью свады убийства), свидетельствует об идеологическом и бытовом единстве этой общности»[494].
Рассмотрим такие отраженные в южнославянских и восточнославянских памятниках права термины, как «порубы», «застава», «новщина» «новина».
Cудебник Казимира 1468 г. содержит термин «порубы», не раскрывая его значения. I Литовский Статут в ст. 8, р. IX «естли бы хто перевес чужий порубал або сеть с перевеся скрал, двадцать рублев грошей»[495]. Статья 10 этого же раздела устанавливает наказание для тех, кто порубал «хмелища»[496].
В историографии XIX в. под «порубами» Судебника Казимира понимали самовольную порубку леса. Исследователи XX в. установили, что под данным термином вытупают противоправные, насильственные действия[497].
«Порубы» Судебника Казимира находятся в комплексе с постановлениями о «наездах».
Cходная терминология известна и средневековому южнославянскому праву. Так, Винодольский Закон употребляет термин «рубане» и производный от него глагол «рубати». Значение этих слов близко «порубам» и глаголу «порубал» Судебника Казимира. О термине «рубане» И. В. Ягич писал: «Глагол рубати, откуда производится рубане, заимствован из итало-латинского языка. Итало-латинское же rubare, robare, raubare происхождения немецкого. И глагол, и существительное очень употребительны в латинских грамотах Истрии и хорвато-далматинского Приморья, откуда они пришли в простонародное наречие тех же стран. Глагол рубати значит иногда пленять, т.е. захватывать что-нибудь в запрещенном месте и налагать штраф на виновного»[498].
В историографии XIX в. под «порубами» Судебника Казимира понимали самовольную порубку леса. Исследователи XX в. установили, что под данным термином вытупают противоправные, насильственные действия[497].
«Порубы» Судебника Казимира находятся в комплексе с постановлениями о «наездах».
Cходная терминология известна и средневековому южнославянскому праву. Так, Винодольский Закон употребляет термин «рубане» и производный от него глагол «рубати». Значение этих слов близко «порубам» и глаголу «порубал» Судебника Казимира. О термине «рубане» И. В. Ягич писал: «Глагол рубати, откуда производится рубане, заимствован из итало-латинского языка. Итало-латинское же rubare, robare, raubare происхождения немецкого. И глагол, и существительное очень употребительны в латинских грамотах Истрии и хорвато-далматинского Приморья, откуда они пришли в простонародное наречие тех же стран. Глагол рубати значит иногда пленять, т.е. захватывать что-нибудь в запрещенном месте и налагать штраф на виновного»[498].
Логично предположить, что термин «порубы» возник подобным же образом, как и термин «рубане» Винодольского Закона (по И. В. Ягичу). Латинский язык (позднесредневековая латынь) обладал в Великом княжестве Литовском статусом «второго государственного языка», и термин «порубы», проделав сходную с южнославянским «рубани» эволюцию, мог быть заимствован из позднесредневековой латыни.
С другой стороны, сложившееся к тому времени западнорусское наречие, носившее в письменных памятниках названия «простая молва», «проста мова», «речь русская», «простый язык», «язык простый русский», «простый руский диалект»[499], активно пополнялось лексикой немецкого происхождения[500]. Следовательно, «порубы» могли быть заимствованы и из немецкого языка. В этой связи следует отметить, что в Помезанской Правде, близкой к Великому княжеству Литовскому территориально, грабеж обозначается термином «rawbe»[501].
Однако термин «порубы» Судебника Казимира имеет, по-видимому, иное происхождение. Терминология, производная от корня «-руб-», характерна вообще для древнерусской письменности. Значение производных от этого корня слов «грабить», «захватывать»[502]. Так, в Новгородской I летописи под 6642 и 6696 гг. соответственно читаем: « рубоша новгородьц за морем в Дони» и «рубоша новгородьце варязи на гътех»[503].
В договорной грамоте великого князя Василия Васильевича с Дмитрием Шемякой 1434 г. сказано: «А татя, разбойника, рубежника, беглеца по исправе выдати». Под «рубежником» в XIX в. понимали «поединщика» (запрет поединков)[504], однако следует понимать грабителя, захватчика.
В Судебнике Казимира один из примеров: «А которые бы сами собою порубы делали и любо наезды чинили»[505]
Данная терминология имела и еще один смысловой оттенок, обозначая «наложение штрафа», «конфискацию имущества, товаров». Так, например, торговые грамоты предписывают «рубежа не творить». Примечательна жалоба 1412 г. новгородцев «порубных людей», которых немецкие купцы «порубили», т.е. конфисковали у них товар[506].
Таким образом, значение терминов производных от «-руб-» близко и у южных, и у восточных славян.
Как показал А. А. Зализняк, в форме «вырути» «конфисковать товар» терминология эта присутствует в одной из древнейших (XI в) новгородских берестяных грамот[507].
Интересно отметить, что форма «рути» аналогична одной из форм производного от «хуса» «набег», «разбой» глагола «хути» («хусовати»), также хорошо известного у южных славян[508].
Видимо, древний корень «-руб-» означал изъятие чего-либо, как законное, так и противозаконное. Так, в Повести временных лет читаем, что князь Владимир «поча нарубати муже лучьшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады; бе бо рать от печенег»[509].
Все это убеждает: корень «-руб-» унаследован южными и восточными славянами от эпохи славянского единства, а И. В. Ягич заблуждался. Восприятие германского корня могло произойти на определенном этапе истории славянства, когда славяне соседствовали с «носителями древне-германских диалектов»[510]. Германское по происхождению «хоса» «набег», «разбой»[511], как представляется, могло быть заимствовано в этот же период.