Когда явились ангелы - Кизи Кен Элтон 5 стр.

Ну и Вождь карабкается в гору.

Карта, которую накорябал Уолли Блум, ведет Трансмистера и его животину вверх узкими мощеными улочками, где грузовики с ревом содрогаются на выбоинах вверх кривыми мощеными проулками, где проедет разве что велосипед вверх мощеными расселинами, еще кривее, еще у́же и до того крутыми, что не проехать никакому колесу.

Ослы бредут, груженные песком и цементом: по всему склону муравьино копошатся стройки. Посреди суеты головами к вершине спят рабочие; если б спали боком скатились бы.

Когда американец и его псина добираются до искомой точки на карте, у Трансмистера перед глазами плавают пятна, а старый Вождь мочится пылью. Трансмистер вытирает пот под кепкой и заходит в тенистый двор; тень отбрасывают ржавые капоты и крышки багажников, не пойми как сваренные и привинченные к пальмовым стволам.

Круглый утоптанный двор, двенадцать футов, посреди круга возлежит свиноматка, огромная, как фонтан на площади, а ее сосет помет, такой же громадный. Она перекатывает голову, окидывает взглядом гостей и хрюкает. Вождь рычит и встает в стойку между свиноматкой и своим хозяином, который только глазами хлопает.

В оплетенном зеленью низком дверном проеме лачуги до того крохотной, что влезла бы в жилой трейлер «доджа» и еще осталось бы место свиноматке,  что-то шевелится. Обмахиваясь сухой тортильей, выныривает человек. Он вполовину меньше Трансмистера, а старше вдвое, а то и больше. Секунду он щурится на свет, потом тортильей прикрывает глаза.

 Tardes,  говорит он.

 Буэнас тардес[8], отвечает Трансмистер, промакивая лицо.  Жара. Мучо колер[9].

 Я емноско спик англиски,  сказал Эль Меканико Фантастико.

Где-то, припоминает Трансмистер, он читал, что вот поэтому латиносов и называют спиками.

 Слава тебе господи!  провозглашает он и живописует свою беду.

Механик слушает из-под тортильи. Свиноматка со сладострастным презрением созерцает старого Вождя. Мимо двора трусят ослы. Из лачуги Эль Меканико Фантастико в поле зрения выплывает ребятня; дети цепляются за отцовские ноги, а отец слушает повесть Трансмистера о том, как предательски поступила механика.

Когда повествование по капле дотекает до конца, ЭМФ спрашивает:

 Вы хочите, чтоб я чего сделал?

 Спустились в этот большой гараж, куда его увезли, и сняли эту клепаную трансмиссию, а я отправлю ее в Тусон. Сечете?

 Секу, si, говорит механик.  Почему не использовайте mecanicos из большого гаража?

 Они не работают до понедельника, вот почему.

 Вы так спешайте до понедельника не ждать?

 Я уже позвонил в Тусон и сказал, что к понедельнику ее им отправлю. Я такие вещи кую, пока горячо, сечете?

 Секу, si, говорит Эль Меканико Фантастико, снова обмахиваясь тортильей.  Хоккей. Спущаюсь mañana[10] и снимую.

 А сейчас нельзя? Я бы хотел точно отправить ее поездом.

 Секу,  говорит мексиканец.  Хоккей. Беру инструменты и наняем burro[11].

 Burro?

 У Эрнесто Диаса. Инструменты везить. Большой гараж закрыет инструменты в железную коробку.

 Секу,  говорит Трансмистер, размышляя, как вычислить разумную плату за работу, инструменты и burro.

Глядь а в пыли неразбериха, визг и лай. Заглянул свиноматкин дружок, хряк с рыжей щетиной, и увидел, как Вождь строит глазки его даме. Когда их растаскивают, у Вождя раскроено ухо, а оба клыка остались в кирпичной шкуре хряка.

И мало того. Задние ноги престарелого пса не вынесли такого напряга. Что-то вывихнулось. Вождя привязывают на спину второму burro приходится псине так и ехать. В поездке вывих от тряски вправляется, и к вечеру Вождь снова ходит, но с тех пор ему больше не удается задрать лапу тотчас падает.

Они тут уже неделю. На спущенных покрышках тащатся с пляжа к югу в прокатной «тойоте»-кабриолете. Левое заднее спустило много миль назад. Запаски нет. А порванный шланг радиатора дышит паром из-под приборной доски, и дорогу впереди еле видно.

Наконец жена спрашивает:

 Ты так и будешь на ней ехать?

 Я доеду на этой суке назад к той мексиканской суке, которая сдала мне эту суку, и велю ему засунуть эту ломаную косоглазую железяку себе в недешевый мексиканский зад!

 Ну, сначала высади нас с собакой у Блумов, если собираешься если мы близко подъедем.

Она не сказала: если собираешься закатить скандал. Раздражения и бешенства хватало и без того.

Трансмистер не попал на почту до сиесты и обещает себе дописать письмо сестрице, чтоб отнести на почтамт после, когда откроется. Трансмистер на вилле, которую арендовали Блумы,  один, не считая Вождя. Псина растянулась на плетеном коврике язык вывален, глаза открыты. Уолли Блум на пляже, рыбу в прибое ловит. Трансмистер не знает, куда подевались его жена и Бетти Блум.

Хасьенда Блумов не в ущелье Гринго, а на жилых городских склонах. Двор лачуги по ту сторону каньона улицы на уровне его окна, и через узкую пропасть ему улыбаются три девчушки. То и дело кричат: «Прю-вет, мистир!» а потом ныряют прочь с глаз в листву манго и хихикают.

Это манго средоточие местной общественной жизни. Дети играют в его тени. В ветвях туда-сюда носятся птицы. Две свиньи и стая кур шуршат листвой на булыжниках у корней. Всевозможные куры костлявые и лысые, пугливые и храбрые, как крысы. Объединяют этих кур, очевидно, лишь свобода и никчемность.

Трансмистер наблюдает за курами с долгожданным презрением. Что от них проку? Яйца класть здоровья не хватит, на стол пойти не хватит мяса. Проку-то что? Вдохновленный этой зряшностью, он принимается за письмо:

Милая сестрица, Господя, ну и странна! Понять, что невежественна,  бедность мешает, понять, что бедна,  мешает невежество. Будь я Мексикой, я б знаешь что сделал? Я б напал на США, чтоб мне выделили международной помощи, когда мы им по заду надаем (ха-ха). Ну правда, вот уж на такое я не рассчитывал, точно тебе говорю.

От оконной решетки отскакивает зеленое манго. И опять хиханьки. Он со вздохом перечитывает последнюю строку и откладывает шариковую ручку. Так жалко, что ты с нами не поехала, сестрица,  аж сердце разрывается. Он допивает свой «Семь-и-семь», и на него накатывает восхитительное уныние. Остро пробило.

Аккордеон в какой-то лачуге заводит знакомую мелодию песенка была популярна дома пару лет назад. Это что же было-то? Ля-ля-ля ля-а ля-ля; дрались мы без побед Точно! Вот времена, мой друг, вот времена

Острота притупляется меланхолией, затем сквозь сентиментальность на всех парах мчится к ностальгии. Чуток не доезжает до слезливости. Опять вздохнув, он берет ручку и пишет дальше:

Я тут часто о тебе думаю, старушка. Помнишь тот год, когда папа нас возил в Йеллоустоунский парк и как там было хорошо? Какое все было удивительное и светлое? Как мы гордились? Дети Депрессии, первые, чей отец мог себе позволить такую поездку. В общем, хочу тебе сказать, что теперь света поубавилось и вряд ли он вернется. Напрямер, съездил я тут к Дэролду в Берсеркли. В общем, можно больше ничего и не говорить. Ты не представляешь, до чего себя довел славный университетский городок, где мы были в 62-м на русско-американской атлетике

Он снова бросает писать. Слышит странное квохтанье: «¿Qué? ¿Qué?»[12] Во дворе напротив видит древнюю старуху. Она эдак плывет вдоль бельевой веревки чудно́ так, невесомо. Ее лицо лишено зубов и всякого выражения. Она какая-то нереальная, обманка жары, плывет, квохчет: «¿Qué? ¿Qué? ¿Qué?» Плывет себе, пока не доплывает до потрепанной белой простыни. Снимает ее с веревки и ощупью возвращается в лачугу. «¿Qué? ¿Qué? ¿Qué? ¿Qué?»

 Слепая,  говорит Трансмистер и идет обследовать буфет Уолли.

Ну чем-то же надо догнаться после «семидесяти семи», по возможности чем-нибудь покрепче восемьдесят восемь девяносто девять! Он мечется туда-сюда по чужой кухне, весь в поту,  драное явление старой карги лишило его руля. Трансмистера несет прямиком на рифы.

Через полчаса прибывают жена Трансмистера и Бетти, жена Уолли Блума, в миленьком «фольксвагене» мексиканской сборки джипчик гружен подарками девочкам. Жена Трансмистера открывает было рот поблагодарить Бетти Блум за то, что Бетти с ней съездила, и еще за компанию поблагодарить, конечно, и тут ее дергают за локоть и корят за то, что уехала, не захватив почту, корят так громко так несправедливо,  что мир внезапно накатывает на нее тишиной, уличный шум стихает, куры не кудахчут, не болтают дети на крыше, марьячи не растягивает свой аккордеон даже река в полумиле ниже под холмом больше не блестит меж валунов. Прачки бросают стирку, подымаются с колен послушать, как гринга сеньора снесет это самцовое запугивание.