Я забавлялся, бросая Коммоду в рот виноградины. Конечно, промахивался я, только когда хотел, но мне нравилось наблюдать, как ягоды отскакивают от носа Коммода.
Ты ужасен, поддразнил он меня.
«А ты прекрасен», подумал я, но промолчал и едва заметно улыбнулся.
Ему было восемнадцать. В облике смертного я выглядел примерно на тот же возраст, но даже с моими божественными возможностями мне едва ли удавалось быть красивее принцепса.
Несмотря на беззаботную жизнь императорского отпрыска, Коммод был идеалом атлетичности: гибкое мускулистое тело, локоны золотых волос, обрамляющих лицо, достойное бога-олимпийца. Его физическая сила уже снискала ему славу и сравнения с легендарным героем Геркулесом.
Когда я бросил очередную виноградину, он поймал ее рукой и принялся рассматривать.
Ах, Аполлон Да, он знал, кто я на самом деле. Мы были друзьями, даже больше, чем просто друзьями, уже почти месяц к тому моменту. Я так устал от всех этих военных походов. Отец почти все время своего царствования проводит на войне!
Я вижу, ты очень страдаешь! я обвел рукой роскошный шатер.
Но это же просто смешно! Тащиться через дунайские леса, истреблять варварские племена, которые ничем не угрожают Риму. Зачем становиться императором, если ты никогда не бываешь в столице и не отдыхаешь?
Я откусил кабанятины:
Поговори с отцом. Скажи, что тебе нужен отпуск.
Ты ведь знаешь, что он сделает, фыркнул Коммод. Прочтет мне очередную лекцию о долге и морали. Он ведь такой добродетельный, такой идеальный, такой уважаемый.
Произнося каждое из этих слов, он рисовал пальцем в воздухе кружок (воздушные кавычки в то время еще не изобрели). Я полностью разделял его чувства. Марк Аврелий был самым строгим, самым властным отцом в мире после моего собственного отца Зевса. Они оба любили читать нотации. Оба любили напоминать своим отпрыскам, что те совершенно не оправдали родительских ожиданий. И, конечно, у обоих были потрясающие, талантливые и катастрофически недооцененные сыновья.
Коммод раздавил виноградину и наблюдал, как по его пальцам стекает сок.
Отец назначил меня младшим соправителем, когда мне было пятнадцать, Аполлон. Это давит. Служба, постоянная служба. Потом он заставил меня жениться на этой отвратительной Бруттии Криспине. Да кто в здравом уме назовет дочь Бруттией?!
Я не хотел смеяться над его отсутствующей женой но часть меня радовалась, когда он плохо отзывался о ней. Мне хотелось быть центром его внимания.
Но когда-нибудь ты будешь править единолично, сказал я. Тогда ты будешь диктовать правила.
Я заключу мир с варварами, тут же ответил он. А затем вернусь домой и отпраздную это, устрою игры. Лучшие игры всех времен. Я соберу самых необычных зверей со всего света. И сам буду сражаться с ними в Колизее с тиграми, слонами, страусами.
Я рассмеялся:
Со страусами? Ты когда-нибудь видел страуса?
О да, мечтательно проговорил он. Изумительные создания. Если научить их драться, а может, даже придумать для них какую-нибудь броню это будет невероятно!
Ты прекрасный идиот, я бросил в Коммода еще одну виноградину, которая отскочила от его лба.
На миг его лицо озарила ярость. Я знал, что порой мой милый Коммод мог быть весьма агрессивен. Он получал слишком много удовольствия от убийств. Но какое мне было до этого дело? Я был богом. Я мог говорить с ним так, как не осмеливался никто другой.
Полог шатра распахнулся. Вошедший центурион решительно отдал честь, хотя на его блестевшем от пота лице было написано крайнее потрясение.
Принцепс его голос дрогнул. Ваш отец. Он он
Он так и не произнес слово «мертв», но оно само по себе распространилось по всему шатру, и нас обдало холодом. Музыкант оборвал мелодию на большом мажорном септаккорде.
Коммод взглянул на меня полными ужаса глазами.
Иди, я отмахнулся от дурных предчувствий и постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойней. С тобой всегда будет мое благословение. Ты справишься.
Но я уже знал, что будет дальше: юношу, которого я знал и любил, уничтожит император, которым он станет.
Он встал и поцеловал меня в последний раз. Его дыхание пахло виноградом. Затем он вышел из шатра, направляясь, как сказали бы римляне, прямо в пасть волку[12].
Аполлон, Калипсо коснулась моей руки.
Не уходи! взмолился я, и картина из моего прошлого, вспыхнув, исчезла.
Коммод взглянул на меня полными ужаса глазами.
Иди, я отмахнулся от дурных предчувствий и постарался, чтобы мой голос звучал как можно спокойней. С тобой всегда будет мое благословение. Ты справишься.
Но я уже знал, что будет дальше: юношу, которого я знал и любил, уничтожит император, которым он станет.
Он встал и поцеловал меня в последний раз. Его дыхание пахло виноградом. Затем он вышел из шатра, направляясь, как сказали бы римляне, прямо в пасть волку[12].
Аполлон, Калипсо коснулась моей руки.
Не уходи! взмолился я, и картина из моего прошлого, вспыхнув, исчезла.
На меня хмуро смотрела волшебница.
В смысле «не уходи»? У тебя снова было видение?
Я пробежал глазами по темному кафе:
Я я в норме. В чем дело?
Калипсо указала на холодильник:
Взгляни на цены.
Я сглотнул горький привкус винограда и кабанятины. В холодильнике в углу каждого свертка карандашом была написана цена. Самой дорогой была картошка для грифонов $15 000 за порцию.
Я не разбираюсь в современной валюте, признался я, но не дороговато ли для еды?
Вот и я хотела спросить о том же, сказала Калипсо. Я знаю, что буква S, перечеркнутая вертикальной чертой, означает американский доллар, но вот сумма она пожала плечами.
Я подумал, что нечестно было отправлять со мной кого-то столь же невежественного, как я. Современный полубог быстро бы все нам объяснил, кроме того, у них много навыков, полезных в двадцать первом веке. Лео Вальдес умеет чинить машины. Перси Джексон умеет водить. Я был согласен даже на Мэг Маккаффри, которая мастерски метала пакеты с мусором, хотя точно знал, что бы сказала Мэг, глядя на эти наши мучения, «Что-то вы, ребята, туповаты».
Я вытащил сверток с грифоньим кормом и развернул его с одного конца. Внутри лежали небольшие кубики замороженного картофеля, покрытые блестящим слоем позолоты.
А что, малышки-картошки всегда приправляют драгоценными металлами? спросил я.
Калипсо взяла в руки кубик:
Не думаю. Но грифоны любят золото. Отец рассказывал мне об этом много лет назад.
Я вздрогнул, вспомнив ее отца, генерала Атласа, который натравил на меня стаю грифонов во время первой войны титанов с богами. Когда на твою колесницу набрасываются львы с орлиными головами, такое потом долго не забудешь.
Значит, возьмем эту картошку и накормим ею грифонов, предложил я. Если повезет, завоюем их доверие. Я вытащил из колчана Стрелу Додоны. Ты это имела в виду, о бесполезнейшая из стрел?
Стрела задрожала:
ВОИСТИНУ, ТЫ ТУПЕЕ, ЧЕМ КУБИК КОРМА ДЛЯ БОЕВОГО СТРАУСА.
Что она сказала? спросила Калипсо.
Она сказала «да».
Волшебница взяла с прилавка бумажное меню с нарисованной на нем картой зоопарка. Она указала на оранжевую линию, окружающую «РАВНИНЫ»:
Здесь.
Под оранжевым кольцом было написано «Поездка по железной дороге» самое унылое название из возможных. Внизу, в легенде карты, было более подробное описание: «Поездка по железной дороге! Раскрой тайны зоопарка!»
Что ж, сказал я, по крайней мере они не скрывают, что в зоопарке есть тайны. Это очень мило с их стороны.
Думаю, настало время поездки на чух-чух, согласилась Калипсо.
С улицы донесся грохот, как будто германец споткнулся о мусорный бак.
Хватит! рявкнул Литиерс. Ты! Оставайся здесь и смотри в оба. Если появятся, хватай их но не убивай. Ты, пошли со мной. Нужно забрать грифонов.
Я досчитал про себя до пяти и шепотом спросил у Калипсо:
Они ушли?
Сейчас посмотрю сквозь стену волшебными глазами и проверю, ответила она. Хотя постой-ка
Ты ужасный человек.
Она ткнула пальцем в карту:
Если Литиерс оставил одного из германцев на перекрестке, нам будет трудно выбраться и добраться до поезда незамеченными.
В таком случае, предложил я, мы можем вернуться на Станцию и сказать Бритомартиде, что сделали все от нас зависящее.
Калипсо бросила в меня золоченую малышку-картошку.
Когда ты был богом, ты был бы милостив, если бы герои возвращались к тебе с пустыми руками и говорили «Ой, извини, Аполлон. Мы сделали все от нас зависящее»?
Конечно нет! Я бы их испепелил! Я бы А. Я понял, к чему ты клонишь! воскликнул я, заламывая руки. Тогда что же нам делать? Я не хочу, чтобы меня испепелили. Это больно!
Может, и есть один способ.