Вечером того же дня соседка Вера, медсестра психбольницы, вернувшись с работы, сообщила нам, что Михаэль находится у них. Дом загудел, точно пчелиный улей: «Как в психушке?! Почему в психушке»?! Медсестра ответила: «Пока не знаю. Он поступил к нам вечером, я уже сдавала смену и торопилась на последний автобус».
Назавтра же я бросился в больницу, но к приятелю допущен не был. Мне объяснили, что вновь поступивший пациент проходит двухнедельный карантин. Дежурный врач меня заверил, что я не должен беспокоиться. Мой приятель помещен в отделение для «смирных», и ему созданы комфортные условия.
Только на пятнадцатые сутки мне все же удалось прорваться к Михаэлю. Встреча получилась бурной. Мы горячо обнялись.
Палата Михаэля мне понравилась.Из-под потолка струятся чарующие звуки Чайковского и Моцарта, на книжной полке рядком стоят «Декамерон» и Мопассан (адаптированная «Библиотечка старшеклассника»), Ильф и Петров, «Сказки народов мира», журнал «Сделай сам» («Серия советов юному умельцу») и, наконец, в конце сороковых имеющий оглушительный успех у советского читателя роман Василия Ажаева «Далеко от Москвы» (Видимо, испытывая ностальгические чувства по Москве, именно с Ажаева Михаэль принялся за книги).
Приятель потащил меня знакомиться с больничным двориком, огороженным глухим забором под колючей проволокой. Вдоль забора проходила следовая полоса, густо обсаженная кактусами.
В углу двора, в высоких кактусах, скрывалась территория Живого уголка с предупреждающей табличкой: «Внимание! Нервировать животных строго запрещается. С 14:00 до 17:00 в соответствии с распорядком дня, установленным администрацией больницы, у животных «Тихий час». Соблюдайте тишину! Нарушители режима содержания животных лишаются прогулок сроком на пять суток».
Я зачастил на свидания с приятелем.
Законопослушный Михаэль посещал вольер исключительно в утреннее время. Сразу после завтрака бежал к «Живому уголку» и пропадал там до обеда. Впервые в жизни, затаив дыхание, он наблюдал за тем, как совокупляются дикие козлы и козы. Поглазеть на это зрелище сбегались не только пациенты клиники, но и санитары, и медсестры.
По соседству, в специальной клетке, активно занимались тем же самым кролики.
А вот баран, судя по возрасту, старейшина Живого уголка, стыдливо отвернувшись от греховных сцен, демонстративно прятался в загоне.
Зрелище, действительно, было любопытным. Однако меня терзало главное: по какой такой причине Михаэля из аэропорта отвезли в психбольницу.
Я оттащил приятеля подальше от живого уголка и, отыскав скамейку, почти невидимую в кактусовых джунглях, потребовал ответа.
Я зарёкся никому об этом не рассказывать, признался Михаэль, но тебе откроюсь
Затравленно косясь на кактусовые заросли (слежка в клинике была тотальной), приятель перешел на шепот.
На допросе в аэропорту я не выдержал и раскололся. Признался, что лечу в Москву с целью совершить самоубийство и просить друзей предать меня кремации, а прах развеять над Москвой рекой.
Я онемел. Полез за сигаретой. Закурил.
Загаси немедленно! Воскликнул Михаэль. На территории больницы курить запрещено.
Ну, хотя бы отхлебнуть чуток из фляжки я имею право?! У меня с собой имеется
Даже и не вздумай! В клинике сухой закон.
Я с ума сейчас сойду! Сорвавшись со скамейки, я заметался по аллее, обдираясь о колючки этих проклятых кактусов.
Михаэль на ходу поймал моё запястье и железной хваткой притянул к себе.
Пойми ты, за тобой следят! Не успеешь ахнуть, как окажешься в смирительной рубашке.
Я вернулся на скамейку, рукавом вытер холодный пот со лба. На всякий случай отодвинулся от Михаэля. Признаюсь, я сейчас его боялся. Придя в себя, вновь затряс приятеля.
Но почему ты выбрал именно Москву, а не сделал это в Хайфе?! В конце концов, твой прах развеяли бы не над Москвой рекой, а над Иорданом
Думал я об этом, признался Михаэль. Но в Израиле не практикуется кремация. Здесь хоронят в землю. А с кладбищенской землей острая проблема. Вот покойников и селят в специальных нишах в кладбищенской стене. Я, конечно, понимаю раввинат Израиль не резиновый. Но и раввины должны меня понять: лежать замурованным в каменном мешке, одному, без воздуха, в полной темноте Я с детства темноты боюсь в закрытой комнате. Жива была бы мама, подтвердила.
И что теперь прикажешь делать? Спросил я у приятеля.
И что теперь прикажешь делать? Спросил я у приятеля.
Не знаю Горестно ответил Михаэль. А тут еще тень Гоголя взялась меня преследовать. Гоняется за мной, цепляется холодными руками, и умаляет выслушать.
Час от часу не легче Ты и вправду сдвинулся умом. Не обижайся, но Служба безопасности была права, когда упекла тебя в психушку
Возможно согласился Михаэль.
Но хотя бы мне сказать ты можешь, что Гоголь хочет от тебя?
Тебе могу, но это только между нами Михаэль поднялся со скамейки и проверил кактусовые заросли. Убедившись, что прослушки нет (санитары, наверное, отвалили полдничать), продолжил:
Жуткая история. Оказалось, Гоголь, как и я, панически боится темноты в замкнутом пространстве.
Не удивительно, что вы нашли друг друга Я некстати по-дурацки усмехнулся и тут же извинился. Прости, не хотел тебя обидеть
Да я уже ни на кого не обижаюсь, печально отмахнулся Михаэль. Так вот, он и говорит мне, что у него страх смерти. И что завтра его должны захоронить. А он сопротивляется, клянется, что не умер, а просто задремал. Что он в гробу проснется, а будет уже поздно
Тут я содрогнулся. Мне вспомнилась статья, в которой приводился следующий факт: эксперты, чтобы убедиться в истинности опасений Гоголя, вскрыли, якобы, его могилу и обнаружили, что голова великого писателя повернута на бок, а обивка гроба исцарапана.
Я пересказал эту статью приятелю. У Михаэля носом кровь пошла. Да так обильно, что обрызгала щебенку у скамейки. Михаэль достал бумажную салфетку из кармана, ликвидировал пятно и салфетку снова запихнул в карман.
Урна рядом, брось туда, сказал я Михаэлю.
Нельзя. Санитары будут рыться в урне, найдут салфетку, пропитанную кровью, и решат, что ты избил меня. Они тебя обязательно догонят и повяжут.
На аллее неожиданно возникла женская фигура в аккуратненьком салопчике, в широкополой шляпе, украшенной пером. Возле нас остановилась, отломила от кактуса большую желтую иголку.
А ну ловите, молодые люди!
Мне удалось перехватить иголку.
Старушка захлопала в ладошки:
А я ведь загадала, кто из вас поймает! Я вас давно приметила, вы у нас здесь частый визитёр. У вас выразительная шаляпинская внешность. Вы голосом владеете?
Не знаю, никогда не пел
Вы женаты?
Да, женат.
Не страшно. Я решила пригласить вас в наш девичий коллектив на спевки. Нам необходим мужчина. Именно такой, как вы. Мы собираемся по средам, сразу после ужина. В беседке, рядом с процедурной. Непременно приходите! Жена ревнивая у вас?
Повода для ревности я ей не давал.
Вот и отлично. О наших спевках можете ей не сообщать. Пусть это будет нашей тайной. Ведь у каждого мужчины должны быть маленькие тайны от жены. Не так ли?
Наверное, что так
Вот и прекрасно. О том, что вы готовы петь в нашем женском хоре, не беспокойтесь, я с главврачом договорюсь. Итак, до встречи в среду, уважаемый «Шаляпин»? Я буду ждать вас
Женщина поправила перо на шляпе и, что-то напевая, удалилась.
Кто она? Спросил я Михаэля.
Аборигенка, третий год здесь обитает. Когда то пела в Омском хоре. Теперь поет у нас. Немного сумасшедшая, но тихая и добрая. Ты ее не бойся
Попрощавшись с Михаэлем, я покидал больницу в тягостном раздумье
Назавтра, улучив момент, пока Михаэль сидел в палате и слушал Моцарта, я встретился с его лечащим врачом. Врач объяснила мне, что у моего приятеля типичная клаустрофобия плюс тафофобия. Он избегает замкнутых пространств и в то же время панически боится быть погребенным заживо.
Как было с Гоголем?
Не только. Марина Цветаева страдала тем же самым. Такие фобии типичны не только для великих, но и для простых смертных. Но смею вас заверить, сказала врач, что дальнейшая судьба вашего товарища не должна вас беспокоить. Вот увидите, Михаэля мы обязательно поставим на ноги.
Врач была права: Михаэль, действительно, медленно, но верно шел на поправку. В одно из посещений Михаэль признался мне, что находиться в клинике ему всё больше нравится. Что он подружился с медицинским персоналом, что ему по-настоящему здесь интересно. И духоподъемные беседы с тяжелобольными, и шефство над животными «Живого уголка». Моцарт, чтение по вечерам. Он здесь уже перечитал всю литературу с больничной книжной полки, а недавно затребовал Плутарха. Такую книгу в Хайфе не нашли, тогда главврач лично позвонил в Иерусалим в Центральную русскую библиотеку. И нарочный привез ему трехтомник знаменитого историка. Нравится часами просиживать на «своей» скамейке и предаваться размышлениям о смысле жизни.