Московская область, 1940 год
«Кто, как не я, был ему предан?» думал Ежов, шагая из угла в угол крошечной кельи.
По иронии судьбы, еще будучи у руля, сам планировал этот чертов монастырь в Свято-Екатерининской пустыни сделать элитной тюрьмой для членов партии. Но Лаврентий привычно обошел на повороте.
«Столько лет, как верный пес, я служил Хозяину и Системе. И что получил в итоге? Шиш с маслом. Вышвырнули, как старую рухлядь, на помойку истории. Почему? За что?»
Ежов взглянул на трясущиеся руки. Каждая клеточка тела стонала от ужаса перед тем, что предстояло.
Нет.
Не хочу.
Жить.
Просто жить.
Это единственное, о чем думал беспрерывно. Призрачную надежду поддерживал лишь факт, что сидит в тюрьме уже почти год.
«Долго просто так не держат, рассуждал бывший нарком, может быть, отделаюсь лагерями. А там Еремеев и его группа в полной безопасности. Выйду раздам все долги, до единого. Не выйду они за меня отплатят. Да так, что каждый трижды кровушкой умоется».
За дверью раздалось привычное:
Пост по охране врага народа сдал.
Пост по охране врага народа принял.
«Мало их стрелял, ох, мало. Говорил же мне, дураку, Хозяин: всех чекистов старой закваски надо к стенке ставить. А я миндальничал. Теперь вот сам, значит, враг народа? Не дождались вы своего часа, дорогие мои. Ну ничего, ничего. Коба отходчивый, может, простит, и тогда вы себе свои поганые слова в глотку запихнете, дайте срок».
Ежов сел на маленькую, прикрученную к полу табуретку у железного стола. Уставился на полоску света на нем, пробивавшуюся из узенького окошка.
Вспомнилось, как, работая портным, сидел в мастерской у окна и, когда хозяина мастерской не было, ловил иголкой солнечные лучи. Тогда тоже за окном стояла зима. Правда, кормят тут лучше, и работать не надо.
И все же, все же
Пенсне изъяли еще при аресте и выдавали теперь лишь у следователя, когда нужно было писать признательные показания или подписывать протоколы. Тем не менее он ошеломленно смотрел подслеповатыми глазами на своего посетителя.
Рот то открывался, то закрывался, не в силах вымолвить ни звука.
Перед ним стоял он сам.
Вслед за этим в камеру вошел человек, которого он мельком видел несколько раз на приемах в доме Ежова. Имени его не знал, но помнил эти блеклые глаза, восточный тип лица, тонкие губы, бледную кожу.
Исаак Эммануилович, собирайтесь.
Тот в шоке от происходящего, но по старой одесской привычке не удержался:
Что же мне тут собирать? Остатки с параши?
Ну раз находите силы для шуток, то все будет замечательно. Не надо так таращиться: да, это ваш двойник. Вы приговорены к расстрелу, и эта копия взойдет на эшафот.
Бабель судорожно схватился рукой за шею и зарычал, брызгая слюной из разбитых на допросах губ:
Хотите последнее отнять? Сделать меня таким же животным, как вы сами? Накось, выкуси! Лучше сам сдохну.
Да успокойтесь, это не человек. Ну, не совсем, конечно, не человек, но не в том понимании, к которому вы привыкли. Как бы объяснить, чтобы понятней было? Это искусственная модель, идентичная вам внешне. Сталин, да и Ежов, жаждут отомстить за Суламифь, а мы жаждем спасти великого писателя.
Словно в момент иссякнув, Бабель рухнул на шконку. Днем сидеть запрещалось, но сейчас, он чувствовал, это уже не играло никакой роли.
Да кто вы такой? Помню, виделись уже, но имени не знаю, простите
Зовите меня Зафаэль.
Громыхнула железная дверь, в камеру вошел посетитель.
Деканози? Какого лешего ты тут делаешь?
Ближайший соратник Берии, поскрипывая лакированными сапогами, подошел к Ежову и, глядя сверху вниз, спросил тихо, но грозно:
Еще не пришел в чувство, алкаш?
С размаху отвесил оплеуху бывшему наркому.
Эй, чего, чего? сжался в комок Ежов, прикрывая руками лицо. Я просто не ожидал увидеть, не твоя ведь вотчина.
Владимир Георгиевич удивленно дернул щекой:
Нет, ты точно все мозги пропил. Ну, давай, соображай.
Лаврентий прислал? Не Хозяин же.
Хозяин забыл фамилию Ежов, как и вся страна. Не было такого на свете. А вот у Лаврентия Павловича имеется предложение. Оно тебе очень понравится.
Ну, излагай. Мне многое предлагали за последнее время. Может, ты что новое скажешь.
Деканозов пригладил короткий ежик волос на голове и посмотрел в окошко. Обзор был невелик, виднелся лишь кусочек неба. Тогда подошел к стене, постучал. Стены старые, крепкие, промерзшие.
Тут рядом «крестничек» сидит твой. Буквально в паре шагов.
Ты о ком?
Да о том, кто жену твою трахал последние годы.
Ежов взъярился:
Ты мне не того, этого, не надо! Я, понял, я ее только трахал. Я! заорал он.
Вот как дураком был, так дураком и помрешь. Не понял еще, о ком речь веду?
Ежов опустился на стул:
Жидок этот поганый? Писака всратый?
Он, милый, он. Так вот что Лаврентий Павлович предлагает. Скажи, где спецархив агентуры, а мы тебе маленькую житейскую радость доставим. На Бабеля уже расстрельный приказ имеется. Ну вот и дадим «наган» с полной обоймой. Отведи душу. Вспомни старое. Только карту нарисуй, где искать и как, мальчики умаялись за эти месяцы, все твои квартиры с дачами уже по винтикам разобрали.
Николай Иванович хмуро взглянул на Деканозова:
Ну и на кой хрен это Лаврентию надо?
А вот это уже не твоего ума дело, Коля. Хочешь напоследок повеселиться план начеркай, и вперед, Бабель весь твой.
Что значит напоследок? вскинулся Ежов.
Да то и значит, Коля, то и значит. Решай сам. Вот тебе перо, вот бумаги.
Он аккуратно выложил все на стол и, ухмыляясь, посмотрел Ежову в глаза:
Подумай, может, это будет последняя радость в печальном финале жизни. Кстати, товарищ Берия тебе открыточку прощальную от вождя народов просил передать, прости, совсем забыл.
Из кармана кителя он вытащил снимок и бросил на столик перед бывшим наркомом.
Это была фотография Суламифь из их семейного альбома, снятая в тот день, когда они познакомились в Сочи. Лицо жены пересекала выведенная рукой Хозяина красным грифелем буква «С».
«Значит Сталин, не Система», понял он и принялся чертить план, сухо объясняя Деканозову, что и как.
«Система знает, где настоящий, бесценный архив. Забирайте гнилые кости, шакалы, здесь только расходный материал. Забирайте и радуйтесь. Теперь я абсолютно уверен, за меня отомстят».
А еще он вспомнил встречу с Хозяином, решившую его судьбу.
И вспомнил дело Николаева.
Москва, 1934 год
На своей новой даче в Кунцеве Сталин ужинал в узком кругу.
Стоял теплый летний вечер, солнце клонилось к закату. От шашлыка, приготовленного поварами Берии, мегрелами, специально к встрече доставленными сюда на самолете, остался лишь манящий запах сочного мяса.
Иосиф Виссарионович с Лаврентием Павловичем смаковали бархатное «Киндзмараули», и только Ежов подливал себе водки, когда Хозяин отворачивался.
Николай Иванович, задумчиво сказал вождь, раскуривая трубку, я думаю, вы не в обиде на меня. На последнем Съезде, как и обещал, ввел в состав ЦК, не так ли? Знаю, знаю, махнул он рукой на подобострастно вскинувшегося Ежова, давайте все эти славословия оставим для высоких трибун. Мы уже почти четыре года дружим, и вот сейчас появилась возможность на деле доказать эту самую дружбу товарищу Сталину.
Ежов вытер салфеткой жирный рот, перевел дыхание и спросил:
Чем кроме благодарности за все я могу ответить своему любимому учителю, Иосиф Виссарионович? Каждое ваше слово закон для меня.
Берия с другой стороны стола чуть наклонился к Ежову:
Видите ли, в чем дело. Товарища Сталина заботит вопрос безопасности его лучшего друга, Сергея Мироновича Кирова. Тут вот какая штука. Лаврентий Павлович откинулся, глотнул вина из хрустального бокала. Поставив его обратно на стол, достал из кармана платок. Сняв с носа пенсне, начал протирать его и повторил: Вот какая штука, Николай Иванович. Судя по всему, Ягода не вполне справляется со своими обязанностями. И есть мнение выдвинуть вас в ближайшее время на руководство наркомвнудел. Но мы хотели бы убедиться, насколько компетентны будете, насколько точно сможете понимать те задачи, которые ставит партия. Подозреваем, что Генрих их понимать перестал.
Ежов знал: Берия сам только на последнем Съезде был введен в состав ЦК, и удивился, что тот вдруг стал говорить от имени самого Сталина, да и к тому же с такой фамильярностью выражаться о главе НКВД.
Лаврентий Павлович, при всем моем уважении, вы сейчас выражаете общую точку зрения или частную?
Сталин слушал этот разговор, посмеиваясь, дымя трубкой. Огладив усы, произнес:
Не стоит, товарищ Ежов, отделять мнение членов Центрального Комитета от мнения членов всей партии.
У Ежова на лбу выступил пот.
Трясущейся рукой налил рюмку водки и, уже не скрываясь, залпом выпил. За мгновение в его голове выстроилась схема затеянной комбинации.