ног, и снова одернула, поправив на бедрах.
Супер. Иди сюда.
Она подошла, села на диван на приличном от Мажарина расстоянии, кротко сложила вместе
ладони и стала причитать, забыв, что минуту назад
была тверда и решительна:
Серёженька, я не могу, я не хочу, я не пойду ну пожалуйста
Ты пойдешь, ровно повторил он и, дотянувшись, погладил ее по руке, словно смягчая
жестко сказанные слова.
Пойдем тогда, чего тянуть, обреченно вздохнула Маринка и нехотя поднялась с дивана.
Не встала, а вытолкнула себя, будто из ямы.
***
Поднялись на второй этаж. По ступеням Маринка шагала еле-еле, вздыхала и непрестанно
терла запястье.
Бабуля жила все по тому же адресу. Сергей мог купить ей другое жилье, хорошую квартиру
поближе к себе, но баба Шура отказывалась, мол, ей и
здесь хорошо, она привыкла, все рядом, больница, рынок, можно пешком ходить.
Серёжа не настаивал, прекрасно понимая, что пожилого человека сорвать с обжитого места
сложно, возможно, даже опасно для здоровья. Старики
с трудом переносят такие перемены, могут и не привыкнуть вовсе. А так, жизнь, слава богу,
у бабули-мамули текла своим чередом. Со своими
трудностями и радостями. Мажарин тоже, по обыкновению, часто приезжал к ней, помогал
или просто проведывал. Наконец-то, как и должно быть,
он ей помогал, а не она ему.
Помнил те тягостные и ненавистные дни, когда зависел от нее целиком и полностью. Ничего
сам не мог. Даже до стакана с водой дотянуться.
Невыносимо это зависеть от кого-то в любой своей потребности.
На самом деле, если кто-то спросит о том времени после избиения, ничего он не расскажет.
Много ли вспомнишь особенного, если всё одним днем
прожито? Если несколько лет словно в сырой темной яме жил? Ничего не вспомнишь, кроме
воспаленного бессилием мозга, липкой паутины боли
и изодранных в кровь рук от безуспешной попытки выбраться. Потом, когда выбираешься,
кидаешься на все как оголтелый. Бросаешься из
крайности в крайность, пока не остынешь. Казалось, что могло отболело, но жизнь
насмехается: «Нет-нет, я еще похрущу твоими костями еще
кое-что осталось», и появляется Стэльмах
Бабуля открыла сразу: ждала же. Распахнув дверь, улыбнулась, весело и удивленно блестя
глазами, и отступила в сторону, пропуская гостей в
прихожую. Мажарин поцеловал бабушку в щеку, заботливо осведомился, как она себя
чувствует. Получив ответ, что все отлично, успокоился.
Вот так встреча, да? будто за бабу Шуру сказала Марина, скупо и неловко улыбнувшись.
Все как в жизни. То встречаемся, то расстаемся отозвалась старушка и бросила перед
Мариной комнатные тапки.
Маринке не нужны тапки, но она надела их, проявляя к старушке уважение.
Все не так уже в этом доме. Новый ремонт, уютная обстановка, спокойные цвета,
классическая мебель. Неизменна только сама бабушка: она по-
прежнему смотрит на Сергея с обожанием и по-прежнему не задает неудобных вопросов.
Морщин на ее лице прибавилось, волосы стали совсем
седы, глаза чуть поблекли, но живость та же жизнелюбие в каждом жесте.
Серёжа, сходи в магазин, попросила Марина, пока баба Шура возилась на кухне, делая
последние приготовления перед ужином.
Теперь на кухне у нее только небольшой столик для завтраков на два места, а в гостиной
большой круглый дубовый стол с удобными стульями.
Зачем? недоуменно спросил он.
Зачем-нибудь. Сходи купи чего-нибудь. Просто сходи. Оставь нас на пару минут.
Мажарин помедлил. Подумал. И все же направился в прихожую, хоть по лицу было видно,
что не понравилась ему эта идея.
Сынок, ты куда? крикнула баба Шура.
За вином! хлопнул дверью.
Так есть же зашла в гостиную и, чуть обескураженно глядя на Марину, поставила на
стол бутылку вина.
Это все из-за меня. Все, что с Серёжой произошло, это все из-за меня. Я не хотела мой
брат был против того, чтобы мы встречались это он
все устроил и со мной, и с ним быстро заговорила Марина, боясь, что прервавшись, не
сможет продолжить. Никто ее не заставлял, не просил,
был у нее выбор: смолчать или рассказать правду, и на этот раз она решила не начинать
жизнь с Мажариным со лжи. Со лжи нельзя, только не
сейчас.
сейчас.
Баба Шура молча выслушала о негодяе-братце и его деяниях. О роли Харина Марина
умолчала, о таком не расскажешь.
Ты чужие-то грехи на себя не бери, усевшись рядом, тихо сказала старушка, подняла
сухощавую руку и погладила Марину по голове.
Как не брать-то всхлипнула Стэльмах и разрыдалась.
Легко баба Шура коснулась, только чуть волос, почти не ощутимо, но словно к себе
притянула. Маринка и пригнулась, приникла к ее плечу и
заплакала.
Я бы с тобой, милая моя, поплакала, да я все уже давно выплакала, еще тише
проговорила бабушка, обняла сильнее, и Марина сильнее
заплакала.
В женских руках плачется по-иному. Слезы текут свободнее. И какие-то они другие. Совсем
не сдержанные и очень горькие, хотя должны быть
солеными. Но они горькие, будто вся накопленная горечь со дна души поднялась и наружу
хлынула.
Давай-давай, деточка, успокаивайся. А то Серёжа скажет: довела кочережка старая до слез.
Да прям. Не скажет, улыбнулась Марина и прокашлялась. Голос осип, словно простыла, а
на душе стало так просто и тепло, словами не
высказать. Спасибо
Можно было и не краситься
Пока Марина умывалась, Мажарин вернулся и, встав в дверях ванной, внимательно
посмотрел на Стэльмах.
Чего встал? одернула его бабушка. Иди за стол.
Мажарин то ли возразить хотел, то ли спросить что-то.
Иди, настойчиво сказала баба Шура. Не лезь. Может, нам о своем, о женском
поговорить надо было. Иди-иди, а то все остыло уже, ворчала,
подталкивая внука в сторону гостиной.
Сергей не стал спорить, сокрушенно вздохнул и уселся за стол. Ничего не стал у Марины
спрашивать и ничего не стал говорить. Она через минуту
присоединилась к нему. Глаза блестели, но не от слез. Лицо, хоть и заплаканное, но другое.
Изменилось что-то в нем. Светлее оно стало, будто
солнце лучами обласкало.
Так, Серёжа, налей нам с Мариной чего-нибудь.
Тебе же нельзя.
Иногда можно, сказала баба Шура, и Марина улыбнулась ее строгой решительности. Ну
не это же! пожурила, когда он потянулся к вину.
Там у меня в шкафчике стоит хороший.
Понял. Сергей поднялся, пошел на кухню и вернулся с коньяком.
***
Блин, Мажарин, я, кажется, напилась. Я снова плохая девочка.
Не кажется, а напилась. С трех стопок коньяка уехала, мажорка моя упоротая, засмеялся
Серёжка и теснее прижал Маринку к себе.
Не уехала, а улетела, хихикнула Стэльмах, пылко отвечая на объятия любимого.
Время, наверное, около трех ночи. Они сидели на лавочке в парке у дома Мажарина. Вернее,
Сергей на лавке, а Маринка на нем, уткнувшись
носом в шею. Не настолько она была пьяна, как сказала, другое ее охватило чувство:
слабость, какую рождает только душевное спокойствие.
Ночь душная и пряная, как перед дождем. Но ничего не чувствовалось. Ни ночных ароматов,
ни духоты только тепло мажаринского тела, его
сильные крепкие руки на спине, горячие губы и виска. И ничего Марина не слышала, кроме
шепота родного голоса.
Давно не курила, но представила, что ощутила, если бы сейчас втянула в себя дым.
Понравилось бы? Может быть.
Серёженька, прости меня за сегодняшнюю истерику, прошептала и, хотя чувствовала
себя растекшимся желе, собрала все силы и крепко
стиснула его плечи, я не специально.
Сергей усмехнулся:
Я знаю, ты по привычке.
Мажарин, я больше тебя никуда не отпущу, никогда! Нам нельзя отдельно, вот точно!
После расставания с ним жила пусто, словно из нее душу вынули, а сейчас Мажарин
вернулся, и душа на месте.
Я люблю тебя. Люблю, сказал он и чуть встряхнул ее, словно разбудить пытался. Как
будто боялся, что она его не услышала.
Марина слышала, но от его слов тугой ком к горлу подкатил, что ответить сразу не смогла.
Мажарин, начала, продышавшись и обхватив ладонями его лицо, ты моя жизнь. Вся
моя жизнь. Мне кажется, у меня ничего и никого, кроме
тебя нет. Нет, не кажется, это так и есть. Ты всё для меня. Мое спасение, моя погибель, мое
наказание, мой смысл жизни. Стоит ли мне говорить в
ответ всего три банальных слова? Могут ли они вместить все это?
Страшно представить, какой была бы ее жизнь без Мажарина. Какая бы она сама была без