Дэвид скручивает взятую напрокат удочку; она из стекловолокна я таким не доверяю. Я снимаю со стены удочку со стальной блесной.
Давай, бери, говорю я Дэвиду, для рыбалки в штиль самое то.
Покажи, как лампу зажигать, просит Анна, я останусь, буду читать.
Мне не хочется оставлять ее одну. Я опасаюсь, что отец прячется где-то на острове и может вернуться в дом, привлеченный светом, и прильнуть к окну, как огромная ночная бабочка; или если он сохранил рассудок, то может просто выгнать ее из дома. Пока мы держимся вчетвером, он к нам не подойдет он всегда сторонился людей.
Тоже мне, спорт, шутит Дэвид.
Я говорю Анне, что она будет нужна мне в лодке для веса, но это неправда, поскольку у нас и так перевес, однако она не подвергает сомнению мои слова, ведь я знаток.
Пока они садятся в лодку, я снова иду в огород и ловлю маленькую леопардовую лягушку на крайний случай. Сажаю ее в банку и прокалываю в крышке несколько дырок для воздуха.
Коробка для снастей пахнет несвежей рыбой от давнего улова; я также беру жестянку с червями и банку с лягушкой, нож и охапку листьев папоротника под рыбу. Джо сидит на носу, Анна сразу за ним, на спасательном жилете, и смотрит в мою сторону, Дэвид на другом спасательном жилете, спиной ко мне, его ноги сплетаются с ногами Анны. Перед тем как отчалить, я прицепляю серебристо-золотистую вертушку со стеклянными рубиновыми глазками на леску Дэвида и насаживаю червя, соблазнительно извивающегося всем телом. Оба кончика шевелятся.
Анна издает возглас отвращения, глядя, как я этим занимаюсь.
Брат говорил мне, что червям не больно, они ничего не чувствуют. Я спрашивала, почему же тогда они извиваются. А он отвечал, что от нервного напряжения.
Что бы ни случилось, говорю я им, держитесь посередине.
Мы тяжело выплываем из бухты. Я набрала слишком много: я так давно не была в лодке, что у меня сводит мышцы, а Джо гребет так, словно помешивает озеро половником, и мы зарываемся носом. Но никто из них ничего не замечает. Я думаю, как хорошо, что мы рыбачим не ради пропитания. Прокусить себе руку и сосать кровь, как делают на спасательных лодках; или индейский способ: если нет наживки, попытайся оторвать кусок своей плоти вот что такое настоящий голод.
Береговая линия острова остается позади здесь отец нас не достанет. По небу над деревьями разбрелись слоистые барашки облаков, словно мазки акварели на влажном листе; на озере ветра нет, воздух мягкий, как перед дождем. Рыбам такое нравится, как и комарам, но я не могу применять никакой спрей, поскольку он заденет наживку, и рыба это учует.
Я рулю вдоль берега. Из бухты взлетает синяя цапля, ловившая там рыбу, и поднимается в небо шея и клюв тянутся вперед, а длинные ноги вытянуты назад, точно крылатая змея. Цапля замечает нас и, отрывисто каркнув наверное так кричал птеродактиль, поднимается выше, направляясь на юго-восток, где обитала и, наверно, до сих пор обитает их стая. Но теперь мне нужно внимательнее следить за Дэвидом. Медная леска провисает, опускаясь в воду, чуть вибрируя.
Есть что-нибудь? спрашиваю я.
Так, вибрирует слегка.
Это блесна качается, говорю я. Держи кончик в воде; если почувствуешь клев, обожди секунду и резко тяни, хорошо?
Ясно, говорит он.
Мои руки устали. Я слышу, как у меня за спиной лягушка в банке тычется носом в бумажную крышку.
Когда мы приближаемся к отвесному утесу, говорю Дэвиду смотать удочку мы будем рыбачить на месте, и он сможет испытать свой агрегат.
Ложись, Анна, произносит он, и я испытаю свой агрегат.
Господи боже, говорит Анна, тебе ко всему надо это присовокупить, да?
Он хихикает, глядя на нее, и сматывает удочку леска натягивается, с нее стекает вода; блесна, сверкнув бледным боком, выскакивает из озера. Когда она скользит к нам над водой, я вижу, что червя нет. На крючке только ошметки кожи; раньше я удивлялась, как приманки с грубыми глазками африканских идолов могут обмануть рыбу, но, возможно, рыба теперь поумнела.
Мы напротив утеса, серая глыба вздымается как монумент, чуть нависая над нами, с уступом посередине, похожим на карниз, в расселинах растет бурый лишай. Я надеваю свинцовое грузило и другую блесну с новым червем на леску Дэвида и покручиваю ее; червь, розовый, розово-бурый, насаживается и исчезает в тени утеса. Его замечают темные рыбьи торпеды, принюхиваются к нему, трогают носами. Я верю в них, как другие верят в Бога: я их не вижу, но знаю, что они там.
Не шуми, говорю я Анне, начавшей ерзать. Они могут услышать.
Темнеет, кругом тишина; из леса доносится клекот дроздов, они поют на закате. Рука Дэвида ходит вверх-вниз.
Никакого результата, и я велю ему сматывать; червя опять нет. Достаю мелкую лягушку, крайнее средство, и как следует цепляю на крючок, невзирая на кваканье. Я никогда еще не делала этого сама.
Бог мой, ну и хладнокровная же ты, говорит Анна.
Лягушка уходит под воду, гребя лапками, сейчас она напоминает плывущего человека.
Все ждут с нетерпением, даже Анна: они догадываются, что это мой последний фокус. Я пристально смотрю на воду для меня это всегда была своего рода медитация. Мой брат брал умением он мог предугадывать поведение рыб, а я рыбачила, прислушиваясь и молясь.
Отче наш, Иже еси на небесех,
Дай, пожалуйста, рыбе пойматься.
Позже, когда я поняла, что это не действует, стала просто повторять: «Ловись, пожалуйста», словно заклиная или гипнотизируя рыбу. У брата улов был больше, но я могла притворяться, что мои рыбы шли ко мне по доброй воле, выбирая смерть и заранее меня прощая.
Я начинаю думать, что лягушка нам не поможет. Но магия работает удочка клонится к воде, словно волшебная лоза, и Анна вскрикивает от неожиданности.
Держи леску крепко, говорю я.
Однако Дэвид меня не слышит и неистово сматывает удочку, хохоча от возбуждения, и из воды выскакивает рыба, зависая в воздухе, как на фотографии над барной стойкой, только живая. Она качается и дергается, леска провисает, рыба бьет хвостом, изворачиваясь; Дэвид со всей дури тянет удочку на себя, и рыба, чуть не сорвавшись, летит по дуге и шлепается в лодку, прямо на Анну, которая вопит, съежившись:
Уберите ее с меня! Уберите с меня!
Лодка ходит ходуном.
Бляха-муха, говорит Джо и хватается за край лодки.
Я наклоняюсь к другому краю для равновесия, а Дэвид пытается поймать рыбу. Она скачет по дну лодки, раздувая жабры.
На, говорю я, ударь ее по голове.
И даю ему нож в чехле мне не хочется самой убивать ее.
Дэвид пытается ударить рыбу, но промахивается; Анна закрывает глаза и постанывает. Рыба скачет ко мне, и я припечатываю ее ногой, хватаю нож и быстро луплю рукояткой, разбивая череп. Рыба дрожит всем телом и замирает.
Ну что? произносит Дэвид, в гордом изумлении глядя на свой улов.
Все смеются с облегчением, радуясь победе, словно на параде в честь окончания войны, и я радуюсь за них. Звуки их голосов отскакивают от утеса.
Судак, говорю я, щуренок. Будет нам на завтрак.
Рыба хорошего размера. Я ее поднимаю, крепко держа пальцами под жабрами, потому что рыба может укусить и вырваться даже мертвая. Я кладу ее на папоротник и ополаскиваю руку и нож. Один рыбий глаз заплыл, и меня подташнивает это потому, что я ее убила, отняла у нее жизнь; но я понимаю, что это иррациональное чувство, ведь убивать кое-кого в порядке вещей: еду и врагов, рыбу и комаров; и ос, когда их слишком много, иногда ты даже заливаешь их норы кипятком. «Не тревожь их, и они тебя не потревожат», повторяла мама, когда осы кружили над нашими тарелками. Это было еще до постройки дома, когда мы жили в палатках. Отец говорил, осы летают в определенные дни.
Четко, да? спрашивает Дэвид; он возбужден, он ждет похвал.
Ы-ы, говорит Анна, она скользкая, я ни кусочка не съем.
Джо усмехается, возможно, завидуя.
Дэвид хочет опять закинуть удочку; это как азартная игра прекращаешь, только если не везет. Я молчу о том, что у меня больше нет волшебных лягушек, и протягиваю ему червя, чтобы он сам насадил его.
Он рыбачит какое-то время, однако без успеха. Анна опять начинает ерзать, и тут я слышу гудение моторную лодку. Я вслушиваюсь лодка может направляться в другую сторону, но она обходит мыс, гудение переходит в рев, и вот на нас движется большой катер, вспенивая воду по обеим сторонам. Двигатель смолкает, катер скользит мимо нас, покачивая нашу лодку. На носу висит американский флаг, и второй на корме, на борту два пассажира недовольные бизнесмены с лицами мопсов, в щегольской амуниции, и тощий замухрышка из местных, проводник. Я узнаю Клода из мотеля, он сердито щурится, глядя на нас, ведь мы покушаемся на его добычу.
Клюет? кричит один американец, обнажая зубы дружелюбный, как акула.
Нет, говорю я, пиная Дэвида.
Он бы похвастался, чтобы позлить их.