Нет, говорю я, пиная Дэвида.
Он бы похвастался, чтобы позлить их.
Другой американец бросает окурок сигары за борт.
Не самое лучшее место на вид, говорит он Клоду.
Раньше было, отвечает Клод.
На следующий год собираюсь во Флориду, сообщает первый американец.
Сматываем удочки, говорю я Дэвиду.
Оставаться дольше не имеет смысла. Если они поймают хоть одну рыбину, останутся на всю ночь в своем навороченном катере, а если ничего не поймают за пятнадцать минут, то станут беситься и орать на все озеро, распугивая рыбу. Они из тех, кто ловит больше, чем может съесть, и готовы пустить в ход динамит, если знают, что это сойдет им с рук.
Когда-то такие люди нам казались безобидными и забавными, криворукими и обаятельными, как президент Эйзенхауэр. Один раз мы встретили двоих американцев по пути к липовому озеру: они плыли в металлическом катере, подняв над водой мотор, собираясь включить его, когда достигнут внутреннего озера. Впервые услышав, как они продираются через подлесок, мы подумали, что это медведи. Потом к нашему костру подошел один американец со спиннингом и подпалил свои новые бутсы; когда он попробовал закинуть удочку, то запулил грузило (настоящего пескаря, запечатанного в полиэтилен) в кусты на другой стороне бухты. Мы смеялись над ним за глаза и спросили, не ловит ли он белок, но он не обиделся и показал нам автоматическую зажигалку для костра и походную кухню со съемными ручками и раскладным стулом. Им нравилось все раскладное.
На обратном пути мы движемся вдоль самого берега, сторонясь проточного озера на случай, если американцам вздумается проскочить вплотную к нам они так делают забавы ради и потопить нашу лодку. Но, не успев одолеть половину пути, мы слышим, как они, гудя мотором, удаляются в неведомые дали, словно марсиане в недавнем фильме, и я успокаиваюсь.
Когда мы вернемся, я подвешу рыбу и смою с рук чешую и соленый пот с подмышек. После этого зажгу лампу и огонь и сварю какао. Впервые я чувствую себя здесь в своей тарелке и знаю: это оттого, что завтра мы уезжаем. Отец получит остров в свое распоряжение; безумие не выставляют напоказ, я уважаю его выбор как бы он здесь ни жил, это лучше, чем приют. Перед тем как уйти, я сожгу его рисунки они дают о нем превратное представление.
Солнце село, мы скользим по воде в сгущающихся сумерках. Вдалеке кричат гагары; мимо порхают летучие мыши, опускаясь к воде, совершенно недвижной; береговой пейзаж бело-серые валуны и мертвые деревья отражается в темном зеркале. Вокруг нас все кажется иллюзией: бесконечное пространство или его отсутствие вместе с нами и размытым берегом, которого мы, кажется, можем коснуться, ведь вода словно исчезла. Под нами плывет отражение лодки, весла двоятся в озере. Мы словно движемся по воздуху, ничто не держит нас снизу; мы висим в пустоте и дрейфуем домой.
Глава восьмая
Рано утром меня будит Джо; у него, что ни говори, умные руки, они так тщательно меня ощупывают, словно слепой читает шрифт Брайля, со знанием дела, они лепят меня, как вазу, изучают; его руки повторяют знакомые движения, они уже знают, как действовать, и мое тело откликается в ответ, предвосхищая его, такое отлаженное, чуткое, как пишущая машинка. Лучше всего с незнакомками. Эти слова приходят мне на ум, когда-то их говорили в шутку, но теперь они угнетают меня кто-то сказал в припаркованной машине после школьных танцев: «С бумажным пакетом на голове они все одинаковые». В то время я не поняла, что имелось в виду, но потом думала об этом. Это почти как герб: два человека занимаются любовью с бумажными пакетами на головах, даже без прорезей для глаз. Хорошо бы это было или плохо?
Закончив, мы отдыхаем, потом я встаю, одеваюсь и иду готовить рыбу. Она всю ночь висела на ветке дерева, подвешенная за жабры на проволоку, чтобы ее не достали падальщики: еноты, выдры, норки, скунсы. Я выжимаю рыбье дерьмо как птичье, только темнее струйкой из ануса. Снимаю рыбу с проволоки и иду с ней к озеру, чистить и потрошить.
Я сажусь на колени на плоский валун на берегу, рядом со мной нож и тарелка для рыбного филе. Я никогда не потрошила рыбу; кто-то другой делал это, брат или отец. Я отрезаю голову и хвост, вспарываю живот, и раскрываю рыбье нутро. В желудке полупереваренная пиявка и остатки рака. Я разрезаю рыбу вдоль хребта, а затем поперек: четыре куска, сизо-белых, просвечивающих. Внутренности надо закопать в огороде, для удобрения.
Когда я мою филе, к мосткам подруливает Дэвид с зубной щеткой.
Ух ты! восхищается он. Это моя рыба? он с интересом рассматривает кишки в тарелке. Ну-ка, говорит он. Это «случайная сцена».
Дэвид зовет Джо с камерой, и они вдвоем сосредоточенно снимают рыбью требуху, лопнувший мочевой пузырь и артерии с жилами, перекладывая их между дублями для большей выразительности. Дэвиду не приходит на ум, чтобы кто-то снял его «Кодаком», как он держит свою рыбу за хвост, ухмыляясь, или сделать из нее чучело и повесить на стену; но все равно ему хочется обессмертить ее на свой лад. Фотоальбом, я там тоже где-то есть, последовательные воплощения меня, сохраненные и разглаженные, как цветы, вложенные в словарь; у мамы был такой альбом, кожаный, вроде полевого дневника. Я ненавидела стоять, не шевелясь, в ожидании щелчка.
Я валяю филе в муке и жарю, и мы едим его с полосками бекона.
Добрая пища, доброе мясо, Бог добр к нам, просто и ясно, говорит Дэвид; а потом добавляет, смакуя: В городе такого не достанешь.
Конечно, достанешь, возражает Анна, замороженное. Теперь там все можно достать.
После завтрака я иду в свою комнату и начинаю собирать вещи. Мне слышно сквозь фанерную стену, как расхаживает Анна, наливает еще кофе, как скрипит кровать, когда ложится Дэвид.
Пожалуй, мне следует свернуть все постельное белье, и полотенца, и оставленную одежду, связать их в узлы и увезти с собой. Теперь никто здесь не будет жить, и все это съест моль и мыши. Если отец решил никогда не возвращаться сюда, полагаю, это принадлежит мне, или половина мне и половина брату; но мой брат ничего не будет делать с вещами с тех пор, как уехал отсюда, он почти не общался с родителями, как и я. Но он устроился лучше меня, просто забрался так далеко, как только смог: если взять вязальную спицу и проткнуть ей землю, конец выйдет там, где мой брат, на задворках цивилизации, вне досягаемости; вероятно, он еще даже не получил мое письмо. Права на разработку недр вот что он исследует, работая для одной крупной международной компании, он разведчик недр; но мне в это не верится ничто из того, что он сделал с тех пор, как мы выросли, не кажется мне настоящим.
Мне здесь нравится, говорит Дэвид.
Остальные молчат.
Давайте здесь останемся, скажем, на неделю, будет здорово.
А как же твой семинар? спрашивает Анна неуверенно. «Человек и его электрическое окружение» или как там?
Электрифицированное. Это только в августе.
Думаю, нам не стоит, говорит Анна.
Почему ты никогда не хочешь для нас того, чего хочу я? задает вопрос Дэвид, и повисает тишина, а затем он спрашивает: А ты что думаешь?
И Джо отвечает:
Я не против.
Отлично, говорит Дэвид, наловим еще рыбы.
Я сажусь на кровать. Они могли бы спросить меня для начала, ведь это мой дом. Хотя, возможно, они ждут, пока я выйду к ним, и тогда спросят. Если я скажу, что не хочу, они не смогут, по-хорошему, остаться; но как я объясню свое нежелание? Я не могу рассказать им об отце, предав его; и в любом случае они могут решить, что я это выдумываю. Есть еще моя работа, но они знают, что у меня все с собой. Я могла бы уехать одна с Эвансом, но тогда я не выберусь из деревни: машина Дэвида, мне бы пришлось украсть ключи, а кроме того, не надо забывать, что я никогда не училась водить.
Анна предпринимает последнюю слабую попытку:
У меня кончатся сигареты.
Тем лучше, говорит Дэвид ободряюще, гнусная привычка. Ты вернешься в форму.
Он старше нас, ему уже за тридцать, он начинает переживать о своей форме; то и дело хлопает себя по животу и говорит: «Жировой депозит».
Я стану психовать, обещает Анна.
Но Дэвид только смеется:
Попробуй.
Я могла бы сказать им, что у нас мало пищи. Но они поймут, что это неправда, ведь тут есть огород и полно консервов на полках: солонина, тушенка, тушеная фасоль, курица, сухое молоко все, что надо.
Я подхожу к двери в комнату и открываю ее.
Все равно тебе придется заплатить пятерку Эвансу, говорю я.
На миг они застывают, понимая, что я все слышала. Затем Дэвид произносит:
Не беда.
Он окидывает меня взглядом, торжествующим и оценивающим, как будто выиграл что-то не войну, а в лотерею.
Когда в назначенное время появляется Эванс, Дэвид и Джо выходят на мостки, уладить с ним дела. Я их предупредила ничего не говорить о рыбе, иначе эту часть озера наводнят американцы они разносят новости с поразительной скоростью, как муравьи про сахар или раков. Через несколько минут я слышу, как лодка снова заводится, а потом набирает обороты и удаляется и вот, Эванса нет.