Ил. 2.21. Рэймонд Бессон, мистер Тизи-Уизи. 1954
От запахов и микробов, передающихся при невольном сокращении физической дистанции, до чувственных удовольствий заботы о себе и социальных радостей общения, впечатления, получаемые благодаря уходу за волосами, оказались исторически долговечными. На протяжении столетий существуют стереотипы о цирюльниках и женских парикмахерах-мужчинах, согласно которым первые позиционируются как безыскусные «мужественные» профессионалы в области ухода за волосами, а вторые как изнеженные и сексуализированные. Одновременно с этим наблюдается соответствующая преемственность в отношениях клиент-стилист и, прежде всего, непреодолимое постоянство тесного контакта при уходе за волосами.
Глава 3. Искусство быть безволосым
Не по своей волеПервое, что происходило с осужденным в пенитенциарной системе Викторианской эпохи, это осмотр его тела и бритье головы. Принудительное лишение волос в одночасье клеймило заключенного как собственность тюрьмы и коренным образом подрывало его или ее ощущение своего «я», насильственно приписывая новую идентичность. Перегиб в системе казенных учреждений, эти бесплатные парикмахерские услуги вызывали крайнее возмущение, особенно у заключенных женского пола. «О, да, говорил надзиратель журналисту и инициатору общественных реформ XIX века Генри Мэйхью, они скорее расстанутся с собственной жизнью, чем с волосами!»[201]
Принудительное лишение волос глубоко травматично и переживается как насилие над личностью, нарушающее идентичность индивида. Таким образом, его широко используют как инструмент унижения и контроля. Самым систематическим и бесчеловечным примером его применения были нацистские концентрационные лагеря, где в огромных масштабах волосы узников не только сбривали, но и затем сбывали представителям текстильной и мебельной промышленности для изготовления ниток, канатов, фетра и набивки. В Освенциме все еще хранятся почти две тонны человеческих волос это количество было обнаружено на месте, когда советские войска освободили лагерь в 1945 году (ил. 3.1)[202]. Выживший узник лагеря смерти описывал пережитое:
Стрижка волос поразительно влияет на внешность любой женщины. Отдельные личности превращаются в массу тел. Рост, полнота или худоба не имеют больше различительной роли: отсутствие волос превращало разных женщин в подобные друг другу тела. Возрастные и другие личные особенности растворялись. Исчезали индивидуальные выражения лиц. Вместо них на тысячах лиц обнаженных, непривлекательных тел появлялся пустой, бессмысленный взгляд. Всего за несколько минут, казалось, даже физические параметры нашего количества уменьшились в наших объемах как будто становилось меньше вещества. Мы превращались в однородную массу. Ничего не значащую[203].
Если обратиться к более близкому нам примеру как территориально, так и во времени, с 1922[204] по 1996 год при католической церкви Ирландии действовали «прачечные Магдалины». Это была сеть воспитательно-исправительных учреждений, где девушки и женщины, направленные туда по решению суда, государственных служб или семьи, содержались в заключении и выполняли принудительные работы. Иногда это длилось годами. Одним из физических и психологических наказаний, которым подвергались обитательницы приютов, была стрижка волос[205]. Об этом не раз свидетельствовали пережившие заключение. Подобное насильственное подчинение личности заключенной коллективному порядку происходило не только при поступлении в приют, но и использовалось в качестве наказания на протяжении всего срока пребывания там: носители институциональной власти орудовали ножницами с неприкрытым садизмом. Мэри Мерритт провела четырнадцать лет в прачечной Магдалины в Дублине, выполняя неоплачиваемую работу. Однажды она сбежала. После того как полиция вернула ее обратно, монахини поместили ее в камеру без окон и «сбрили волосы до самой кости»[206].
Ил. 3.1. Тонны волос, сбритых с голов жертв, убитых в газовых камерах, по-прежнему хранятся в Освенциме
Стрижка волос Мэри и волос бесчисленных мужчин и женщин в подобном беззащитном положении была абсолютно бессмысленной, ее единственным назначением было наказывать и контролировать, устыжать и лишать силы. Ее эффективность в достижении этих целей имеет прямую корреляцию со значимостью волос. Социолог Энтони Синнотт писал, что волосы являются «могущественным символом я»[207]. Однако они представляют собой нечто гораздо большее. Они не просто символизируют наше «я», они являются его частью, и хотя, будучи остриженными, они отрастают, их потеря это травма. Как и любая другая черта лица, волосы на голове это сущностная часть того, как выглядим лично мы и кем мы себя ощущаем. Не удивительно, что потеря волос и их удаление против нашей воли может вызвать глубокую подавленность и внезапную утрату идентичности. Необходимо отметить, что добровольное лишение волос часто применяется в качестве дисциплинирующей практики в институциях, где новые члены включаются в систему особо тесных связей: монашеская тонзура, например, или стрижка под ноль американских морпехов (ил. 3.2). Вместе с прядями волос отделяются и прежние привязанности, прошлая идентичность новообращенного отсекается, и на ее месте воспитывается покорность, единообразие и подчинение господствующим ценностям.
Ил. 3.1. Тонны волос, сбритых с голов жертв, убитых в газовых камерах, по-прежнему хранятся в Освенциме
Стрижка волос Мэри и волос бесчисленных мужчин и женщин в подобном беззащитном положении была абсолютно бессмысленной, ее единственным назначением было наказывать и контролировать, устыжать и лишать силы. Ее эффективность в достижении этих целей имеет прямую корреляцию со значимостью волос. Социолог Энтони Синнотт писал, что волосы являются «могущественным символом я»[207]. Однако они представляют собой нечто гораздо большее. Они не просто символизируют наше «я», они являются его частью, и хотя, будучи остриженными, они отрастают, их потеря это травма. Как и любая другая черта лица, волосы на голове это сущностная часть того, как выглядим лично мы и кем мы себя ощущаем. Не удивительно, что потеря волос и их удаление против нашей воли может вызвать глубокую подавленность и внезапную утрату идентичности. Необходимо отметить, что добровольное лишение волос часто применяется в качестве дисциплинирующей практики в институциях, где новые члены включаются в систему особо тесных связей: монашеская тонзура, например, или стрижка под ноль американских морпехов (ил. 3.2). Вместе с прядями волос отделяются и прежние привязанности, прошлая идентичность новообращенного отсекается, и на ее месте воспитывается покорность, единообразие и подчинение господствующим ценностям.
Ил. 3.2. Один морской пехотинец делает стрижку другому в армейской цирюльне на авианосце USS Bataan. 2009
Когда такая форма подавления личности применяется к женщинам, зачастую возникает сексуальный подтекст: некоторые даже называют такие действия аналогом изнасилования[208]. Безусловно, волосы весьма сексуализированы и тесно связаны с представлениями о гендере, особенно в том, что касается длины и густоты шевелюры на голове с преобладающей парадигмой женственности. Недобровольная утрата волос тем не менее также болезненно переживается и мужчинами, даже в случае постепенного и естественного выпадения в силу физиологических причин. В обзорной статье в авторитетном журнале British Medical Journal демонстрируется, что андрогенетическая алопеция, или облысение по мужскому типу, для большинства мужчин представляет собой «нежелательное событие, вызывающее стресс», которое оказывает негативное влияние на удовлетворенность внешним обликом, так как пациенты ассоциируют ее со старением и с понижением сексуальной привлекательности. Автор предполагает, что любое медицинское вмешательство следует сопровождать мерами по повышению самооценки[209]. Существование рукописных и старопечатных рецептов препаратов против алопеции, возраст которых насчитывает не одну сотню лет (см. главу 1), показывает, что в нашем обществе даже ожидаемые процессы выпадения волос издревле переживаются как травма. Несмотря на то что облысение по мужскому типу генетически наследует значительное число мужчин (среди белых мужчин вероятность алопеции в четыре раза выше, чем среди чернокожих: ею страдают 50 % европеоидных мужчин в возрасте пятидесяти лет)[210], это естественный процесс, который, парадоксальным образом, приводит к неестественному или менее подлинному ощущению собственного «я». Таким образом, нежелательное выпадение волос, как событие или серия множественных микрособытий, требует от человека перенастройки идентичности.
С этой проблемой несколько в иной форме сталкиваются те, кто переживает болезнь это состояние отстранения от «настоящих» нас, последствия которого иногда отражаются в истончении и выпадении волос. Волосам онкологических больных, по иронии судьбы, вредит не болезнь, а лечение. Во время химиотерапии процессы организма угнетаются химическими веществами, которые токсичны не только для раковых, но и для всех быстро делящихся клеток, включая волосяные фолликулы (ил. 3.3). Многие сообщают, что с такой потерей волос, когда волосы могут выпадать клоками или утром оставаться на подушке, смириться так же трудно, как с хирургическими операциями, в ходе которых удаляются другие части тела. Столкнувшись с этой неизбежностью, многие действуют упреждающе и добиваются краткосрочной победы, избавляясь от волос самостоятельно. Одна женщина писала: «Я побрила голову в салоне после того, как узнала, что после первого курса химиотерапии они станут осыпаться пригоршнями»[211]. Другая, обнаружив, что за ночь выпали целые пучки ее волос, «спустилась вниз с флаконом пены для бритья, села на стул и попросила мужа побрить ей голову»[212].