Николай Неронов
Родился в Ленинграде в 1970 г.
* * *Девять недель с половиной, наверное,
это для долгой, счастливой,
а для обычной достаточно и четырёх,
чтоб познакомиться и разругаться могли вы
с самой красивой и умной из этих
брюнеток, блондинок, дурёх.
Если глубокое чувство, как обморок,
дольше обычного длится
и с каждым днём ты всё меньше и меньше похож
сам на себя и, как месяц худой, бледнолицый
в липком тумане с ножом одиноко,
пугая прохожих, идёшь,
значит, ты выпал не то чтоб в осадок,
а вышел из лунного цикла
и под воздействием нейротрофинов и звёзд
всё принимаешь как есть, что бы там ни возникло,
даже обиду и глупость чужую
используешь: в собственный рост.
Только от этого толку немного
и радости нету ни капли
весь этот опыт готов променять на одну
встречу внезапную, как новогодние залпы,
чтобы рассыпало сверху на голову
жёлтой соломы казну.
Больше никаких любовных писем,
только эсэмэски в телеграфном
стиле без тире, без точки просто
пауза, бессмысленное «мбда»
потому что, если независим
в выборе любом и равноправном,
можно сочинить и девяносто,
сто стихотворений без труда;
весь вопрос, как удержать словами
то, что так и просится наружу
и течёт, как хочет, прохудились
вроде бы надёжные мехи.
Что бы в них теперь ни заливали
всё в конце концов стекает в лужу,
как бы ни был ручеёк извилист,
а уста останутся сухи.
Набраться наглости и написать: в России
как будто уезжал за тридевять земель,
как будто ждут тебя, как будто бы просили
откуда сообщать, куда же ты отсель.
Не так и далеко и ненадолго ездил,
и можно рассказать и можно позабыть,
зачем и почему подумал невзначай,
что очень может быть среди больших созвездий
горит и горяча кому-то, но кому?
Ещё не высушив промокший скарб дорожный,
а фотоаппарат достать из рюкзака
и выставить фотоальбом неосторожно
для всех, для каждого с какого огонька?
В тот самый момент, когда кажется всё:
На всё, что задумал, на то и решился,
И ветер в открытое море несёт,
И парус, как наволочка, округлился.
И в этот момент, когда кажется: миг
И недостижимое осуществится,
И можно успеть между скал напрямик
Пройти там, где только что крикнула птица.
И что это было? И кто нас вознёс
Так непредсказуемо остервенело
Под самые веки трясущихся звёзд
И вытер утёсы тряпицею белой
Микросхема
Хотя бы что-нибудь большое
Или тяжёлое, а то,
Наваливаешься левшою
И впаиваешь в решето
Какую-то мадам Петрову
Под бок такому же Петру,
Под грохот, этот шум портовый,
Кровоточащий поутру.
Безрезультатно жалом тычешь
В расхлябанную колею
Вот так и слепнут сотни тысяч,
Цепляясь к инобытию.
Но ей, мятежной, нет покоя
Пока отсутствует уют,
Ничтожной капелькой припоя
Опять к земле не прикуют.
Сергей Николаев
Родился в 1966 г. в Ленинграде. Служил в армии, работал на стройках и в экспедициях, был рабочим на заводах, дворником, продавцом, рекламным агентом. Сейчас живёт в маленьком лесном посёлке под Выборгом.
* * *Где парус неспешно плывёт в синеву,
где скорбный молчит кипарис,
на древних камнях Херсонеса траву
колышет полуденный бриз.
Там я на понтийскую даль объектив
Бог знает зачем наводил.
Волна шелестела, на брег накатив.
Что было? Что будет?.. Забыл.
Забыл я, откуда приходит беда
в Поволжье и северный край.
Мне только зелёная долго вода
вослед лепетала: «Прощай!»
Но тронулся поезд, и ветер степной
опять волновал ковыли,
как воды морские, волну за волной,
а вечером звёзды цвели.
О, как этот сад молчаливый потряс
тисненьем своим золотым!
За нами, казалось, пускаются в пляс
и шпалы, и рельсы, и дым.
И время, казалось, подобно струне,
и тьма целовала стекло.
И если бы не было Бога, то мне
пришлось бы придумать его.
Вот сидят у сельмага Антонов небритый и Вовка,
третий день погружённый в лиловую дымку запоя.
На скамейке пузырь и китайской фигни упаковка.
Сосны тихо шумят, над речушкой извилистой стоя.
Не продраться сквозь эти навек непрорубные чащи
в изнурительных поисках полубезумного смысла.
Но, когда я любуюсь на грустных людей одичавших,
начинает казаться, что Бог не напрасно трудился.
Что-то в них остаётся какая-то тонкая жилка
между миром животных и чистого разума светом.
И у Вовки стакан не дрожит, и витийствует пылко
мутноглазый Антонов И оба как люди при этом.
На этой сомнительной, грустной земле
и банка гнилой баклажанной икры,
и спирта бутылка стоит на столе
А есть во вселенной прекрасней миры?
Вот гость поднимается:
Выпьем за тех,
кто знает всегда назначенье своё!..
Ну что же, и выпить немного не грех
Но так заунывно снаружи поёт
метель и снегами заносит страну,
что хочется лечь непременно в салат
лицом и сказать:
Протрезвею начну
с каких-нибудь громких о счастье баллад:
«На этой сомнительной, грустной земле,
где спирта бутылка стоит на столе»
Над уснувшим посёлком седые дымы,
а вокруг зимогорят медвежьи снега.
Говорили когда-то давно: от сумы
да тюрьмы зарекаться не стоит. Тайга
обступила нас тесно дремучим кольцом,
и автобус пропал на дороге ночной.
Лишь сосед забредает с дешёвым винцом,
говорит:
Ё-моё! Тяпнешь, может, со мной?..
Ну лады. По чуть-чуть Чёрт его бы побрал!
Слишком холодно нынче у нас на краю
самой трудной земли, чересчур серебра
по сугробам рассыпано в этом раю.
Здесь живут не живут, но таких кренделей
выдают на-гора, что над этой землёй
никакие законы
Ну что же? Налей!..
За любовь!.. За неё! По одной!.. По второй!
Посмотрела пасмурно: «Не бросай
никогда, ты слышишь!..» «Не брошу, нет!..»
В небе слышен крик журавлиных стай,
а стемнеет видится ход планет.
Кто, не знаю, там сочинил судьбу
нам обоим, брошенным в жернова.
«В Петербурге жить словно спать в гробу».
Встанешь утром белая голова.
Да такие мысли в ней бродят жив
или нет без доктора не понять.
Вот поедем, милая, на Залив,
разопьём на камушке лимонад.
А в кострище, ох, горяча зола
потому, что я, как последний бомж,
не найду ни хлебушка, ни угла.
Ну давай вернёмся домой, Серёж!..
Сергей Семенов
Микросхема
Хотя бы что-нибудь большое
Или тяжёлое, а то,
Наваливаешься левшою
И впаиваешь в решето
Какую-то мадам Петрову
Под бок такому же Петру,
Под грохот, этот шум портовый,
Кровоточащий поутру.
Безрезультатно жалом тычешь
В расхлябанную колею
Вот так и слепнут сотни тысяч,
Цепляясь к инобытию.
Но ей, мятежной, нет покоя
Пока отсутствует уют,
Ничтожной капелькой припоя
Опять к земле не прикуют.
Сергей Николаев
Родился в 1966 г. в Ленинграде. Служил в армии, работал на стройках и в экспедициях, был рабочим на заводах, дворником, продавцом, рекламным агентом. Сейчас живёт в маленьком лесном посёлке под Выборгом.
* * *Где парус неспешно плывёт в синеву,
где скорбный молчит кипарис,
на древних камнях Херсонеса траву
колышет полуденный бриз.
Там я на понтийскую даль объектив
Бог знает зачем наводил.
Волна шелестела, на брег накатив.
Что было? Что будет?.. Забыл.
Забыл я, откуда приходит беда
в Поволжье и северный край.
Мне только зелёная долго вода
вослед лепетала: «Прощай!»
Но тронулся поезд, и ветер степной
опять волновал ковыли,
как воды морские, волну за волной,
а вечером звёзды цвели.
О, как этот сад молчаливый потряс
тисненьем своим золотым!
За нами, казалось, пускаются в пляс
и шпалы, и рельсы, и дым.
И время, казалось, подобно струне,
и тьма целовала стекло.
И если бы не было Бога, то мне
пришлось бы придумать его.
Вот сидят у сельмага Антонов небритый и Вовка,
третий день погружённый в лиловую дымку запоя.
На скамейке пузырь и китайской фигни упаковка.
Сосны тихо шумят, над речушкой извилистой стоя.
Не продраться сквозь эти навек непрорубные чащи
в изнурительных поисках полубезумного смысла.
Но, когда я любуюсь на грустных людей одичавших,
начинает казаться, что Бог не напрасно трудился.
Что-то в них остаётся какая-то тонкая жилка
между миром животных и чистого разума светом.
И у Вовки стакан не дрожит, и витийствует пылко
мутноглазый Антонов И оба как люди при этом.
На этой сомнительной, грустной земле
и банка гнилой баклажанной икры,
и спирта бутылка стоит на столе
А есть во вселенной прекрасней миры?
Вот гость поднимается:
Выпьем за тех,
кто знает всегда назначенье своё!..
Ну что же, и выпить немного не грех
Но так заунывно снаружи поёт
метель и снегами заносит страну,
что хочется лечь непременно в салат
лицом и сказать:
Протрезвею начну
с каких-нибудь громких о счастье баллад:
«На этой сомнительной, грустной земле,
где спирта бутылка стоит на столе»
Над уснувшим посёлком седые дымы,
а вокруг зимогорят медвежьи снега.
Говорили когда-то давно: от сумы
да тюрьмы зарекаться не стоит. Тайга
обступила нас тесно дремучим кольцом,
и автобус пропал на дороге ночной.
Лишь сосед забредает с дешёвым винцом,
говорит:
Ё-моё! Тяпнешь, может, со мной?..
Ну лады. По чуть-чуть Чёрт его бы побрал!
Слишком холодно нынче у нас на краю
самой трудной земли, чересчур серебра
по сугробам рассыпано в этом раю.
Здесь живут не живут, но таких кренделей
выдают на-гора, что над этой землёй
никакие законы
Ну что же? Налей!..
За любовь!.. За неё! По одной!.. По второй!
Посмотрела пасмурно: «Не бросай
никогда, ты слышишь!..» «Не брошу, нет!..»
В небе слышен крик журавлиных стай,
а стемнеет видится ход планет.
Кто, не знаю, там сочинил судьбу
нам обоим, брошенным в жернова.
«В Петербурге жить словно спать в гробу».
Встанешь утром белая голова.
Да такие мысли в ней бродят жив
или нет без доктора не понять.
Вот поедем, милая, на Залив,
разопьём на камушке лимонад.
А в кострище, ох, горяча зола
потому, что я, как последний бомж,
не найду ни хлебушка, ни угла.
Ну давай вернёмся домой, Серёж!..
Сергей Семенов
Родился в 1979 г. Окончил факультет истории русской культуры ГУКиИ, публиковался в журналах «Звезда», «Северная Аврора» и сетевом альманахе «Folio Verso».