6 ЛИТО - Коллектив авторов 4 стр.

Сонная одурь сегодня сильней меня.
Сплю до полудня, свою проклиная лень.
Есть роковая черта в середине дня,
После которой понятно, к чертям ли день
Или в копилку
Осень уже живёт
В этих местах, роняя цветную сыпь
В смешанный лес, неровную топь болот.

Ночью над садоводством кричала выпь,
Птичка невзрачная, с голосом силы той,
Что отбивает сон, и казалось, так
Пьяная шваль голосила над пустотой
Пропитой жизни.
Катилась луна в овраг,
Небо чернело разбавленной ваксой, звёзд
Россыпи еле проглядывали сквозь слой
Из облаков и ваты. Прожгли мой мозг
Пьяные причитания над пустотой

Осень-уборщица перебирает хлам.
Снится параграф научной работы. День,
Преодолев черту, потечёт к чертям.
Сплю до полудня, свою проклиная лень.

Зима на этот раз не заблудилась,
А поняла: никто её не ждёт.
Дождю и сплину отдалась на милость,
В пруду в Удельном парке утопилась,
И нет зимы, а мы  явились, вот.

В промозглом межсезонье, междуречье,
Как на меже распаханных полос,
Стоим на стыке жизней человечьих,
На перепутье, если в просторечье,
Куда идти, не задаём вопрос.

А в призрачном вчера горластый ветер
Кричит, и звук бежит по проводам,
О том, что грань тонка, и так же светел
Июльский вечер, что флажком отметил
Маршрут особый, неподвластный нам.

И мы сменили курс, и бездорожье,
Приняв безмолвно, скрыло нас в ночи,
Где след петлял и таял у подножья,
И галки пели песни скоморошьи.
И мы дошли  незваные, ничьи.

Уж корюшка пошла от северных морей,
Черёмуха цветёт  пока теплей не станет.
Звони мне иногда, известиями грей,
Что жив ты и здоров, хоть безнадёжно занят.
Как горько понимать, что занятость твоя 
Не занятость, а лишь удобная личина.
Какая может быть средь краха бытия
Любви не удержать весомая причина?
Но слить в единый вихрь я, видимо, смогу
Шальные в голове и северные ветры.
Я в память о тебе под вечер пробегу
На старом пустыре сырые километры.
Я в память о тебе и мысли, и стишки
В порядок приведу, густую пыль повыбью,
И корюшки куплю, и, выдернув кишки,
Я съем саму весну, вдыхая душу рыбью.
Спасибо, дорогой, за то, что понесло
Меня теченье вверх, за то, что сумрак редок.
Черёмуха цветёт  желание светло
Нечётное число сорвать душистых веток!

Про пустяк, про песок в пятерне
Песню тихую шепчешь, Создатель.
Видишь, сын мой плывёт на спине,
Сам себя на воде открыватель.
То боится, что дна не достать,
То забудет о дне и о страхе
Так однажды душевную гладь
Растревожат глубокие взмахи.
Вспыхнет мир  на волны гребешке
Ярких зайчиков новый десяток!
А пока на горячем песке
Исчезают воронки от пяток,
В сонном небе плывёт на спине
Конь крылатый и в точности знает:
То, что нынче мелькнёт в тишине,
Без следа не растает.

Что за жизнь пошла? До-ре-ми
Ни ля-ля тебе, ни гу-гу.
Встречу  руку подам, сожми
То, что выразить не могу.

Всё оборвано на корню,
Даже ягодки ни одной
Не созрело. Похороню
То, что было тобой и мной.

На дороге поверх столбов
Неба стылые кружева.
Как ответить мне за любовь,
Что теперь уже не жива?

Ты остался без ласки моей,
Я вчера соблазнила другого.
Мне так жаль тебя стало, ей-ей,
Не найти подходящего слова,

Чтобы выразить этот облом,
Что с тобою вчера приключился.
Птица счастья махала крылом,
Тихий город в снега облачился.

Я свои приключенья коплю
Как на старости лет Казанова.
Я от жалости снова люблю!
Видит Бог  я люблю тебя снова!

Видно, Бог мне выдал не много сил,
Хоть и кое-чем одарил.
Чаще чёрт по свету меня носил
И в парадной со мной курил.

А теперь уже невозможный хмель
Всё тусклее и всё нужней.
Ну а чёрт не хочет делить постель
С перезрелой тоской моей.

Я вышла в пять утра в туман,
Летела птица над дворами,
Сидел на лавке наркоман,
Несло душистыми парами.

Седой мужик вошёл в подъезд.
Наверное, ночной рабочий.
Я десять лет из этих мест
Не выезжала  дом не отчий,

Но всё-таки уже родной,
Такой таинственно-чудесный.
Тогда, в июньский выходной,
Пока был бледен свет небесный,

Хотелось засолить грибы,
Как будто осень наступила,
Как будто я в делах судьбы
Незнамо что поторопила.

Поплыл, поехал мой туман.
Носились птицы влево, вправо.
Летал над лавкой наркоман,
На свой туман имевший право.

Лягушек не трогай  смутятся верхи,
И горьким окажется дождь.
Бывают такие слова и стихи,
Которые вряд ли найдёшь.
Колибри такого калибра, что их
Едва ли заметишь. Мигни 
И нету ни крылышка. Вечен и тих
Твой поиск, нездешни они.
Есть вещи, которые глупо пилить,
Медузы, которых не взять,
Медведи, которых нельзя шевелить,
И музы, которых нельзя.

В лексической битве средь песен земных
Мне так захотелось свиных отбивных!

Шипящая мякоть запрыгнула в рот.
Желудок душе никогда не соврёт:

В трудах ли, слезах ли, на нервах одних
Ничто человек без свиных отбивных!

Кровать. Будильник. Голосок
кошачий за стеной.
Метро. Работа. Марш-бросок 
и ты уже иной.

Уже под мышкою бревно,
глаза как две луны.
Ах, как давно ты, как давно
Не ездил в Дибуны!

Невероятно даже то,
что ты сегодня тут.
Исчез твой город-шапито
за несколько минут.

Как удивляет время нас!
В чудной заводит сад.
То украдёт какой-то час,
то вдруг вернёт назад.

В пространстве тоже много дыр.
Без цели в них залезть
то попадаешь в странный мир,
то всё опять как есть.

Когда на трассе ни одной
машины, хоть кричи,
вдруг воплотится транспорт твой
из воздуха в ночи.

И ты помчишься  херувим,
сгустившийся чудак.
И будешь думать, что с одним
тобой бывает так.

Не монументы и не фрески
Не купола возведены.
По обе стороны железки 
В тумане ночи  Дибуны!

А рядом лес. Нырнёшь чуть дале
И воздух полностью иной.
Твои промокшие сандали 
Ничто пред влажной тишиной.

Пройдём по верхним и по нижним,
По левым, правым Дибунам 
Поверит сердце еле слышным
Ручья осеннего тонам.

И в чёткий образ не облечь то,
Что ощущаем ты и я:
Дибунское сырое Нечто,
Туманный сгусток бытия.

Все перейдя душевные пределы,
Становишься свободен и смешон.
Довольны волки, да и овцы целы.
Сидишь один, не лезешь на рожон.

С покойниками запросто болтаешь
И будто слышишь их язык живой.
В пучине Интернета заплутаешь,
Как бы уйдя под воду с головой.

Становишься неярким и неброским,
Невидимым друзьями и детьми.
Стихов твоих недавние наброски 
Неясный сон, мираж, туман в Перми

Сверху  взгляд всегда невидимых сов.
Воздух весок, в нём и гарь, в нём и прель.
Под молчание канадских лесов
в Наггет-Крик идёт на нерест форель.
Лунный свет наколот в кубики льда,
притуманен, вдет по блёстке в проток.
Втиснет скрипом рыбьих спинок вода
ночь в оставленный до завтра лоток 
и намоет медно-бурую горсть
донных, плоских (с небольшой аманит)
юрких камешков
А сверху  от звёзд 
для загадки пух совиный слетит.

Я вижу осень долгим продолженьем
для слов: «Четверг.
На стёклах мокрой дачи»

Там все уехали, а в отраженье
обратно шли часы какой-то миг:

перебирая вмятинками бурыми,
катилось яблоко,
и дождь накрапывал,

и шахматными белыми фигурами
играл старик.

Горечь капель налитых.
Смерть  пустое: сны-обманы.
Как в другие океаны,
Уплывают за туманы
Рыбы листьев золотых,
Словно осень не про них,
А они легки и жданны.

Вышел дождь косой и частый
Размывать дорогу к дому.
Умер вереск незнакомый:
«Спи-усни!»  пора к другому.
С той же нежностью причастной

Эта сонная вода
В зачарованные ночи
Травы гладит, камни точит.
Разве сердце что-то хочет,
Заглядевшись в никогда?
К сердцу дома  ни следа,
Островка земли непрочной.

Что изменилось? Да просто
лето ушло синее.
В мелкой речке
из лунного света остров.
Холодные струи
лучей звёздных
чертят косые линии.

Из августа
даже присниться поздно.
Повзрослевшие листья
тесней прижались
к наболевшей ветке,
но не остались:
каждый лист  роздан.

Не отпускать,
не слышать,
словно не ждать тебя.
Но упрямо верить
в пустом вагоне,
что всё излечит
осенний холод 
светофор птичий остроконечный,
зеленью звёзд-свечек
темноту дробя.