Мой дом бесконечность - Щедровицкий Дмитрий Владимирович 8 стр.

Во тьме всемирного испуга,
В наш век кичливый и больной
О, что мы примем друг от друга
Под Сулеймановой луной?
 Тоску Лейли. И свет Меджнуна.
Начало зренья. Тайну тайн
А землю в адские кануны
Знакомит с небом «Эйр лайн»

В песчаном подсознаньи роясь,
Пластов земных взрывая повесть,
Мы вспоминали неспроста,
Что жизни знак летящий поезд,
А вслед за нею пустота.
Мы знали умиранье речи,
Мы знали дрожь последней встречи
С любимым, что не любит нас,
Нам лапы жизнь клала на плечи
С холодным блеском львиных глаз,
И гневных гор горчили глыбы
О, видеть Ангелов! Они бы
На райских пели нам пирах.
Но мы опять снимали нимбы
И шли, как нищие, во мрак.

Я живой, но и осень живая:
Кто кого из нас переживет?
Дни все новые в круг зазывая,
Водит прошлое свой хоровод.
Ни листа, ни зеленого неба
Не осталось. На тучах печать
Отчужденья и сна. И не мне бы
За скудеющий свет отвечать

Небом вспененным одеты,
Безутешные, как дети, 
Сумасшедшие поэты
Сумасшедшего столетья!
Песнопевцы вен бурлящих,
Вскрытой страсти водопадов,
Меж ветвей телесной чащи
Густолистых смерть не спрятав,
Как богов, разбив каноны
Ради тайны непостижной, 
УбегаетеЗа вами 
Века злобного погоня,
Ваши лица дальше, тише, 
Мрак. Не передать словами

Хвойный вечер утешенья и защиты,
Небо душу облекло огромный плед,
Деревянная калитка в сад сокрытый,
Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.
Вот я снова здесь.
Я возвращаю Слово,
В детстве сумеречном взятое в залог.
Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,
Как, смеясь, растет в дверях чертополох.
Я хотел в столетье этом не собою,
Но несчетными рожденьями прожить.
Ночь трясло. Шатало землю с перепою.
А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.
Я бывал в смешенье судеб сразу всеми
И в отчаянье спасенье узнавал,
Был прологом и узлом в земной поэме,
Открывал страстей всемирный карнавал.
Не чуждаясь унижения и славы,
Я в соборе и в ночлежном доме пел,
Босиком прошел весь этот век кровавый,
И от казни уберечься не успел.
Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово
В детстве явленную тихую любовь.
Погляди, Учитель мой белоголовый:
Даль созвездий это свет моих следов.

Там, над Летой ветряная мельница:
Это время медленно и страстно
Перемалывает в пыль пространство,
В россыпь звезд. 
А ввысь на крыльях ленится
Вознестись. Оно стоит на месте,
И, вращая ливнями и лунами,
Хочет душу размолоть в возмездье
За беседы с птицами безумными.
Там, над Летой ветряная ягода
В холодах созрела и повисла:
Это ум несет желаний тяготы,
Это мысль вращает страхов числа.
Над рябиной каменной, осенней
Звездный ком с измятым скорбью ликом,
Что постиг духовность не по книгам
И уже не чает воскресенья

Тот, кто из тучи испил грозовой,
Кто окунал свои руки в лаву
Нет, не мертвец, но только живой
Бога небесного славит!
Только кто звезды срывал, как плоды,
Кто на земле научился
Видеть на скалах веселья следы,
В лиственный лес разворачивать числа 
Кто человечество наперечет
Знает, моря как свои пять пальцев,
Кто зеленеющий лист рассечет
Вдоль в глубине созреваний скитаться,
Кто поднимался из тьмы гробовой,
Чтоб на рассвете пропеть свое «Ауе»
Тот не умрет уже. Только живой
Бога небесного славит!

Здравствуй, царь Соломон!
Я из Моря Крови,
Где рыбы вымерли, где одни
Волны в бесплодных турнирах дни
Проводят, где сохранились, кроме
Воплей беззвучных, слогов морских, 
В медленных, скользких ларцах тоски
Жемчужин погашенные огни.
Лишь человеческой плоти лаской
Их оживишь. Я тебе принес
Эти куски неуслышанных слез.
Можешь дарить их царице Савской
За потаенную, терпкую ночь,
Можешь для зелья их истолочь
И настоять на прохладе рос
Кто из потомков твоих украсит
Выдохом водных глубин свою грудь, 
Жарких столетий вытерпит жуть,
Как мореход непреклонной расы
Тирской, лишь вихря налет миновал
И бесноватый стихает вал, 
К новым невзгодам свой правит путь.
Зелья жемчужного кто отопьет, 
Хлынет печаль в него гимном неспетым,
Океаническим, фосфорным светом
Мысли пронзив ему, словно копьем.
Мраком рожден, от людей отстранен,
Внутренним, скрытым, жемчужным огнем
Он засияет и станет поэтом!..

Ты не смотри на строфы свысока:
В контексте жизни каждая строка
Моих стихов звучит совсем иначе
Та тянется, как детская рука,
К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.
А вместе все они, наверняка,
Любого буквоеда озадачат.
Но ты на путь щемящий оглянись,
Где время ливнем устремлялось вниз 
И зеркала для неба создавало,
Ты отраженьем облака пленись
В одном из них: ведь, как ни заливало
Край муравьиный, а льняная высь,
Двоясь в воде, покой торжествовала.
Вгляделся?  И запомнить поспеши
Соотношенье тела и души,
Как мне оно в толпе стихов открылось:
Хоть мир звенящий в хаос раскроши,
Хоть обнаженным петь взойди на клирос, 
Что гром зимой, что взрыва сноп в глуши,
Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

О, твой ли голос слышу я
Чрез столько лет и зим?
Он в эту полночь бытия
Едва ль вообразим,
Но светит страстный и живой
В разорванной тиши
О, я ли слышу голос твой
Из глубины души?
Из глубины звезды литой,
Что мечет пламя дней,
И время шарик золотой
Растет, рождаясь в ней.
Из тех истерзанных глубин,
Где рай подать рукой
И я отныне не один.
Но рядом не другой.

Торговец приходит к принцу,
Смущенный его величьем,
И предлагает ларчик
С жемчужиной дорогой.
Но надо с тем примириться,
Что все это только притча,
А принц как маленький мальчик
Перед Вечности грозной рекой.
Торговец приходит к принцу.
Столетья дремлют, кивая.
На улице древность. Овцы
Бредут, и пастух поет.
Но надо с тем примириться,
Что, крикнуть не успевая,
Внезапно в этом торговце
Принц себя узнает.
Торговец приходит к принцу
И дверь прикрывает плотно.
Виденье крутых ступеней,
Не пройденных, властных вех.
Беседа до света длится.
Врывается город в окна
Ни времени, ни спасенья:
На свете двадцатый век.

Метель осыпает несчетной казной
Базар приутихший. И сразу повеяло
Той площадью людной, с толпой ледяной,
Где головы рубят за веру, 
Жестокой, глухой, корневой стариной,
Где смерть, словно ветер, проглотишь,
Где жизни крылатой, где жизни иной
Завистливый зреет зародыш.
И кто же раскусит столетья спустя,
Что казни подобны аккордам,
И баховской мессы бессмертный костяк
Окреп в этом воздухе твердом?

Я в город вхожу.
Я в предсмертные, в первые крики,
Дрожа, окунаюсь.
В густом многолюдье окон,
На лестничных клетках и в клетках грудных, где великий
Вращатель созвездий пирует веков испокон.
Я в город спускаюсь.
Реки разноцветные блики
Меня леденят.
И в воде вразумляющей той
Меж вечных домов словно ветер проносится дикий
Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.
Я строю дыханье я вникнуть едва успеваю
В прохожего речь, и обрывком величья она
Доносится следом.
Я каждым отдельно бываю.
Заслуги деревьев на мне и умерших вина.
А возрастов смена тиха, как звоночек трамвая,
А старость колдует, к секундам сводя времена,