Рита тоже не спала, то и дело заглядывала в сарай. В их прежней жизни смерть была понятием весьма отвлечённым. Конечно, однокашники по детдому погибали в горячих точках, кого-то убивали в опасной нынешней жизни, но вот так наглядно, когда в доме, где они жили, лежала покойница, они со смертью столкнулись впервые. Валентина Ивановича это ошеломило, Риту тоже, хотя она и не подавала виду, однако, держалась поближе к братишке, вдвоём было легче, не так страшно и не так всё необъяснимо.
Рита, гроб ведь чем-то обивают. Ты не знаешь? спросил он. Да и как
Не знаю, впервые услышал он такой ответ от Риты.
Спроси у старух. Если у них есть для этого материал, так я куплю. Деньги есть, почти триста тысяч.
Богач.
Сходи и спроси.
Рита ушла и вернулась со старухой с клюкой.
Это тетя Маня, послушай её, сказала сестрёнка, усаживая гостью на колоду.
Соколик, не убивайся, начала старуха проникновенно. Беда небольшая, когда старый человек умирает. Все там будем. С Агашей, царствие ей небесное, мы дружили с детства. Весной нас, по случаю 50-летия Победы, пригласили в военкомат по сто тысяч дали и по подарку. Мы с ней в партизанах были. Не думай, соколик, и ты, дочка, что тётка Агафья всегда была такой забубёхой. У меня одна медаль с войны, а у неё боевой орден и две медали, юбилейные не в счёт. Она и партейная была, председателем колхоза сразу после войны была. Одна вдовая солдатка несла с фермы бутылку молока своим деткам, своей коровы у неё не было, а уполномоченный из района её и поймал. Да в кутузку, а дома пять сирот голодных, мал мала меньше. Уж как Агаша умоляла уполномоченного простить несчастную её Матреной зовут, приползла только что, оплакивает свою защитницу А уполномоченный ни в какую. «Ты воевал, гад?» спросила тогда его Агаша. «Какое это имеет значение?» вызверился уполномоченный. «А вот такое!» сказала Агаша да оглоблей, оглоблей давай его охаживать. И ногу ему перебила, и рёбра поломала, еле отняли его у неё. Ежели бы не партизанка, не орденоноска, не партейная, то все бы двадцать пять дали, а так только пять лет. Вместе с Матрёной и отсидели. Суженый был у Агаши, да оказался ряженым. Сгинул куда-то, не пожелал с тюремщицей знаться. Потом Агаша призналась мне, что от этого уполномоченного её старшая сестра понесла и повесилась. Эх, и жизня была
Старуха вздохнула, сняла одну руку с клюки, закрыла ею морщинистое, скукоженное лицо, и Валентину Ивановичу показалось, что она заплакала. Нет, не заплакала, провела пальцами по лицу сверху вниз, словно снимая с него только ей ведомое наваждение.
Да, поймала прежнюю нить своего рассказа тётя Маня, так идём мы из военкомата, я и говорю: давай зайдём в магазин да кофточку тебе купим. В чём в гроб тебя класть, подруга? Вот как раз и дали на кофточку, завоевала ты её, а что останется сахарку купим, самогонки наварим на похороны. На мои ли, на твои ли пусть стоит. Не прокиснет. Сказано сделано. Так что насчёт выпивки да закуски не беспокойтесь. Внуки Матрёны с утра могилку выкопают. А ты, соколик, не вздумай гроб в атласы да бархаты обряжать отродясь мы их не носили. У тебя сыночек родился, для него копейку сохрани. И попа пригласим, не боли об этом твоя голова.
Спасибо вам, сказал Валентин Иванович.
Тётка Аграфена, оказывается, героическая личность. И не подумаешь, вслух размышляла Рита.
Тётя Маня, поохивая, поднялась, переступила с ноги на ногу, поосновательней оперлась на клюку.
Вот что ещё, соколик. Не приведи, Господь, чтобы Лена узнала. Молоко-то может и пропасть, что делать будете? Это вам не город, тут детского питания нету. Когда выйдет из роддома, потом и скажем. А Сергею отбей телеграмму. По-христиански поступи. Пусть сам решает: приезжать ему или нет И ещё одно, как бы это тебе сказать, почмокала губами старуха. Покойная, царствие ей небесное, всё-таки была с прибабахом. Осерчала она как-то на Лену и кому-то отписала дом. За выпивку. А кому сама не может вспомнить. Зимой я её донимала: Агафья, ты пригласила племянницу к себе на житьё, а кому-то дом отписала! Что же ты так с сиротой обходишься?.. Убей меня, говорит, не помню, как это было. Охотники из города приезжали, вот кому-то из них по пьяни дом и подарила. Больно уж хорошие мужики были. Я её спрашивала: «Печатью заверяли?» «Какая печать, Господь с тобою!» Так вот, подруга, говорю, пока мы с тобой на ногах, пойдём и оформим завещание на Лену. Чтоб с печатью, честь по чести, не по пьяни. Сделали мы его, за икону спрятали. Там оно, я поверяла Ну, заговорилась я с вами. Пойду к подружке. А насчёт домовины, соколик, не переживай. Мы её чёрной красочкой покрасим, стружек намостим, белые рюшечки приладим мягко и красиво Агаше будет
То, что рассказала тётя Маня, отозвалось в мятущейся, сбитой с толку душе Валентина Ивановича там пошла, он чувствовал это, какая-то нужная и полезная работа. В его сознании как бы распутывались узлы, пока немногие, но ведь распутывались. К нему неожиданно, как ему показалось, пришла мысль о том, что они, детдомовские, были лишены не только материнской и отцовской любви и заботы, но ничем не восполнимой ласковой мудрости бабушек и дедушек. Да и только ли они, детдомовские? Не отсюда ли неприкаянность, беспривязность к чему-либо или к кому-либо, убеждение в том, что жизнь это то, что хочу, то и ворочу, поскольку ты космос, если не Вселенная, то уж по крайней мере пуп Земли? Он давно простил свою мать, которая отказалась от него в роддоме, простил после того, когда развеялись, как дым, детские ожидания, что вот-вот появится мама или папа, что они обнимутся и вместе сладко-сладко заплачут. В десять лет с неприсущей его возрасту зрелостью он рассудил: он ей не судья, кто знает, может, она не могла поступить тогда лучше, а если она виновата, то Бог непременно накажет её. Теперь он понимал, что не месть самое страшное для неё, а воздаяние по заслугам, от которого ей никуда не деться. Зло не исчезает, оно непременно возвращается тому, кто его породил. И ещё: теперь он понимал, что она совершила нечто большее, чем просто оставила его в роддоме. Каждый человек звено в цепи предков и потомков, а она выломала его из неё, лишила своего рода, обрекла его в этом смысле на вечное одиночество, на жизнь среди чужих. Значит, и она по своей дури или по чужой воле тоже выломалась, ожесточилась, потеряла облик человеческий, у неё даже не проснулся материнский инстинкт. Неспроста, ох, неспроста у тех народов, где старые люди пользуются самым большим уважением и почётом, прочные традиции, крепкие семьи, много детей А у нас «хазяива» даже тридцатилетних списывают из жизни: чем зеленее да глупее, тем легче лепить по образу своему и подобию?..
Валька, что с тобой? Ты плачешь? Очнись! затормошила его за плечи Рита.
Задумался.
Ничего себе задумался! Стоишь и стоишь, молчишь и молчишь, потом слёзы показались, опять стоишь и молчишь Тебе выпить надо, расслабиться. Вкалываешь, как папа Карла, а разрядки никакой. Я испугалась, подумала, что у тебя крыша поехала.
Братишка, тебе надо принять. У меня тут шкалик коньяку где-то припрятан. На всякий случай, вот он и пришёл, случай
Мне на работу к восьми утра
Да кто тебя осудит сын родился! И тётка умерла Так я пошуршу?
Пошурши.
«Странно, как вода», подумал Валентин Иванович после несколько глотков прямо из «шкалика», и тут же всё поплыло у него перед глазами. Рита совала ему в рот конфету, а он бормотал:
А ты говорила: лженарод Есть люди и лжелюди Первых, таких как Алексей Алексеевич, как тётя Маня, всё равно больше. Пока больше. Только они слабее. А слабее потому, что порядочнее
VIIВ школу Валентин Иванович явился в половине восьмого. Анна Иоановна, в строгом тёмном костюме с огромным белоснежным воротником, была особенно монументальна. Она командовала учителями и учениками, которые, как могли, пытались придать обшарпанной школе хоть какой-то торжественный вид. Он поздоровался и поздравил её с праздником.
Спасибо, вас тоже. Всё знаю, дорогой вы мой, она взяла его под руку и повела в свой кабинет. Нельзя же так, Валентин Иванович. Вы весь почернели, нет, обуглились! Не предъявляю никаких претензий: знаю, что вы день и ночь шабашили, зарабатывали деньги. Закрыла глаза и на то, что вы даже не появились на районной учительской конференции. Кое-кому это очень не понравилось, ну да Бог с ними. Как Елена Дмитриевна, как малыш? Да что же это я совсем из ума выжила, что ли забыла поздравить! С первенцем вас, с наследником! Как они?
Не знаю.
Как это не знаю?! Звоните немедленно, вот телефон, она решительно поставила перед ним аппарат. Впрочем, лучше через две-три минуты, я уйду, а вы звоните А по печальному поводу примите мои соболезнования. Вы свидетельство о смерти оформляете?
Какое свидетельство? удивился он.
Да чем же вы занимались? воскликнула Анна Иоановна возмущённо.
Я из роддома в полночь приехал, до утра гроб делал.
Он и гроб делал! Сам?
Сам.
Боже мой! она всплеснула руками. Неужели у нас совсем мужиков не осталось? Вокруг ещё люди живут, Валентин Иванович! А со свидетельством Вы знали, что без него нельзя хоронить?