Прощание с Аэлитой
Роман
Марина Бойкова-Гальяни
© Марина Бойкова-Гальяни, 2017
Спасское озеро
Ветер гулял по маковкам сосен: деревья отзывались скрипом, жалобными стонами. Воды Спасского озера рябили и надувались. В болотах жировали дикие утки, гуси. Серый журавль охотился на толстых бородавчатых жаб, а в ясном небе кружили два ястреба.
На берег вышел лось, взревел и стал, как вкопанный, мотая головой: кто такой?
Непрошеный гость задумчиво сидел возле чахлого огня: брови изломаны тяжкими воспоминаниями, вокруг губ залегли преждевременные морщины.
Один? Человек? Лось удивленно фыркнул, осторожно переступил с ноги на ногу, медленно скрылся в чаще.
Вот тебе и ревун1, глухо произнес мужчина, и покачал головой, дивясь голосу. Едва сдержался, чтобы не оглядеться по сторонам в поисках говорящего, только вовремя сообразил, что сам издает басистые ноты, виснущие в нетронутом диком воздухе.
Внезапно ветер стих, и совсем рядом начала скупой отсчет кукушка.
Семен подкинул веток в угасающий костер, и пламя затанцевало, приглашая принять участие в веселье. Солнце коснулось макушек сосен. Еще немного и на бескрайнюю топь спустится молочная белизна тумана. Он развязал рюкзак, достал солдатский, защитного цвета продолговатый котелок с крышкой-миской, банку тушенки, небольшой пакет гречи и футляр из-под фотопленки удобная вещь для хранения соли в походе. Продукты сложил на траву, украшенную редкими кленовыми мазками. Выпрямился, держа в руке котелок, и посмотрел на озерную гладь в кайме низких болотистых, поросших мшистыми кочками, берегов. Оранжево-алый закат превратил клюквенную плантацию в поле боя. «После боя» уточнил Семен, невольно вспоминая Первую Чеченскую компанию. Там в далеком девяносто пятом он встретил парня с редким именем Парфен.
Бок о бок прошли товарищи жестокие годы службы в Чечне и не раз попадали в отчаянные переделки, когда, казалось, спасенья нет. Дружба не подвела. Парфён родом из Малой Вишеры, что на новгородчине, а Семен из небольшой уральской заимки в нескольких десятках километров от города Красновишерска, на берегу, удивительное дело, горной, норовистой реки Вишеры.
Семен вспомнил штурм Президентского дворца в Грозном. Январь девяносто пятого. Во время уличной схватки чеченский боевик обошел Семена с тыла, уралец едва успел выхватить кинжал из-за голенища, но чеченец сильным ударом ноги в челюсть на миг вырубил его сознание, перехватил железной хваткой запястье и вывернул. В глазах молодого солдата потемнело: он взвыл и уронил клинок:
Смерть! Пронеслось в мозгу. Тиски злобных рук врага на горле, Прощай, мама!
От удушья глаза лезли из орбит. Потеряв сознание, Семен рухнул на мостовую. Последнее, что видел зубы вампира в дьявольской усмешке.
Вампир? Ничего удивительного.
Пришел в себя оттого, что на лицо текла вода.
Дождик, прохрипел удивленно, чувствуя резь в горле, я болен? Ах, да, укус вампира.
Я расправился с тем, кого ты называешь вампиром, дружище!
Семен открыл глаза и радостно улыбнулся:
Парфен? Живой!
Очень живой. А вот ты, чуть не сыграл в ящик. Насилу отбил, думал, хоть труп заберу, чтобы было кого хоронить. Ан нет! Приложил ухо к губам тепло! Жить до ста!
Э, нет, до ста сорока. Горло саднит. Чуть не удушил, вурдалак чеченский.
Ерунда, пройдет. Главное живой!
Где мы? Семен огляделся, пещера?
Подвал. Еле затащил тебя. Парфен прислушался, отступают.
Боевики?
А то, кто же? Наши бьются за нефтяной институт. Глотни, товарищ протянул флягу, водка.
Семен сделал глоток и поморщился:
Болит. Шея и челюсть, он несколько раз открыл-закрыл рот, сволочь! Удрал?
Хм! Мертвые не бегают. Туда ему и дорога, Парфен сплюнул, побледнев. Идти можешь?
Могу. Где мой автомат?
Смотри! Друг повернулся боком: на плече висели два автомата. Один снял, Держи, Сеня! Драться в состоянии?
Да. Идем.
Друзья вышли из подвала, и, прижимаясь к стенам домов, осторожными перебежками отправились догонять ушедших товарищей. Уличные бои в Грозном продолжались, то и дело вспарывали тяжелый воздух автоматные очереди. Наконец, догнали своих, и ворвались в здание института.
Семен открыл глаза от легкого прикосновения к щеке. Летучие мыши!
Темнело. Пелена тумана висела над озером, ползла по болотистым берегам. От костра остались тлеющие угли. Поежился: холод проник под куртку. Под ложечкой противно сосало, страшно хотел есть. Семен посмотрел на банку тушенки и нетронутый пакет крупы:
Лентяй, зачем лишку тащил? Кусок колбасы и хлеба буханка вся недолга. Одному готовка не в радость.
Мужчина снова открыл рюкзак. Вытащил на этот раз бутылку водки, стакан, налил немного, выпил, занюхал рукавом.
Дожидай, покормлю и тебя, обратился к угасающему костру, эвон, сколь веток наломал! Показал рукой на сложенные неподалеку горой еловые лапы и пиленые кругляши, заготовленные еще днем. Поднялся, взял охапку и кинул на раскаленные угли. Пламя взметнулось к небу, обдавая жаром. Семен взял котелок и пошел к озеру.
Внезапно почудилось, из воды пристально за ним наблюдают. Семен застыл на месте. Никого! Зачерпнул воды и долго стоял, вглядываясь в озерную гладь.
Дружище, всюду тебе вурдалаки да нечисть мерещится, сказал, подражая голосу Парфена.
Так я ж родом из уральской глухомани. В нашей-то Вишере полно русалок, а в лесах леших, ответил сам себе, возвращаясь к костру.
Солнце окончательно село. Темнота обступила пылающий костер, протягивая к человеку голодные костлявые руки. Проявились белые камни, образующие круг, пугая нечисть. Зловещие тени держались ближе к лесу, не решаясь нарушать запретную полосу.
Армейским ножом Семен ловко открыл тушенку, им же отрезал ломоть черного хлеба.
Вот это перехват! А каша подождет другого раза.
Он посветил фонариком на руку:
Всего то? Детское время.
Снова налил немного водки, выпил, погрузил в тушенку алюминиевую ложку. Зажевал, причмокивая!
Может, чаю?
Чаю! потребовало эхо.
Семен погрозил лесу пальцем:
Не балуй!
Лес промолчал.
Завыл волк, тоскливо, отчаянно. Семен замер, слушая. В солнечном сплетении рождалась уже знакомая боль, и он знал, что через несколько минут она скрутит внутренности, огнем пройдет вдоль позвоночника. Боль потери, боль одиночества.
Мужчина тихо заскулил, подзывая хищника.
Огромная волчица ступила в полосу огненных бликов. Глаза ее превратились в красные уголья.
Здравствуй, дорогая! Видишь, явился без друга лепшего. Три года с хвостиком. Ох, ядрить в колено! Болен, небось, Парфенка. Тать его внутренности гложет. Да, ничего, матка обещалась приехать и заговор начитать. Авось, оправится, лешака милый.
Волчица подошла ближе, и по-собачьи играя бровями, уселась в нескольких метрах от него, слушая голос, склоня голову набок. Семен, не сводя глаз со зверя, медленно развязал рюкзак, вытащил кусок подвяленной говядины, завернутый в целлофан, развернул и положил на землю. Сам присел поодаль.
Волчица взяла мясо и унесла в темноту.
Семен знал, что насытившись, она снова придет к костру, поблагодарит глазами и уйдет до следующего сентября.
Боль отпускала.
Жених
Пять лет переписки, поздравительные открытки, ненавязчивые, совсем ни к чему не обязывающие приглашения. И вдруг Семен решился: навещу боевого друга, тем более, четверть века юбилей, а не хухры-мухры.
Жизнь на заимке не сахар. А тут еще мать торопит со свадьбой, внуков жаждет:
Семка, черт гулливый, второй год с Наталкой вожжаешься, стыдно в глаза соседкам глядеть. Компрометируешь девку.
И вдруг, он решился:
Ладно, ма! В июле дружка боевого проведаю, а осенью поженимся с Наталкой, однако.
Мать вскочила, ахнув, забегала по дому:
Ай, вот и хорошо, вот и распрекрасно! Готовься сватать по деревенскому обычаю.
К чему, ма? Какой век на дворе?
Времена всегда одни. Позабыли обычаи. На сто браков восемьдесят разводов. А то вместе не венчаны поживут, а потом, глядь, и разбежались. У нее другой хахаль, у него новая пассия.
Успокойся, мамуля! Сын обнял мать и поцеловал седую прядку на виске, если женюсь, то на всю жизнь.
Разговор был в апреле, а посватался Сеня к Наталье в середине мая. Венчание и свадьбу сговорили ровнехонько в самую середку октября, аккурат пятнадцатого. Октябри на Урале суровые, самое время погреться на южном солнышке. Решили поэтому медовый месяц провести в Сочи. Конечно, октябрь и Сочи не жарит, но для уральца в самый раз!