Мутные слезы тафгаев
Петр Альшевский
© Петр Альшевский, 2017
1
Редину все равно, о чем поется в хорошей гренландской песне. Он питает свое эфирное тело пахучими каплями мудрости из своей же головы, из находящейся в ней сахасрарачакры; эти капли охлаждают его внутреннее солнце, и Редин нередко сопереживает чужим людям посмотрев кинофильм или семичасовые новости. Стоя с озабоченным видом.
Щурясь: «во избежанье страшных диссонансов ты, крошка, не давай авансов. Иди вперед и не смотри. Назад, где старый черт вдали мурашками исходит. И из себя выходит входит» у элегантной брюнетки в юбке-карандаше богатый обертонами визг. Свои полегшие соски малайской корицей она не посыпает.
Редин сопереживает им одинаково.
Что людям из фильма, что из новостей. Он совершенно не разделяет, где горе настоящее, а где придуманное: не видит никакой разницы.
Поскольку настоящее горе тоже кем-то придумано.
Редин примерно предполагает кем: он бы предполагал с большей уверенностью, однако ему не хочется верить в немилосердное устройство Всевышнего. Но факты, на Редина нещадно давят объективные факты, он скрывается от них за выключенным звуком новостного выпуска, и это ему не помогает, Редину достаточно одного изображения. Чтобы сказать горя на сегодня придумано довольно много. И Редин подозревает, кем.
Ему не хочется в это верить, и он вставляет в видеомагнитофон залитую майонезом кассету: некоторые дамы полностью излагаются лишь в сексе втроем, а я лучше посмотрю как Хопкинс с Алеком Болдуином, однофамильцем короновавшегося октябрем 1099 года царя Иерусалима, спасаются от здоровенного медведя. Прослежу за невеликим действом не в первый раз, но по-прежнему сопереживая. Постановке. Такой же постановке, как и освещаемые в новостях события. Только более человечной.
Редин смотрит фильм про медведя с немецкого велотренажера; голливудские звезды медведя в конце концов прикончили, но в случае резкого ухудшения всего и везде наиболее реальные шансы выжить как раз у медведей; на ручке бара вяло покачивается красный вымпел университета «Nihon», Редина можно оглушить первым же добрым словом, он не желает пить. Растворять свою личность в сорокоградусной стерве.
Если ему предложат, распылять из архаичного пульверизатора коктейль Молотова он не станет.
Сам он себе выпить не предлагает.
Этого мало среди его дышащих на ладан знакомых есть патлатый, неугомонный маркетолог Станислав Зинявин, получивший в юности травму головы и окостеневший в своей разносторонней развитости индивид с очень сильными мышцами.
Сильными мышцами лица.
Он не распрашивает Редина о белом пилеолусе Папы: о том, может ли эта шапочка быть вышитой воспитанным вне святых стен шимпанзе; Зинявин не выдерживает напряжения наставших внутри холодов и не связывает особых перспектив с повальным прощением всех и вся; провоцируя Редина держать курс на Калужскую площадь, дальше по Якиманке и через мост, Станислав планирует ночь напролет не вспоминать о дневных неудачах.
Велотренажер Редина под книжными полками, на них «Речи о религии» Шлейермахера, «Архипелаг ГУЛАГ», венецианская гондола под золото, меньше крысы, сувенир; Редин, умножая свои гражданские годы на всеобщие лунные дни, дает пристанище нищенствующим поэтам, и ливень в засуху, капли на ветвях, слезы.
Они плачут от радости, Редину внезапно слышится звонок.
Не в дверь. Телефон. Стас Зинявин.
Он далеко, но уже здесь.
Собирай свое время в пространство, сказал Станислав, и давай-ка мы прошвырнемся по нашим привычным точкам, и забудем о биржевых схватках зеленого схватках в том же значении, что и родовые. Заодно подетальней обсудим ту тему, которую в прошлый раз не добили.
Способен ли анализ крови определить ее национальность? спросил Редин.
Эту самую.
Редин не ожидал, что у Станислава Зинявина будет такой узнаваемый голос; не совсем понятно каким образом, но перелом челюсти не внес в него ни малейших изменений.
Челюсть сломал ему Редин. Из-за противоречий в отношении к письменному ответу Иисуса правителю Эдесы Абгару Пятому Зинявин настаивал на реальности его существования, Редин держался обратного и не оплатил операции даже частично.
Зинявин в суд на него не подал: Станислав не признавал современных светских судов действовали бы сейчас Челмсфордский и Дорсетский суды над одержимыми дьяволом, он бы еще задумался, но не в Савеловский же народный.
Где встречаемся? спросил Редин. Исходя из того, что я могу выйти из дома уже через десять минут. И минут через пять вернуться назад.
Никуда выходить не надо, сказал Зинявин, я сам за тобой заеду. А ты пока освободи морозилку разгреби ее вручную. Потому что тебя я заберу, а рыбу оставлю.
Ты что, прямо с рыбалки?
С рыбалки, но уже переодевшись. На этот раз, Редин, я рыбачил без тебя, но с воспоминаниями о нашей предыдущей рыбалке, когда я с удочкой, а ты с сигаретой и бутылкой темного «Афанасия».
Еще был ветер, никому не возражая, выразительно пробормотал Редин.
И он разбивал морду о наши спины.
Не насмерть, Стас. Будь объективен. Кстати, мне непонятно почему тебе нужно оставить свою рыбу именно у меня. Отвез бы ее к себе, потом за мной.
На рассвете, пояснил Зинявин, мы вернемся к тебе, и я ее пожарю: нормальная же рыба. Особенно под водку и первые лучи общего солнца.
Ужас во мне, свеча на голове, над ней огонек мой дорогой Будда, не доставай меня больше с этой навязчивой идеей освобождения. Промок ботинок, пал Ирак, до сумасшествия два шага. Я первый сделал. Просто так в Кремле увидев глянц барака.
Первые? удивился Редин. Совсем недавно ты бы сказал «начальные». О лучах ты бы сказал именно так.
А ты бы сказал: «дервиши все еще кружатся, но теперь они в деревянных сабо, а я сметаю дым с теннисного стола я сохну на солнце, но само солнце
Сохнет по мне, усмехнулся, перебивая, Редин.
Ты бы так и сказал.
Как и ты о лучах.
Я сказал о них иначе, промолвил Зинявин.
Розовая чайка? осведомился Редин.
Прилетала, но не ко мне.
Но прилетала, пробормотал Редин.
Несомненно.
Но только не к Политехническому музею, где в 1913 году зарвавшиеся сторонники новых форм травили старика Репина: я принял к сведению, у трех-четырехлетних детей тоже бывают любовники заканчивай, Стас не в обычном смысле этого слова: бесы, демоны и тут, и там отдыхают твердолобые трудоголики, проводятся конспиративные собрания словоохотливых нетопырей, поганая скучная заводь, неотрепетированная остановка дыхания, кто же здесь поставит Тома Петти?
Редин трет мелом конец неудобного кия, Станислав Зинявин раздраженно сплевывает на пол; он только что, выпив рюмку водки, зажевал пагубные ощущения долькой лимона у него спросили: «Что же ты, мудак, на пол плюешься?», и Станислав Зинявин сорвался на гортанный крик: «А какого лешего вы мне лимон с косточками подсунули?!».
Косточки он и сплевывал. У него не было женщин, которые бы работали на текстильных комбинатах и душевно изнывали от хэви-металла; Станислав бы пил слабую голубичную настойку, если бы не время он неплавно перешел в следующий век. При государственной думе вряд ли будет создан комитет, регламентирующий позы изображаемых на иконах светочей это уже никого не волнует, и жутко подумать, что же станет актуальным, когда на обращенном к востоку приделе разложат исчерпывающую карту загробного мира и в заваленном засохшими куличами притворе устроят ночлежку для сбежавших из зоопарка пингвинов.
Человек, как зажженная сигарета, собирая после проигранной партии шары, заметил Зинявин, сверху огонь, голова, но по мере горения появляется все больше пепла. На месте головы: в ней еще что-то горит, но процесс необратим.
Большинство людей, сказал Редин, с головы начинают гаснуть. Если только у них не голова крокодила а тело льва. Я бы не включил в этот список только служителей культа.
Голова крокодила? не скрывая своего праздного интереса, спросил Зинявин. Это откуда?
Один из сценариев Страшного суда. Кажется, с египетскими корнями на одной чаше весов твое сердце, на другой чье-то перо, и когда что-то чего-то перевесит, тебя тащит в преисподнюю данный урод. С телом льва, как у сфинкса, и с головой крокодила. Между прочим, Стас, ты не обращал внимания, что у тебя на рубашке большое пятно?
Обращал.
.
Это курица, пояснил Зинявин.
Плюнула?
Я плевался не в силу безнадежной испорченности моей натуры, а из-за лимона, сухо ответил Зинявин, уловив в вопросе Редин неприемлемую для себя интонацию. Куда мне его косточки девать? Не в свои же дупла языком утрамбовывать? Я же не дубина А курица в меня не плевалась. Что ты, Редин! Нет, не плевала если и было, то я об этом ни сном, ни духом. Но когда я ехал к тебе с рыбалки, в меня из проезжающей машины бросили обглоданной куриной ногой. И я видел, кто.