Эво, какой страшный! Это, должно быть, поп здешний итальянский.
Нет, нет, это англичанин, отвечала Глафира Семеновна. Мы таких в прошлую поездку много видели в Париже на выставке.
Наконец омнибус въехал на двор гостиницы и остановился. На дворе опять апельсинные и лимонные деревья с плодами, мирты в цвету, у подъезда два толстых, как бревно, кактуса лезут своими верхушками к окнам третьего этажа. Швейцар зазвонил в большой колокол. Выбежал пожилой мужчина с эспаньолкой и с карандашом за ухом.
Комнату об одной кровати и комнату о двух кроватях сказал Николай Иванович. Глаша, переведи по-французски.
Уговаривайтесь уж, голубушка, заодно, чтоб нам апельсины и лимоны из сада даром есть, сказал Иван Кондратьевич.
Мужчина с эспаньолкой повел показывать комнаты, сказал цену и стал предлагать взять комнаты с пансионом, то есть со столом.
Nous avons deux déjeuners, diner à sept heures рассказывал он.
Глафира Семеновна поняла слово «пансион» совсем в другом смысле.
Как пансион? Коман пансион? Николай Иваныч, вообрази, он нам какой-то пансион предлагает! Почему он вообразил, что у нас дети? Нон, нон, монсье. Пуркуа пур ну пансион? сказала она. Ну навон па анфан. Пансион!
Si vous prendrez la pension, madame, ça vous sera à meilleur marché.
Опять пансион! Да что он пристал с пансионом!
Учитель должно быть, что ли отвечал Николай Иванович.
Да ведь он видит, что при нас нет детей.
А может быть, у него пансион для взрослых, для обучения русских французскому языку? Ты спроси, какой у него пансион. Ведь можешь спросить. На столько- то теперь уже по-французски насобачилась?
Все равно нам не надо никакого пансиона. Так берем эти комнаты? За одну восемь франков, за другую двенадцать в день хочет, пояснила Глафира Семеновна.
Двенадцать четвертаков по сорока копеек четыре восемь гривен на наши деньги, сосчитал Николай Иванович. Дорогонько, ну да уж нечего делать.
Ницца Ничего не поделаешь. Сюда шалая публика только за тем и едет, чтобы деньги бросать. Самое модное место из всех заграниц. Хочешь видеть, как апельсины растут ну и плати. Берем, что ли, эти комнаты? продолжала она.
Постойте, постойте. Нельзя ли ему «вив ли Франс» подпустить, так, может быть, он из-за французско-русского единства и спустит цену, сказал Конурин.
Какое! Это только у нас единство-то ценится, а здесь никакого внимания на него не обращают. Ты видел сегодня ночью кондуктора-то? Взял полтора франка, чтоб никого к нам в купе не пускать, и сейчас же к тебе пассажира на ноги посадил. Нет, уж где наша не пропадала! Надо взять. Берем, мусье, эти комнаты! решил Николай Иванович и хлопнул француза с эспаньолкой по плечу.
Avec pension, monsieur? снова спросил тот.
Вот пристал-то! Нон, нон. У нас нон анфан. Мы без анфанов приехали. Вуаля: же, ма фам и купец фруктовщик с Клинского проспекта вот и все.
Николай Иванович ткнул себя в грудь, указал на жену, а потом на Конурина.
Ресторан на воде
Переодевшись и умывшись, супруги Ивановы и Конурин вышли из гостиницы, чтобы идти осматривать город. Глафира Семеновна облеклась в обновки, купленные ею в Париже, и надела такую причудливую шляпу с райской птицей, что обратила на себя внимание даже француза с эспаньолкой, который часа два тому назад сдавал им комнаты. Он сидел за столом в бюро гостиницы, помещавшемся внизу у входа, и сводил какие-то счеты. Увидав сошедших вниз постояльцев, он тотчас же заткнул карандаш за ухо, подошел к ним и, не сводя глаз со шляпки Глафиры Семеновны, заговорил что-то по-французски.
Глаша, что он говорит? спросил Николай Иванович.
Да говорит, что у них хороший табльдот в гостинице и что завтрак бывает в двенадцать часов дня, а обед в семь.
А ну его! А я думал, что-нибудь другое, что он так пристально на тебя смотрит.
Шляпка моя понравилась вот и смотрит пристально.
Да уж и шляпка же! заговорил Конурин, прищелкнув языком. Не то пирог, не то корабль какой- то. В Петербурге в такой шляпке пойдете, то за вами собаки будут сзади бежать и лаять.
Пожалуйста, пожалуйста, не говорите вздору. Конечно, ежели вашей жене эту шляпку надеть, которая сырая женщина и с большим животом, то конечно
Да моя жена и не наденет. Хоть ты озолоти ее не наденет.
Зачем ты бриллиантовую-то браслетку на руку напялила? Ведь не в театр идем, сказал жене Николай Иванович.
Да моя жена и не наденет. Хоть ты озолоти ее не наденет.
Зачем ты бриллиантовую-то браслетку на руку напялила? Ведь не в театр идем, сказал жене Николай Иванович.
А то как же без браслетки-то? Ведь здесь Ницца, здесь самая высшая аристократия живет.
Супруги и их спутник вышли на улицу, прошли с сотню шагов и вдруг в открывшийся проулок увидели море.
Море, море заговорила Глафира Семеновна. Вот тут-то на морском берегу все и собираются. Я читала в одном романе про Ниццу. Высшая публика, самые модные наряды
Они ускорили шаг и вскоре очутились на набережной, на Jetté Promenade. Берег был обсажен пальмами, виднелась бесконечная голубая даль моря, сливающаяся с такими же голубыми небесами. На горизонте белели своими парусами одинокие суда. Погода была прелестная. Ослепительно-яркое солнце делало почти невозможным смотреть на белые плиты набережной. Легкий ветерок прибивал на песчано-каменистый берег небольшие волны, и они с шумом пенились, ударяясь о крупный песок. Около воды копошились прачки, полоскавшие белье и тут же, на камнях, расстилавшие его для просушки.
Компания остановилась и стала любоваться картиной.
Почище нашего Ораниенбаума-то будет! сказал Конурин.
Господи! Да разве есть какое-нибудь сравнение! воскликнула Глафира Семеновна. Уж и скажете вы тоже, Иван Кондратьич! А посмотрите, какое здание стоит на сваях, на море выстроено! Непременно это городская дума или казначейство какое!
Не хватило им земли-то, так давай на море на сваях строить, проговорил Николай Иванович.
Они направились по набережной к зданию на сваях. Это было поистине прелестное здание самого причудливого смешанного стиля. Тут виднелись и мавританский купол, и прилепленная к нему китайская башня. Навстречу Ивановым и Конурину попадались гуляющие. Мужчины были почти все с открытыми зонтиками серых, гороховых и даже красных цветов.
Скажи на милость, какая здесь мода! пробормотал Конурин. Даже мужчины зонтиками от солнца укрываются, словно дамы.
Что ж, и мы купим себе по зонтику, чтоб моде подражать, отвечал Николай Иванович.
Уж ежели покупать, так покупать надо красные. Приеду домой в Петербург, так тогда свой зонтик жене подарить можно. «Вот, мол, под какими красными зонтиками мы из себя дам в Ницце изображали». А что-то моя жена теперь, голубушка, дома делает! вспомнил Конурин опять про жену, посмотрел на часы и прибавил: Коли считать по здешнему времени наоборот, то, стало быть, теперь ужинает. Долбанула, поди, рюмочку рябиновой и щи хлебать принимается. Ведь вот поди ж ты: мы здесь только что кофею напились утречком, а она уж ужинает. Дела-то какие!
Разговаривая таким манером, они добрались до здания на сваях, которое теперь оказалось гигантским зданием, окруженным террасами, заполненными маленькими столиками. С набережной вел в здание широкий мост, загороженный решеткой, в которой виднелось несколько ворот. У одних ворот стоял привратник, была кассовая будочка и на ней надпись: Entrée 1 fr.
Нет, это не дума, проговорила Глафира Семеновна. Вот и за вход берут.
Да может быть, здесь и в думу за вход берут, кто желает ихних прениев послушать, возразил Конурин. Ведь здесь все наоборот: у нас в Питере теперь ужинают, а здесь еще за завтрак не принимались, у нас в Питере мороз носы щиплет, а здесь, эво, как солнце припекает!
Он снял шляпу, достал носовой платок и стал отирать от пота лоб и шею.
Кескесе са? спросила Глафира Семеновна сторожа, кивая на здание.
Théâtre et restaurant de Jetté Promenade, madame, отвечал тот.
Театр и ресторан, перевела она.
Слышу, слышу откликнулся Николай Иванович. А ты-то: дума, казначейство. Мне с первого раза казалось, что это не может быть думой. С какой стати думу на воде строить!
А с какой стати театр на воде строить?
Да ведь ты слышишь, что тут, кроме театра, и ресторан, а рестораны и у нас в Петербурге на воде есть.
Где же это?
А ресторан на пароходной пристани у Летнего сада, так называемый поплавок. Конечно, у нас он плавучий, а здесь на сваях, но все-таки Потом, есть ресторан-поплавок на Васильевском острове. А то вдруг: дума. Ведь придумает тоже Зачем думе на воде быть?
А ресторану зачем?
Как, Глафира Семеновна, матушка, зачем? заговорил Конурин. Для разнообразия. Иной на земле-то в трактире пил-пил, и ему уж больше в глотку не лезет, а придет в ресторан на воду опять пьется. Перемена великая вещь. Иной раз в Питере загуляешь и из рюмок пьешь-пьешь не пьется, а попробовали мы раз в компании вместо рюмок из самоварной крышки пить, из простой медной самоварной крышки, ну и опять питье стало проходить как по маслу. Непременно нужно будет сегодня в этот ресторан сходить позавтракать. Помилуйте, ни в одном городе за границей не удавалось еще на воде пить и есть.