Николай Александрович Лейкин
В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь
Не быть диким человеком
Скорый поезд только что вышел из-под обширного, крытого стеклом железнодорожного двора в Будапеште и понесся на юг, к сербской границе.
В вагоне первого класса, в отдельном купе, изрядно уже засоренном спичками, окурками папирос и апельсинными корками, сидели не старый еще, довольно полный мужчина с русой подстриженной бородой и молодая женщина, недурная собой, с красивым еще бюстом, но тоже уже начинающая рыхлеть и раздаваться в ширину. Мужчина одет в серую пиджачную парочку с дорожной сумкой через плечо и в черной барашковой скуфейке на голове, дама в шерстяном верблюжьего цвета платье с необычайными буфами на рукавах и в фетровой шляпке со стоячими крылышками каких-то пичужек. Они сидели одни в купе, сидели друг против друга на диванах, и оба имели на диванах по пуховой подушке в белых наволочках. По этим подушкам каждый, хоть раз побывавший за границей, сейчас бы сказал, что это русские, ибо за границей никто, кроме русских, в путешествие с пуховыми подушками не ездит. Что мужчина и дама русские, можно было догадаться и по барашковой скуфейке на голове у мужчины, и, наконец, по металлическому эмалированному чайнику, стоявшему на приподнятом столике у вагонного окна. Из-под крышки и из носика чайника выходили легонькие струйки пара. В Будапеште в железнодорожном буфете они только что заварили в чайнике себе чаю.
И в самом деле, мужчина и дама были русские. Это были наши старые знакомцы супруги Николай Иванович и Глафира Семеновна Ивановы, уже третий раз выехавшие за границу и на этот раз направляющиеся в Константинополь, дав себе слово посетить попутно и сербский Белград, и болгарскую Софию.
Сначала супруги Ивановы молчали. Николай Иванович ковырял у себя в зубах перышком и смотрел в окно на расстилающиеся перед ним, лишенные уже снега, тщательно вспаханные и разбороненные, гладкие, как бильярд, поля с начинающими уже зеленеть полосами озимого посева. Глафира же Семеновна вынула из саквояжа маленькую серебряную коробочку, открыла ее, взяла оттуда пуховку и пудрила свое раскрасневшееся лицо, смотрясь в зеркальце, вделанное в крышечке, и наконец произнесла:
И зачем только ты меня этим венгерским вином поил! Лицо так и пышет с него.
Нельзя же, матушка, быть в Венгрии и не выпить венгерского вина! отвечал Николай Иванович. А то дома спросит кто-нибудь пили ли венгерское, когда через цыганское царство проезжали? И что мы ответим?! Я нарочно даже паприки этой самой поел с клобсом. Клобс, клобс Вот у нас клобс просто бифштексик с луковым соусом и сметаной, а здесь клобс зраза, рубленая зраза.
Во-первых, у нас бифштексики с луком и картофельным соусом называются не просто клобс, а шнель-клобс, возразила Глафира Семеновна. А во-вторых
Да будто это не все равно!
Нет, не все равно Шнель по-немецки значит скоро, на скорую руку А если клобс без шнель
Ну, уж ты любишь спорить! махнул рукой Николай Иванович и сейчас же переменил разговор: А все- таки в этом венгерском царстве хорошо кормят. Смотри-ка, как хорошо нас кормили на станции Будапешт! И какой шикарный ресторан. Молодцы цыгане.
Да будто тут все цыгане? усомнилась Глафира Семеновна.
Венгерцы это цыгане. Ты ведь слышала, как они разговаривают: кухар гахач кр гр тр горлом. Точь- в-точь как наши халдеи по разным загородным вертепам. И глазищи у них с блюдечко, и лица черномазые.
Врешь, врешь! По станциям мы много и белокурых видели.
Так ведь и у нас в цыганских хорах есть не черномазые цыганки. Вдруг какая-нибудь родится не в мать, не в отца, а в проезжего молодца, так что с ней поделаешь! И наконец, мы еще только что въехали в цыганское царство. Погоди, чем дальше, тем все черномазее будут, авторитетно сказал Николай Иванович, пошевелил губами и прибавил: Однако рот так и жжет с этой паприки.
Глафира Семеновна покачала головой.
И охота тебе есть всякую дрянь! воскликнула она.
Какая же это дрянь! Растение, овощ Не сидеть же повсюду, как ты, только на бульоне да на бифштексе. Я поехал путешествовать, образование себе сделать, чтобы не быть диким человеком и все знать. Нарочно в незнакомые государства и едем, чтобы со всеми ихними статьями ознакомиться. Теперь мы в Венгрии и что есть венгерского, то и подавай.
Однако фишзупе потребовал в буфете, а сам не ел.
А все-таки попробовал. Попробовал и знаю, что ихний фишзупе дрянь. Фишзупе рыбный суп. Я и думал, что это что-нибудь вроде нашей ухи или селянки, потому у венгерцев большая река Дунай под боком, так думал, что и рыбы всякой много, ан выходит совсем напротив. По-моему, этот суп из сельдяных голов, а то так из рыбьих голов и хвостов. У меня в тарелке какие-то жабры плавали. Солоно, перечно кисло вспоминал Николай Иванович, поморщился и, достав из угла на диване стакан, стал наливать себе в него из чайника чаю.
Бр издала звук губами Глафира Семеновна, судорожно повела плечами и прибавила: Погоди накормят тебя еще каким-нибудь крокодилом, ежели будешь спрашивать разные блюда.
Ну и что ж?.. Очень рад буду. По крайности, в Петербурге всем буду рассказывать, что крокодила ел. И все будут знать, что я такой образованный человек без предрассудков, что даже до крокодила в еде дошел.
Фи! Замолчи! Замолчи, пожалуйста! замахала руками Глафира Семеновна. Не могу я даже слушать Претит
Черепаху же в Марселе ел, когда третьего года из Парижа в Ниццу ездили, лягушку под белым соусом в Сан- Ремо ел. При тебе же ел.
Брось, тебе говорят!
Ракушку в Венеции проглотил из розовой раковинки, хвастался Николай Иванович.
Если ты не замолчишь, я уйду в уборную и там буду сидеть! Не могу я слышать такие мерзости.
Николай Иванович умолк и прихлебывал чай из стакана. Глафира Семеновна продолжала:
И наконец, если ты ел такую гадость, то потому, что был всякий раз пьян, а будь ты трезв, ни за что бы тебя на это не хватило.
В Венеции-то я был пьян?! воскликнул Николай Иванович и поперхнулся чаем. В Сан-Ремо да Когда я в Сан-Ремо лягушку ел я был пьян. А в Венеции
Глафира Семеновна вскочила с дивана:
Николай Иваныч, я ухожу в уборную! Если ты еще раз упомянешь про эту гадость, я ухожу. Ты очень хорошо знаешь, что я про нее слышать не могу!
Ну молчу, молчу. Садись, сказал Николай Иванович, поставил пустой стакан на столик и стал закуривать папироску.
Брр еще раз содрогнулась плечами Глафира Семеновна, села, взяла апельсин и стала очищать его от кожи. Хоть апельсином заесть, что ли, прибавила она и продолжала: И я тебе больше скажу. Ты вот упрекаешь меня, что я за границей в ресторанах ничего не ем, кроме бульона и бифштекса А когда мы к туркам приедем, то я и бифштекса с бульоном есть не буду.
То есть как это? Отчего? удивился Николай Иванович.
Очень просто. Оттого, что турки магометане, лошадей едят и могут мне бифштекс из лошадиного мяса изжарить, да и бульон у них может быть из лошадятины.
Фю-фю! Вот тебе и здравствуй! Так чем же ты будешь в турецкой земле питаться? Ведь уж у турок ветчины не найдешь. Она им прямо по их вере запрещена.
Вегетарианкой сделаюсь. Буду есть макароны, овощи горошек, бобы, картофель. Хлебом с чаем буду питаться.
Да что ты, матушка! проговорил Николай Иванович. Ведь мы в Константинополе остановимся в какой-нибудь европейской гостинице. Петр Петрович был в Константинополе и рассказывал, что там есть отличные гостиницы, которые французы держат.
Гостиницы-то, может быть, и держат французы, да повара-то турки Нет, нет, я уж это так решила.
Да неужели ты лошадиного мяса от бычьего не отличишь!
Однако ведь его все-таки надо в рот взять, пожевать Тьфу! Нет, нет, это уж я так решила, и ты меня от этого не отговоришь, твердо сказала Глафира Семеновна.
Ну путешественница! Да изволь, я за тебя буду пробовать мясо, предложил Николай Иванович.
Ты? Да ты нарочно постараешься меня накормить лошадятиной. Я тебя знаю. Ты озорник.
Вот невероятная-то женщина! Чем же это я доказал, что я озорник?
Молчи, пожалуйста. Я тебя знаю вдоль и поперек.
Николай Иванович развел руками и обидчиво поклонился жене.
Изучены насквозь. Помню я, как вы в Неаполе радовались, когда я за табльдотом съела по ошибке муль этих проклятых улиток, приняв их за сморчки, кивнула ему жена. Вы должны помнить, что со мной тогда было. Однако сниму-ка я с себя корсет да прилягу, прибавила она. Кондуктору дан гульден в Вене, чтобы никого к нам не пускал в купе, стало быть, нечего мне навытяжке-то быть.
Да конечно же сними этот свой хомут и все подпруги, поддакнул Николай Иванович. Не перед кем здесь кокетничать.