Да конечно же сними этот свой хомут и все подпруги, поддакнул Николай Иванович. Не перед кем здесь кокетничать.
Да ведь все думается, что не ворвался бы кто-нибудь.
Нет, нет. Уж ежели взял гульден, то никого не впустит. И наконец, до сих же пор он держал свое слово и никого не впустил к нам.
Глафира Семеновна расстегнула лиф и сняла с себя корсет, положив его под подушку. Но только что она улеглась на диване, как дверь из коридора отворилась и показался в купе кондуктор со щипцами.
Ich habe die Ehre произнес он приветствие. Ihre Fahrkarten, mein Herr
Николай Иванович взглянул на него и проговорил:
Глаша! Да ведь кондуктор-то новый! Не тот уж кондуктор.
Нови, нови улыбнулся кондуктор, простригая билеты.
Говорите по-русски? радостно спросил его Николай Иванович.
Мало, господине.
Брат-славянин?
Славяне, господине, поклонился кондуктор и проговорил по-немецки: Может быть, русские господа хотят, чтобы они одни были в купе?
В пояснение своих слов он показал супругам свои два пальца.
Да, да кивнул ему Николай Иванович. Их гебе Глаша! Придется и этому дать, а то он пассажиров в наше купе напустит. Тот кондуктор, подлец, в Будапеште остался.
Конечно же дай Нам ночь ночевать в вагоне, послышалось от Глафиры Семеновны. Но не давай сейчас, а потом, иначе и этот спрыгнет на какой-нибудь станции и придется третьему давать.
Я дам гульден!.. Их гебе гульден, но потом сказал Николай Иванович.
Нахер Нахер прибавила Глафира Семеновна.
Кондуктор, очевидно, не верил, бормотал что-то по-немецки, по-славянски, улыбался и держал руку пригоршней.
Не верит. Ах, брат-славянин! За кого же ты нас считаешь! А мы вас еще освобождали! Ну ладно, ладно. Вот тебе полгульдена. А остальные потом, в Белграде Мы в Белград теперь едем, говорил ему Николай Иванович, достал из кошелька мелочь и подал ему.
Кондуктор подбросил на ладони мелочь и развел руками.
Мало, господине Молим една гульден, произнес он.
Да дай ты ему гульден! Пусть провалится. Должны же мы на ночь покой себе иметь! прикрикнула Глафира Семеновна на мужа.
Николай Иванович сгреб с ладони кондуктора мелочь, подал ему гульден и сказал:
На, подавись, братушка
Кондуктор поклонился и, запирая дверь в купе, проговорил:
С Богом, господине.
Фюлиопсдзалалс
Стучит, гремит поезд, проносясь по венгерским степям. Изредка мелькают деревеньки, напоминающие наши малороссийские, с мазанками из глины, окрашенными в белый цвет, но без соломенных крыш, а непременно с черепичной крышей. Еще реже попадаются усадьбы непременно с маленьким жилым домом и громадными многочисленными хозяйственными постройками. Глафира Семеновна лежит на диване и силится заснуть. Николай Иванович, вооружившись книжкой «Переводчик с русского языка на турецкий», изучает турецкий язык. Он бормочет:
Здравствуйте селям алейкюм, благодарю вас шюкюр, это дорого пахалы дыр, что стоит не дэер, принеси гетир, прощайте Аллах ысмарладык Язык сломать можно. Где тут такие слова запомнить! говорит он, вскидывает глаза в потолок и твердит: Аллах ысмарладык. Аллаха-то запомнишь, а уж ысмарладых этот никогда. Ысмарладых, ысмарладых Ну, дальше заглядывает он в книжку. «Поставь самовар». Глафира Семеновна! восклицает он. В Турции-то про самовар знают, значит, нам уже с чаем мучиться не придется.
Глафира Семеновна приподнялась на локти и поспешно спросила:
А как самовар по-турецки?
Поставь самовар «сую кайнат», стало быть, самовар «кайнат».
Это действительно надо запомнить хорошенько. Кайнат, кайнат, кайнат три раза произнесла Глафира Семеновна и опять прилегла на подушку.
Но есть слова и легкие, продолжал Николай Иванович, глядя в книгу. Вот, например, табак «тютюн». Тютюном и у нас называют. Багаж «уруба», деньги «пара», деревня «кей», гостиница «хан», лошадь «ат», извозчик «арабаджи» Вот эти слова самые нужные, и их надо как можно скорее выучить. Давай петь, предложил он жене
Как петь? удивилась та.
Да так Говорят, при пении всего скорее слова запоминаются.
Да ты никак с ума сошел! В поезде петь!
Но ведь мы потихоньку Колеса стучат, купе заперто никто и не услышит.
Нет, уж петь я не буду и тебе не позволю. Я спать хочу
Ну, как знаешь. А вот железная дорога слово трудное по-турецки: «демиринолу».
Я не понимаю только, чего ты спозаранку турецким словам начал учиться! Ведь мы сначала в Сербию едем, в Белграде остановимся, проговорила Глафира Семеновна.
А где ж у меня книжка с сербскими словами? У меня нет такой книжки. Да, наконец, братья-славяне нас и так поймут. Ты видела давеча кондуктора из славян в лучшем виде понял. Ведь у них все слова наши, а только на какой-то особый манер. Да вот тебе указал он на регулятор отопления в вагоне. Видишь надписи: «тепло студено» А вон вверху около газового рожка, чтобы свет убавлять и прибавлять: «свет тма» Неужели это не понятно? Братья-славяне поймут.
Поезд замедлил ход и остановился на станции.
Посмотри-ка, какая это станция. Как называется? спросила Глафира Семеновна.
Николай Иванович стал читать и запнулся:
Сцабаце По-венгерски это, что ли Решительно ничего не разберешь, отвечал он.
Да ведь все-таки латинскими буквами-то написано.
Латинскими, но выговорить невозможно Сзазба
Глафира Семеновна поднялась и сама начала читать.
Надпись гласила: «Szabadszállás».
Сзабадсзалась, что ли! прочла она и прибавила: Ну язык!
Я тебе говорю, что хуже турецкого. Цыгане И наверное, как наши цыгане, конокрадством, ворожбой и лошадиным барышничеством занимаются, а также и насчет того, где что плохо лежит. Ты посмотри, в каких овчинных накидках стоят! А рожи-то, рожи какие! Совсем бандиты, указал Николай Иванович на венгерских крестьян в их живописных костюмах. Вон и бабы тут Подол у платья чуть не до колен и сапоги мужские с высокими голенищами из несмазанной желтой кожи
Глафира Семеновна смотрела в окно и говорила:
Действительно, страшные Знаешь, с одной стороны, хорошо, что мы одни в купе сидим, а с другой
Ты уж боишься? Ну вот Не бойся У меня кинжал в дорожной сумке.
Какой у тебя кинжал! Игрушечный.
То есть как это игрушечный? Стальной. Ты не смотри, что он мал, а если им направо и налево
Поди ты! Сам первый и струсишь. Да про день я ничего не говорю Теперь день, а ведь нам придется ночь в вагоне ночевать
И ночью не беспокойся. Ты спи спокойно, а я буду не спать, сидеть и караулить.
Это ты-то? Да ты первый заснешь. Сидя заснешь.
Не засну, я тебе говорю. Вечером заварю я себе на станции крепкого чаю Напьюсь и чай в лучшем виде сон отгонит. Наконец, мы в вагоне не одни. В следующем купе какие-то немцы сидят. Их трое Неужели в случае чего?..
Да немцы ли? Может быть, такие же глазастые венгерцы?
Немцы, немцы. Ты ведь слышала, что давеча по- немецки разговаривали.
Нет, уж лучше днем выспаться, а ночью сидеть и не спать, сказала Глафира Семеновна и стала укладываться на диван.
А поезд давно уже вышел со станции с трудно выговариваемым названием и мчался по венгерским полям. Поля направо, поля налево, изредка деревушка с церковью при одиночном зеленом куполе, изредка фруктовый сад со стволами яблонь, обмазанными известкой с глиной и белеющими на солнце.
Опять остановка. Николай Иванович заглянул в окно на станционный фасад и, увидав на фасаде надпись, сказал:
Ну, Глаша, такое название станции, что труднее давешнего. «Фюлиопс» начал он читать и запнулся. Фюлиопсдзалалс.
Вот видишь, куда ты меня завез, сказала супруга. Недаром же мне не хотелось ехать в Турцию.
Нельзя, милая, нельзя Нужно всю Европу объехать, и тогда будешь цивилизированный человек. Зато потом, когда вернемся домой, есть чем похвастать. И эти названия станций все это нам на руку. Будем рассказывать, что по таким, мол, местностям проезжали, что и название не выговоришь. Стоит написано название станции, а настоящим манером выговорить его невозможно. Надо будет только записать.
И Николай Иванович, достав свою записную книжку, скопировал в нее находящуюся на стене станции надпись: «Fülöpszállás.
На платформе у окна вагона стоял глазастый и черный, как жук, мальчик и протягивал к стеклу бумажные тарелочки с сосисками, густо посыпанными изрубленной белой паприкой.
Глафира Семеновна! Не съесть ли нам горячих сосисок? предложил жене Николай Иванович. Вот горячие сосиски продают.
Нет-нет. Ты ешь, а я ни за что отвечала супруга. Я теперь вплоть до Белграда ни на какую и станцию не выйду, чтобы пить или есть. Ничего я не могу из цыганских рук есть. Почем ты знаешь, что в этих сосисках изрублено?