Том чувствовал, как сам увлекается этим лучиком и вроде бы видит себя со стороны.
«Никогда прежде я не рассуждал так возвышенно! он внутренене усмехнулся. Что со мной творится вдруг, что вообще происходит со мной? Может быть, я, как этот лучик, пробился в совершенно случайное отверстие, пошёл не как все и не со всеми? Но разве плохое дело я начал? Разве это не угодно Ему? Разве не искренне и не с открытым сердцем я жду этого малыша в своём доме, и разве он уже не пришёл в него? И может быть, одним несчастным станет меньше на свете? Откуда эта тревога? Почему все клеточки, составлявшие мою жизнь, сдвинулись? Может быть, потому что я эгоист и по своему капризу строю свою жизнь и заставляю других подчиняться и тоже перестраиваться? Ну, кто ответит? Как уйти от этого? Вот говорят сердечный трепет, а я его чувствую просто физически: что-то колеблется вот тут»
«Agnus Dei, qui tollis» заполнило всё пространство до самых вершин сходящихся стен. Звук упруго выливался из горловин матово блестящих труб, отталкивался от каждого выступа, от светящихся витражей и наполнялся цветными глубокими обертонами. Не было ни уголка, ни трещинки, в которые бы он ни проник, он вливался в каждого со вдохом и возвращался с выдохом: «Agnus Dei, qui tollis peccata mundi miserere nobis».
Том почувствовал сначала невероятную тяжесть, которая, по мере движения плавного всеохватного звука, становилась невыносимой, непреодолимой, и вдруг его подняла на своём гребне мелодия, он ощутил слёзы, катящиеся из глаз и уносящие с собой всё: тревогу, тяжесть, неосознанный страх, боязнь за близких, сомнения и смущение И на месте уходящего оказывалась не пустота, а невероятная радостная лёгкость, светящаяся и беспредельная.
«Агнец Божий! Значит, всё правильно, значит, все мы приносим жертву не напрасно, приобретаем, отдавая! Значит, всё будет хорошо! Всё хорошо будет!»
Он впервые за время мессы перевёл взгляд на Дороти и своих девочек и понял, что они чувствуют то же самое. И им, как ему, необходима была эта молитва и очищение, и они стали ближе друг другу.
Пашка возился у шкафчика в раздевалке. Он хранил тут все свои богатства в узкой полочке под обувью. Туда едва пролезала его ладошка. Сначала он вытащил открытку с медведем, держащимся одной лапкой за гроздь воздушных шариков: земли под ним не было видно, но понятно, что улыбающийся толстячок висит в воздухе. Пашка получил её в подарок на день рождения вместе с прозрачным пакетом, в котором лежали конфеты и печенье. Всё это давно съелось, а медвежонок всё парил и улыбался, и улыбался Углы картонного квадратика закруглились, обтрепались, и шарики стали не такими яркими, но они всё же держали Мишку Мишаньку Мишика Пашка его очень любил и берёг. Сколько уж раз ему предлагали за этого Мишку и конфету, и компот он не соглашался. «М-г, м-г», происносил он закрытым ртом и мотал головой из стороны в сторону.
Потом он вытащил голубую пластмассовую машинку. У неё не было колёс. Вообще. Зато сквозь затянутое прозрачное окошко виделся руль. Теперь, если представить, что Мишка привязал шарики к забору, а сам сел за руль и поехал, то можно с ним прокатиться. Не поедет же его Мишка без него Пашки! Это же его Мишка! А раз у машинки нет колёс она вездеход и запросто проползёт по любому снегу, где даже самосвал застрянет и забуксует
Можно прокатиться здесь, во дворе, c горки, и Сашка не будет дразнить его «раззява» и замахиваться, потому что он не успел убраться с дороги в самом низу А можно прямо на Северный полюс И никто его не догонит Можно с Зинкой тогда совсем не страшно
После этого из самого дальнего угла он вытащил старую смятую гайку, но она была жёлтая, наверняка золотая, и её можно было расплавить и получить много денег А на эти деньги Тут Пашкино воображение заходило в тупик, потому что он не знал, что сколько стоит, а кучу денег представлял в виде огромной сверкавшей горы, из которой монеты надо накапывать лопатой и насыпать в мешок.
И сколько мороженого можно купить на эти деньги! Или лучше жвачки А потом выдувать ртом пузыри, чтобы они лопались Только нельзя, чтобы мамы видели, а то отберут и самому попадёт Жвачку в доме нельзя она ко всему прилипает жвачку не разрешают
Пашка услышал сзади шаги, неожиданно быстро встал на колени, прижал богатства к животу и полуобернулся.
Сзади показалась Зинка.
Я ищу тебя, а ты не откликаешься!
Пашка медленно осел и всё не отнимал руки от живота.
Чего прячешь? строго спросила Зинка.
М-мг мотнул головой Пашка.
Покажи! Зинка рукой медленно оторвала одну Пашкину руку и разглядела угол открытки. Мишанька, что ли? Дай посмотреть!
Пашка отодвинул вторую руку, и открытка оказалась у нее. Она положила её на вылинявшее бумазеевое платье, покрывавшее ногу, разгладила ладошкой, будто стряхнула пыль, и уставилась на Пашку.
Собираешься?
Пашка понурился и промычал:
М-кг что вполне могло означать и да, и нет.
Что-то долго не едут Может, вообще не приедут Вовсе
Пашка смотрел на неё испуганными глазами, и слёзы сами собой покатились по щекам.
Чего ты! испугалась Зинка. Я просто так бывает же Может, они передумали Нет Наверно, денег на билет не хватает Это далеко лететь, а денег мало
Пашка дёрнулся и хотел перебить Зинку, потому что у него в руке золотая гайка, и если её расплавить и сделать кучу золота, то может, этих денег и хватит Он уже так привык думать, что за ним приедет большой дядя и тётя, и девочка Кити, он уже даже во сне их сегодня видел И вот сейчас пошёл посмотреть на свои богатства, которые им подарит Даже Мишику, Мишаню А тут Он смотрел на Зинку и слёзы снова покатились по щекам
Какой ты, Пашка! Я только так сказала, а вовсе не потому, что не приедут Раз обещали, значит, приедут Зачем им не ехать? Они же один раз приехали Просто я думала, они много денег потратили на игрушки, на мороженое и им сразу на билет не собрать, а вот наберут и приедут.
И тут Пашка не выдержал:
Я им гайку подарю!
Зачем? Зинка даже оторопела.
Она золотая! Видишь! Пашка показал на посверкивающую царапину на жёлтой грани.
Золотая? усомнилась Зинка.
Золотая! подтвердил Пашка. Только ты никому не говори, а то Сашка обязательно сопрёт.
И ты её отдашь?! изумилась Зинка.
Отдам! легко согласился Пашка. А то так денег ни за что не хватит
Правильно! обрадовалась Зинка. А если останется сдача, они тебе ещё мороженого купят и синие такие штаны, как у Кити были, называются джинсы, и ещё картошки и с салом нажарят
Я тебя обязательно позову, Зинка, ты не думай! Пашка забрал у неё из рук гайку и торопливо стал прятать все сокровища в щель под полочку, на которой торчали ботинками с облезлыми мысками и сбитыми каблуками. Не веришь?! вдруг обернулся он.
Но Зинки уже не было рядом.
Мелькнула в дверном проёме её спина, втянутая в сведенные плечи голова. И Пашке показалось, что она тихо плакала.
Скандал начался сразу, как только Трындычиха утром вошла в спальню и почувствовала, проходя мимом кроватки Кучина, запах мочи. Она остановилась, сморщила нос, посмотрела на съёжвшегося под протёртым суконным одеялом мальчишку, и гримаса отвращения и ненависти передёрнула её. Одной рукой она выхватила из постели маленькое тельце и молча поволокла за собой. Две морщины, как две канавки, на переносице и вдоль всего лба врезались в Васькино лицо. Ноги его чуть доставали до пола, он летел по воздуху, хрипло попискивая от страха и нестерпимой боли в запястье и плече.
Стайки ребят, ещё полусонных, кидались врассыпную и прилипали спинами к стенам. Наконец, из мальчишечьего горла вырвался отчаянный вопль. Трындычиха от неожиданности затормозила, обернулась на орущего, и тут к этому крику присоединился другой отчаянный, протяжный, перегораживающий дорогу. Посредине коридора стояла Нинка, в застиранном бумазеевом платьице серого цвета с когда-то розовыми цветочками, похожая на мухомор с чешуйчатой ножкой. Она орала, срываясь на сип от перенапряжения голоса:
Не-е-ет! Не-е-ет! Не-е-ет!
Трындычиха, обернулась, опешила и смотрела на неё несколько мгновений, потом отодвинула рукой в сторону и сама, наконец, подала голос:
Все вон отсюдова! и понеслась дальше по коридору со своей добычей.
Что произошло в мгновение за этим понять трудно, но в результате теперь громче всех орала сама мучительница. Ваську она машинально всё ещё держала в левой руке, а правой трясла, что было силы, и чем сильнее встряхивала, тем сильнее орала от боли! На её указательном пальце висела Нинка, мёртвой хваткой сомкнувшая челюсти. Она не могла их разжать, при каждом рывке в её шее что-то хрупало, и боль волной скатывалась к пяткам, она рычала, слюна заливала ей горло