Плохо, откликается невидимый Вася.
Нина оживляется:
Трындычиха ушла. Я теперь другой маме пожалуюсь. Она тебя выпустит.
Не надо, откликается Вася.
Тогда расскажи сказку, и тебе не будет плохо.
Вася молчит. Он вообще немного заторможенный, и губа у него верхняя сильно клювом, а у Нины ничего, нормально. Они близнецы, только Васе, наверное, «досталось от наркотиков», что мама потребляла, а Нина ничего, «проскочила». Это они не сами выдумали подслушали. И ещё Вася иногда мочит простыни по ночам. Их даже разделить хотели, Васю в дом для придурков отправить, но потом пожалели, ведь родные всё же, а больше-то у них никого на целом свете. Мамашу прав лишили, отца вообще никто не знает. Пожалели
Только Трындычиха возмущается постоянно: «Набрали уродов, психов» Вот и сегодня засадила Васю в туалет старый: «Опять обпысалсы вот и живи в туалети!» Теперь она ушла, а сменная нянечка, дневная, Марфуша и воспитательница ещё не знают, что Вася взаперти.
Вась, а Вась
Ну, что?! наконец откликается брат. Ты забыл про сказку-та?!
Не забыл! Я думаю Вася тугодум. Зато он сказок знает много! И где их берёт?! Ладно. Жил-был на свете Колобок, начинает он гнусаво. Нина садится к двери спиной, вытягивает ноги и сосредоточенно слушает, она уже в сказке. Не было у него ни папы, ни мамы. А были только дедушка и бабушка
Это неправильно! прерывает Нина. Бабушка по сусеку помела и спекла Колобок.
Вася долго молчит.
Это другая сказка, Нинка, а если лучше знаешь, сама рассказывай он обиделся.
Я тебе пиченку принесла, а она не просовывается, чуть не плача, пищит Нина.
Вася снова долго молчит.
Съешь сама, а то раскрошишь, и всё. Тут такая дверь не просунешь.
Вась, а дальше?
Ты не перебивай. А были у него бабушка и дедушка Нннну, Колобок был маленький и глупый, он покатился по дорожке и начал всех встречать И зайца, и волка
Нина знает эту сказку, только не хочет её до конца слушать. Там в конце всё так хорошо, что ей становится обидно, и она начинает плакать
Но Васю обрывать нельзя, и Колобок всё катится, катится, пока не попадает в детский дом. Такой Теремок, где и Мышка-норушка, и Лягушка-квакушка.
Но дальше сердце Нины не выдерживает, она отталкивается затылком от двери:
Ладно, Вась, я пойду найду Марфушу.
И пока прерванный Вася молчит и переходит из сказки в другой мир реальный, Нина поднимается тяжело, как старуха, опираясь на руку, засовывает обколовшееся печеньице в карман бумазеевого в линялых цветочках халатика и на цыпочках, мелко семеня, быстро уходит. Но сказка в ней никак не кончается, и обида всё равно наплывает. Потому что Колобка находит бабушка и забирает его домой. Только не кладёт на окошко, глупого, а сажает за стол и кормит щами со сметаной Тут от жалости к себе самой Нина начинает потихоньку всхлипывать и, не в силах больше идти, падает на колени, утыкается головой в угол и тихо безудержно плачет.
По закону близнецов разделять не положено. Да что закон кому охота держать у себя такого, как Вася? Вот и стараются сделать: чем хуже, тем лучше. «Писается! В развитии отстаёт! А школа на носу, как он учиться будет? Надо его в спецкласс отдавать, а такого в их детдоме нет. Переводить придётся в специальное медицинское учреждение».
Это ещё не сформулировано на бумаге. Но письмо такое непременно появится. И сердце у пишущего не дрогнет что он, первый такой что ли, Вася?
А пока Трындычиха, здоровенная толстозадая баба лет сорока, будет с наслаждением тыкать мальчишку искажённым природой личиком в мокрую простыню и тащить за руку в старый сырой с чугунным бачком высоко наверху туалет, которым никто не пользуется, чтобы провинившийся, насидевшись в тусклом свете и спёртом воздухе, осознал всю тяжесть своего очередного проступка.
Пока он был маленьким не так бросалось в глаза его сплюснутое с двух сторон лицо, ассиметричные глаза и как-то брезгливо-нелепо чуть-чуть приподнятая верхняя губа. Но потом отклонение всё сильнее стало проявляться, и если бы не Нинка Вася безобидный, а Нина так трогательно берёт его за руку и ведёт за собой, что любое сердце вздрогнет от мысли разорвать их. Ни от кого ему больше тепла не достанется в жизни. Никогда Зато Вася на полголовы выше сестры, и когда кто-нибудь захочет её обидеть, ещё подумает, стоит ли.
Теперь такая жизнь пошла странная, игрушки совсем иные, телевизор цветной, и куклы другие. А в их доме всё чаще появляются какие-то люди, а потом кто-нибудь из мальчишек или девчонок уезжает с ними, и Вася с Ниной тогда уходят далеко в уголок двора, садятся там на сырую лагу старого забора и молчат. Они знают уже, что это Бабушка и Дедушка нашли своего Колобка, а их никто не находит. Вася ведь не дурачок, он заторможенный просто, а Нина его любит. Очень. Потому что он брат. Добрый, и на неё похож. Только лицо у него немного сплюснуто. Но он поправится, когда щёки потолстеют, и все увидят, что он очень красивый. И столько сказок знает! Он их сам придумывает и всегда добавляет чего-нибудь новенького. А что если, как Колобок, уйти из дома и покатиться по дорожке, и, может быть, тогда их начнут искать и станут спрашивать: «Чьи это? Чьи это дети?» Тогда вдруг объявятся Бабушка с Дедушкой. У всех ведь были Бабушка с Дедушкой. Просто все потерялись однажды, и теперь главное найтись. А их дом далеко стоит, в стороне от всех домов городка, за рощей. И зимой там не пройти, столько снега наметает, а весной ноги из глины не вытянешь, а до станции совсем далеко через рощу, поле и весь город.
Вась, а когда вырастем, ты мне новое платье, купишь? Нина держит его за руку и пристально смотрит сбоку.
Я работать буду, как папка, неожиданно быстро откликается брат. Шофёром.
Откуда ты знаешь? Нина разворачивается к Васе и придвигает своё лицо к нему так близко, что тот отклоняется назад.
Знаю!
Откуда? не унимается сестра.
Слышал.
Что слышал?
Но Вася уже ушёл в себя и опустил глаза.
Что слышал? трясёт его Нина.
Она чувствует, что сейчас заплачет, потому что раньше никто никогда не говорил про их отца. Значит, он есть?!
Слышал, как Трындычиха говорила: «Вот нашоферил двух поганцев! И поминай, как звали».
Нина уже тихо плачет и Вася, чтобы успокоить её, гладит по прикрытой бумазеевым платьем коленке и бормочет тихо-тихо:
Я слышал, правда, слышал
Вода камень точит
Трындычиха стояла на широко расставленных ногах, чулки в резиночку буквально лопались от натуги на толстых икрах. Разъярённая и мощная, она заполнила кабинет и вдавила директора в кресло по ту сторону стола.
Ты, Наталья Ивановна, не смотри, что я воспитательница простая! Што я хуже твоих образованных?! Я тебе так скажу: этот Кучин, Васька, значит, на детей влияет плохо. А запах какой! Ты не смотри, кто я, а слушай: его удалять надо, с Трындычихой никто не связывается, она кого хочешь из себя выведет, и поддержка у неё мощная, как она сама. Говорят, её зад очень Алексееву приглянулся, а у него большая сила в их городочке. Ты бы куда надо-то позвонила, что мы не знаем, как делается. Там бы бумажку написали с диагнозом, а у нас бы чище стало. Это, что ж, мы сучьих щенков холить будем!
Злая она, Трындычиха, а против злости что поставишь? И детей не любит. Своих нет, тоже, может, от злости, или от того, что себя сильно любит.
Наталья Ивановна смотрит в закрытую дверь: «Вот ведь прозвали! Точней и не придумаешь Трындычиха! В телевизоре поймали, что ли? Ну что я скажу ему?» перескакивает её мысль, и она представляет сухое со впалыми глазами лицо Сиротенко. От него в крае усыновление зависит, с тех пор как стал депутатом. «У него и фамилия такая. Может, сам в детдоме вырос, незнамо чейный, оттуда и фамилия. К нему ж не подступишься. И Ваську жалко. А Нина» она чувствует, как начинает ломить голову сначала в висках, потом выше, выше к макушке, и боль сползает к затылку, застревает там и нависает над шеей.
Три года она здесь, а как жизнь переменилась! Что она скажет ему: «Бумага всё терпит? Нет уж, лучше Трындычиху терпеть. Сколько получится Наверное, она на моё место метит, больно уж агрессивная стала последнее время Теперь всё просто и диплом купит, и Алексеева сломает, с таким-то телом А мальчишка ему везде плохо кто на него глаз положит А так Нинка, может, ещё и приглянется кому».
Огромная страна лежала в тумане. На западе циклоны наплывали один за другим из Атлантики через Балтику. На востоке налетали остатки цунами, а между ними с севера спускался лютый холод, наполняя воздух невидимыми в одиночку кристалликами, создававшими ледяную завесу всему сущему от любого, прижмуренного на резком морозном воздухе, глаза.
Солнце будто и не светило в этом десятитысячекилометровом коридоре, шириной от Северного полюса до Туркменских пустынь. Оно обходило его стороной и сияло на юге, где от него лица менее угрюмы, глаза всегда хитро прищурены и кожа смугла и туго натянута.