Узник Петропавловки и четыре ветра Петербурга
Эка Парф
Дизайнер обложки Елена Петровна Гнедкова
© Эка Парф, 2017
© Елена Петровна Гнедкова, дизайн обложки, 2017
Ветви одного дерева
История города это разваливающийся старый особняк, в котором полным-полно комнат, чуланов, спускных желобов для грязного белья, чердачных помещений и всяких других укромных местечек не говоря уже об одном, а то и двух потайных ходах.
Стивен Кинг, «Оно».Коридор стих. Будто не было этих мучительных шести часов, когда стены старого дворца грозились разойтись в трещинах. Настолько невыносимы для мужского слуха были крики роженицы.
Двери комнаты для прислуги отворились, из них, хромая на одну ногу, вышла Марь Степановна старая повитуха. Ходили слухи, будто в свое время она приняла Павла I. Марь Степановна вытерла руки о фартук и громко выдохнула.
Ваша очередь, кинула она камердинеру и исчезла в дверном проеме.
Георгий вошел в комнату для прислуги. На кровати лежала Лёна так её здесь называли девушка убаюкивала на руках новорожденного малыша. Того самого, которому она дала жизнь и более никогда не увидит. А он, в свою очередь, никогда не узнает ни кто его мать, ни, тем более, кто его отец.
Георгий Васильевич отодвинул занавески. Он бросил взгляд на улицу и произнёс:
Бедный мальчик. Не успел родиться, как тут же осиротел.
Он не сирота.
Тогда уж и не бедный, заметил Георгий Васильевич.
Этой же ночью младенца вынесли из дворца. Той самой парадной резиденции императорской фамилии, что до сих пор имеет место в городском ансамбле Петербурга.
Камердинер вышел из комнаты прислуги со свёртком в руках. Медленно открыв дверь в зал, Георгий высунул голову и огляделся по сторонам. Незаконнорождённые в стенах императорского дворца дело житейское. И все же за всю историю этого самого дворца никто из августейших особ так и не поблагодарил прислугу за расширение царского династического древа.
Последняя закрывшаяся за спиной камердинера дверь жалобно заскрипела. Георгий обернулся на неприятный звук.
«Этим утром это надо будет исправить» решил про себя он и уже сделал шаг, чтобы идти дальше, но обернулся.
На него смотрел фасад Зимнего дворца. Здания, в стенах которого на свет появилась не одна монаршая особа. Георгий взглянул на завёрнутого в шкурку оленя младенца. Каким бы очаровательным ребёнком тот ни был, но в этот дом он более не вхож. И вовсе не потому что пока ходить не в состоянии. Дверь, что только что со скрипом закрылась за ними, навеки вечные преградила этому ребёнку все пути как в комнату прислуги, где мать родила его, так и в имперские покои, где отдыхает его августейший отец.
Камердинер прижал свёрток к груди и двинул прочь от имперского дома прямиком туда, где малышу будут рады должны быть рады. В место, где он вырастет и даже не догадается о своём истинном происхождении. Впрочем, даже если и так, кто ему поверит? Разве что историки спустя века разберут царский род по полочкам. Но это ведь невозможно. Кто их, простых людей, допустит до прикосновения к царской крови?
Из свёртка показалась пухленькая голенькая ручка. Маленькие пальчики, сжимаясь в кулак, схватили воздух. То ли в обещании вернуться, то ли, чтобы унести с собой частичку своей истории. Той самой, в которой его предки сделали Русь Российской Империей, превратив пожираемое Смутой государство в могущественную державу. Частичку той самой истории, о которой ему так никто и не расскажет.
Прочь из дворца, от Двора, подальше от питерской мороси не просто климатического условия, но культурного явления прямиком в пригород Петербурга. Туда, где вместо гранитных набережных деревянные заборчики, а с ролью царского дворца справится и скромный каменный домишко с цельной крышей, стенами и горящими каминами.
Только мороси, этой извечной петербургской напасти, там, за пределами столицы, уже точно не будет.
Да зачем оно нужно? Там ведь так опасно сейчас! всплеснула руками Нина Ивановна.
Мам, это традиция, отвечала Ирина Фёдоровна.
Какая еще традиция! Ей сто лет в обед! Отправили бы мальчика лучше в пионерский лагерь. В наше время деловито начала бабушка.