Все хорошо, милый. Голова немного кружится, но даже не тошнит он знал о ребенке, которого ждала Элиза, в прошлом году. Гольдберг ничего не стал говорить. Он просто держал ее в руках, слушая тихие всхлипы. Эмиль шептал:
Все закончилось, и никогда не вернется, любовь моя. Мы всегда останемся вместе он пообещал себе:
Больше никогда Элиза не заплачет, пока я жив. Но ей надо уехать, с детьми за приют Эмиль не беспокоился. Он пока не встречался с братом Элизы, но мальчишки из поселка, связные, хвалили святого отца. Эмиль помнил Виллема с довоенных времен:
Он хороший человек, надежный. Ребятишки с ним в безопасности. Они останутся в Мон-Сен-Мартене до конца войны, а потом их родители вернутся. Наверное двадцать детей в приюте были малой частью двадцати тысяч евреев, скрываемых Сопротивлением в бельгийских монастырях, на отдаленных фермах, и безопасных квартирах. Эмиль не очень хотел думать, что профессор Кардозо тоже может вернуться. Монах, обычно, зло говорил себе:
Пусть попробует. Его осудят, за коллаборационизм, Элиза с ним разведется. Нечего здесь обсуждать Эмиль надеялся, что Звезда, как он ее называл, выживет и заберет близнецов.
Виктор тоже собирался на восток. До войны Мартен защитил докторат, по социологии. Приятель преподавал в университете Лувена. Виктор списался с академическими знакомыми, в Германии, объясняя, что готовит монографию, об устройстве рабочих из Бельгии и Франции, на немецких предприятиях. Он получил приглашения, от профессоров из Кельна и Бреслау. Брюссельское гестапо выписало доктору Мартену разрешение на проезд по рейху. Из Лондона сообщили адрес безопасного ящика Звезды, на варшавском почтамте. В Льеж пришло невинное письмо. Фрейлейн Миллер сообщала, что ожидает гостя. Мартен ехал в Польшу для сбора информации о немецких лагерях, где, по слухам, содержались евреи.
И что? как обычно, спросил себя Гольдберг:
Виктор будет рисковать жизнью, Звезда каждый день это делает, а ни Британия, ни Америка, ни даже Россия, и пальцем не пошевелили, чтобы спасти евреев. Они заняты сражениями, в Северной Африке, в Бирме, под Москвой. Правильно Звезда говорила. Никто, кроме нас самих, нам не поможет вспоминая Эстер, Гольдберг, немного, краснел. Эмиль ничего не рассказывал Элизе, подобное было недостойно мужчины:
Тем более, она бывшая жена ее мужа. Бывшего мужа поправил себя Гольдберг:
Он предатель. Оставайся он здесь, голландские ребята давно бы его пристрелили. Или я бы лично съездил в Амстердам, не поленился они с Виктором просмотрели некий список, где значились инициалы. Некоторые пункты они пометили галочками. Это был план казней коллаборационистов, как хмуро думал Гольдберг, на ближайшие полгода.
Он передал Виктору блокнот с материалами для подпольного издания La Libre Belgique. Газету издавали тайно, в провинциальных типографиях, в ночное время, и распространяли через подростков, курьеров. Виктор ехал на печатный пресс, в маленьком городке Вервье. В статьях не упоминались имена командиров Сопротивления, или детали операций, но люди узнавали о саботаже, или взрывах, на железных дорогах. В немецких и коллаборационистских газетах, кричали, что вермахт скоро промарширует по улицам Москвы и Ленинграда.
С осени они никуда не двинулись, усмехался Гольдберг, узнали, что такое русская зима предок Гольдберга служил в наполеоновских войсках. В семье передавались рассказы о дедушке, едва не замерзшем насмерть, при отступлении от Москвы. Услышав из Лондона, что русские, немного отогнав немцев, освободили несколько городов, Эмиль заметил ребятам:
Правильно. Нельзя терять надежды. Будем сражаться, и в Бельгии случится, то же самое провожая Виктора на вокзал, Эмиль бросил взгляд на часы. Она всегда приезжала дизелем, в десять утра. На лотке Гольдберг купил букетик белых роз.
Виктор поднял бровь:
Жаль, что у меня нет камеры. То есть сниматься нам нельзя над лотком наклеили плакаты, о розыске Монаха, но на будущее я бы тебя запечатлел, для музея. Зачем тебе цветы?
Для конспирации, наставительно ответил Гольдберг:
Твой дизель, на Вервье Эмиль, внезапно, остановился, среди утренней толпы:
Мы и не думали, Виктор, в университете, что все так обернется. Я совершенно точно не представлял, что начну стрелять, заниматься взрывами Мартен покачал головой:
Ты занимаешься взрывами, а я сижу в университете, и выполняю заказы немецкой администрации. Иногда даже удается что-то полезное узнать он обещал Гольдбергу:
Ребятам из Брабанта, то есть из четвертой зоны, мы все передадим Гольдберг помахал вслед вагону. Он понял, что опять улыбается. Озабоченно посмотрев на замерзшие цветы, Эмиль подышал на лепестки:
Дома, то есть на квартире, надо в банку поставить. Хлеб я купил, сыр тоже, кофе есть посмотрев на табло, Эмиль быстро пошел на шестую платформу, куда прибывал пригородный состав, из Мон-Сен-Мартена.
Брюгге
Максимилиан проснулся рано, от звона колоколов церкви Нотр-Дам, по соседству с гостиницей. Оберштурмбанфюрер занимал лучший номер, в отеле Ter Bruge, с личной террасой. Деревья стояли в легкой изморози, сверкало утреннее солнце, но вода не замерзла. На темной глади канала медленно скользили белые и черные лебеди. На часах церкви играла далекая музыка.
Закинув руки за голову, Максимилиан рассматривал деревянные балки потолка. В камине едва слышно потрескивали дрова, номер натопили. Он приехал в город вчера, остановившись по дороге в Генте. Фюрер подписал распоряжение об отправке Гентского алтаря из музея города По в Германию. Максу поручалось собрать в местных архивах материалы, касающиеся истории алтаря. Они бы понадобились для будущего музея фюрера, в Линце.
Из Парижа, почти каждый месяц, отправлялись составы с картинами, рисунками, и книгами, из частных коллекций евреев, но до сокровищ Лувра ведомство рейхсляйтера Розенберга пока не добралось. У Макса, в бумажнике, лежало удостоверение оперативного штаба рейхсляйтера. Оберштурмбанфюрера наделяли самыми широкими полномочиями, в поиске и транспортировке ценностей, достойных находиться в музее фюрера. Макс намеревался воспользоваться своими привилегиями. Кураторы Лувра, оставшиеся в городе, упорно молчали, о местонахождении «Джоконды», античных скульптур, «Мадонны канцлера Ролена», и бриллиантов, из коллекции музея. Макс хотел найти мальчишку, где бы он ни прятался. Оберштурмбанфюрер был уверен, что, попадись бывший куратор, а ныне, как он думал, бандит, ему в руки, кое-какие сведения он бы выдал.
Закрывая глаза, с недавних пор, Макс видел сияние темно-синего алмаза, и спокойный взгляд 1103. Женщина снилась ему, по ночам. Максимилиан, с группенфюрером Мюллером, обыскал каждый метр побережья острова Узедом. Водолазы прочесали мелководье. 1103 будто растворилась, в тумане, над морем, в шуршании белого песка, и шорохе камышей.
Растворилась Макс потянулся за сигаретами, на столике резного дуба, забрав с собой два десятка человек, из охраны машине оставалось три километра до ангара, когда пуленепробиваемые стекла мерседеса заколебались. Вихрь понес по равнине куски алюминия, на горизонте расцвел столб огня. Макс подумал:
Оружие возмездия. Не ракеты, творение Вернера, а бомба. 1103, единственная в мире, могла бы ее сделать. Никто, кроме нее, на подобное не способен от конструкции, ангара, ограждения, и охраны не осталось и следа. Макс видел воронки от мощных бомб, на Восточном фронте. Даже когда пожар потушили, по краям ямы оставались скрученные обломки чего-то дымящегося. Чертежи не пострадали, бумаги хранились в сейфе инженерного управления, у Вернера, но с атакой Японии на США планы строительства дальней авиации отложили.
Более важным для Германии стало летнее наступление на востоке. Фюрер хотел прорваться к Волге и нефтяным промыслам Каспия. Гиммлер остался недовольным провалом в Пенемюнде, и бесследным исчезновением 1103. Макс, иногда, ловил себя на том, что почти хочет смерти 1103:
Пусть она лежит на дне моря он видел спокойные глаза, цвета жженого сахара, пусть никто, никогда не сможет воспользоваться ее разумом папка леди Констанцы осталась у Макса, но без 1103 разобраться в бумагах было невозможно. Оберштурмбанфюрер запер документы в личном сейфе, в кабинете. Он понимал, что рисунок, на раме зеркала, на эскизе Ван Эйка, является ключом, к шифру в папке, но Макс не хотел вмешивать в анализ бумаг других математиков. Более того, он и не надеялся, что кто-то, кроме 1103, поймет сведения, написанные странными, округлыми значками. Макс разглядывал карты неизвестных местностей, рисунок семи камней, напоминавших дольмены:
Она унесла тайну с собой Макс, невольно, сжимал длинные пальцы в кулак. Он помнил свой шепот: