С моим портретом он поступил так же.
Я теперь свободна? спросила я.
Больше всего на свете мне хотелось, чтоб он сказал: «Нет».
Пока да, сказал он. Я позвоню через неделю-другую. Или позже. Если будет нужно.
Он позвонил на следующее утро.
Быстрее приходи. Из-за возвращения Главного сроки переносятся. Открытие конкурса приурочено к его приезду.
Когда я прибежала, он стоял перед картиной и придирчиво вглядывался в неё.
Я зря тебя побеспокоил. Сгоряча. Ты не нужна. Я и так всё вижу. А если хочешь оставайся.
Я смотрела на портрет. Могла ли я мечтать о таком счастье, стоя на выставке в магазине?
Он подправлял прямо пальцами, сглаживая тона.
Как вам удалось? спросила я.
Такое удаётся не каждый день. Может быть, раз в жизни.
Вам обеспечены все победы на всех конкурсах, сказала я погодя, хотя ничего не понимала в искусстве.
Если этого не случится После него, (он кивнул на портрет), я не смогу заниматься поделками.
В мастерской было холодно. Я подошла к камину.
Возможно, ты мне понадобишься в дальнейшем. Если не сильно изменишься.
Я хотела сказать, что манекены не меняются, но не сказала.
Он работал до сумерек.
У камина я отогрелась.
* * *Первый приз картина не получила.
«Нельзя оживить манекен. Это я во всём виновата». Лучше б я простояла всю свою жизнь в магазине на выставке. Или в закутке на последнем этаже. Или бы меня вообще не было.
Вон отсюда, чёртова кукла, тихо сказал он.
Если бы манекены были живые, я бы умерла.
* * *Я не помню, как очутилась на пляже.
Что он сейчас делает?
Телефонная будка пуста. Я зашла. И вышла. Смотрительница пляжа надевала халат и наблюдала за мной. Я подошла.
Очень нужно позвонить, сказала я. А деньги я потеряла.
Она молча застёгивала пуговицы.
Если бы вы разрешили по служебному
Идём, сказала она.
Я шла впереди. Мне хотелось стереть её взгляд со своего затылка.
Мы вошли.
Я набрала номер.
Долго никто не подходил.
Женский голос произнес «Алло».
Он сказал «Дай мне трубку» и сказал «Слушаю».
Мне удалось нажать на рычаг.
Никого нет? спросила смотрительница.
Я пошла к выходу, чувствуя её глаза на своих лопатках.
У выхода я остановилась.
Ну всё, иди, у меня обед, сказала она.
Идти было некуда.
Прогуляйся по парку, а через часок зайди ко мне.
Я вышла.
В парке вдоль центральной аллеи стояли застеклённые стенды. Под стёклами были газеты. Из-под стекла на меня смотрела моя фотография, а под ней крупными буквами: «Разыскивается»
Я бросилась прочь от стендов.
«Возможно, смотрительница потому и позвала меня. Не всё ли равно?.. Чем раньше, тем лучше».
В привокзальном кафе нужно мыть по утрам посуду и чистить картошку. Если хочешь, я замолвлю словечко, там меня знают. Ночевать можешь в служебке.
Я была слишком самонадеянна, когда твердила себе, что манекены не меняются. Всего за несколько дней на лице облупилась краска, кое-где выгорели волосы, а большой и указательный пальцы правой руки потемнели от картофеля. Даже улыбка стала не такая. А хуже всего был взгляд. Встреть он меня сейчас (нет, лучше не надо), ему бы не пришло в голову писать с меня портрет на конкурс.
С каждым днём становилось жарче, и людей на пляже прибывало.
Под вечер я пошла прогуляться в парк.
В витрине стенда меня уже не было. Под стеклом оказалась другая газета фотография высокого мужчины в тёмном смокинге, шляпе, перчатках, с тросточкой в руке. Я прочла: «Наш Главный вручил Главный приз конкурса «Одухотворённость» нашему гениальному художнику»
Буквы помутнели, я ничего не могла прочесть. Я подождала, протёрла рукой стекло, прочитала
«Досаднейшая ошибка произошла при присуждении призов картинам и их создателям. Благодаря героическим усилиям нашего Главного выяснилось, что первая премия была присуждена в результате нечестных махинаций жюри и его связи с коррумпированными кругами с целью опорочить и исказить в наших глазах действительно прекрасное. Заговор раскрыт, виновные изобличены и наказаны. Истина торжествует. Побеждает подлинная красота одухотворённости: благодаря дымчатой светописи портрет живёт и движется, меняясь в зависимости от движения символа непрерывной бесконечности жи»
Меня схватили за руки «Вырваться, убежать!» руки и ноги были как деревянные.
Меня схватили за руки «Вырваться, убежать!» руки и ноги были как деревянные.
Я первый, сказал один.
Нет, я, сказал другой. Я первый заметил и выследил.
Пусть ты первый заметил. Зато я первый схватил. Деньги мои.
Нет, мои.
Подошла смотрительница.
Отпустили бы девчонку, тихо сказала она.
Это не девчонка, это манекен, сказал один.
Нам хорошо заплатят, сказал другой.
Не нам, а мне. Я первый. Я первый заметил.
Зато я первый схватил.
Нет я
я я первый первый
* * *в центральной витрине рядом с Тати, наряженной в сиреневое, стоял Норт в чёрном смокинге. Они хорошо смотрелись на вращающейся круглой площадке. В такт негромкой музыке Норт наклонял голову и широким жестом приглашал войти. И тотчас же Тати низко приседала в поклоне, приподнимая кончиками пальцев надорванные кружева сиреневого платья.
Я вошла, хотела идти, но Меня взвалили и понесли.
Весь первый этаж занимала выставка.
Там, где я стояла на носках, теперь посреди расшвырянного белья лежала женщина живая и голая.
Меня отнесли наверх в угол.
Ночью в красном уголке собирались. Они лежали перед видеомагнитофонами с «Боржоми» и иллюстрированными журналами в руках. Всем заправлял кто-то в серой визитке и котелке. Его называли Торн.
Я нигде не увидела Витауса. Не увидела никого из своих. Где они теперь?
Наутро меня втолкнули в маленькую каморку с маленьким оконцем под потолком и заперли дверь.
Льёт осенний коричневый дождь.
Из оконца видны люди, крошечные, как муравьи, точно, как я, если б они посмотрели на меня оттуда.
Они нас не видят. Они не знают, что я и другие там, и что мы на них смотрим.
Две капли
Рассказ
Как я его не терпела! Его глаза, его сутулую фигуру, его улыбку, какую-то вымученную и жалкую, когда он смотрел на меня.
Ходил он в вечно помятом костюме непонятного цвета и стоптанных туфлях. Если было холодно, то надевал бесформенное пальто и старомодную шляпу. Каждый день приносил в авоське из магазина пакет кефира, пачку творога и четвертушку хлеба. Между тем, поговаривали, что он очень богат и, боясь за своё добро, никого не пускает и на порог квартиры. Только раз в неделю к нему приходила пожилая женщина в повязанном по-крестьянски платке и уходила с большой сумкой. Что в ней было, никто не знал.
Были у него и другие странности. Каждое утро он с большим полиэтиленовым кульком обходил мусорные баки и выбирал из них хлеб. Набив кулёк доверху, он забирал его домой. Никто не знал, что он потом делает с этим хлебом.
У старика не было ни детей, ни друзей, ни родственников. Он представлялся мне Гобсеком (я как раз увлеклась Бальзаком). Мы потешались над ним. Над его костюмом, авоськой с кефиром и привычкой рыться в мусорниках, выбирая хлеб. Взрослые улыбались исподтишка. Мы смеялись в открытую. Петька из второго парадного очень похоже передразнивал его сутулость, чуть подрагивающие руки и шаркающую походку. Мы строили разные догадки о нём. По одной он был скупщиком краденого. По другой коллекционером редких картин или марок, а может, монет. По третьей просто человеком с большими деньгами, который боится воров. И было ещё много всяких догадок. Но ни одну из них нельзя было проверить. Никто не знал, как и чем он живёт. И это волновало многих. Меня же волновало другое.
Он ходил за мной по пятам. Он мне жить не давал спокойно. Я не понимала, что так привлекло его во мне. Его окна выходили во двор, и я знала, что когда мы играем в «картошку» или просто сидим на лавочке, он наблюдает за мной. Его взгляд жёг меня. Если он встречал меня во дворе или на улице, он останавливался и молча смотрел на меня, и улыбался какой-то странной улыбкой, которую я не могла понять.
Надо мной посмеивались.
Он просто влюбился в тебя, скалил зубы Петька.
Он хочет сделать тебя своей наследницей и завещать тебе свои миллионы, предполагала Аллочка с третьего этажа.
Ты выбрасываешь больше всех хлеба, из которого он потом делает удобрения и продает по баснословным ценам. Он хочет взять тебя в долю, острил рыжий Валерка.
Меня выводили из себя эти шуточки. Я стала отворачиваться, когда видела его. Стала грубо или резко отвечать на его приветствие со мной он всегда здоровался первым в отличие от остальных взрослых. Однажды он уронил авоську с продуктами и, кряхтя, собирал их. Я стояла рядом, но не помогла ему, а быстро ушла прочь, и долго чувствовала спиной его удивлённый взгляд.