Неизменными остались только глаза.
Я смотрю на себя, и только по глазам вижу доктора Ахтина.
Я изменился снаружи и внутри, но не настолько, чтобы забыть и зачеркнуть все то, что было в моей прошлой жизни. Я, по-прежнему, Парашистай, пусть порой думаю и делаю не так, как раньше.
Какой-то широкоплечий мускулистый мужик идет в душевую комнату и замедляет шаги напротив меня. Я знаю, что он видит, неровный шрам на спине, рваные рубцы на боку и бедре, и еще несколько мелких шрамов, которые уже не так явно бросаются в глаза. Он открывает рот, словно хочет что-то спросить, но, увидев мой взгляд, резко сжимает губы и уходит.
Вздохнув, я иду к своему шкафчику.
Мне надо спешить, если я не хочу опоздать на работу.
Хотя, иногда мне кажется, что совсем не стоит куда-либо торопиться, если в той точке пространства, куда я иду, меня ждет Бог, то ничего страшного, если он посидит в ожидании доктора.
6
Рафиков Ринат Ибрагимович. Пятьдесят два года. Обострение хронического панкреатита. Круглые щеки, второй подбородок и короткая щетина волос на голове. Лицо, как у борова, с непреходящим удивлением в заплывших глазах. Он любит вкусно и обильно покушать, а теперь ему это нельзя делать, и поэтому в глазах застыл вопрос когда перестанет болеть живот, не будет тошнить и можно будет съесть рульку и запить пивом?
Я бы мог ответить на это кратко и емко, но пока не могу. Пациент поступил после личного звонка главного врача больницы. Заведующий отделением лично присматривает за тем, как я его веду и какие препараты назначаю. Коллеги, облегченно вздохнув после того, как узнали, что Рафиков поступил в мою палату, периодически сочувственно спрашивают, как идут дела.
Я отвечаю, что всё хорошо, хотя совсем в этом не уверен.
Панкреатит можно полечить, загнав его в состояние стойкой ремиссии. Сахарный диабет, который я выявил традиционными методами диагностики, можно держать под контролем. А вот от раковых клеток, поселившихся в одном из отделов толстой кишки, так просто не избавиться.
Да, хирургическая операция может продлить ему жизнь, но сейчас только я знаю, что у Рафикова впереди. Методы диагностики несовершенны, пока никто и никак не сможет доказать, что у него начинающаяся злокачественная опухоль в сигмовидной кишке.
Пациент не жалуется. У него нет симптомов, и, соответственно, нет показаний для проведения необходимых диагностических исследований.
Нет диагноза, соответственно, нет и показаний для операции.
А когда диагноз поставят, то будет поздно множественные метастазы в печени, большом сальнике и на брюшине сведут на «нет» усилия хирургов. Грустная фраза «эксплоративная лапаротомия», которое своей обреченностью заставляет смириться с мрачной действительностью и успокаивает сознание, я сделал всё, что мог.
Да, ты опытный и знающий врач, но можешь далеко не всё.
Впрочем, это не относится ко мне. Я могу кое-что сделать, но тут возникает вопрос зачем мне тратить свои силы и энергию, во имя чего и ради кого?
Рафиков Ринат Ибрагимович влиятельный функционер партии власти в нашем регионе. Он находится почти на вершине краевой пирамиды, выше только губернатор. Но это далеко не главное. Важных чиновников много, но Рафиков отличается от остальных тем, что он находится в центре созданной им паутины. Да, именно он один из организаторов коррупционной системы в нашем регионе. Откаты и крупные суммы в конверте за землю в центре города и возможность освоить бюджетные деньги. Он присматривает за системой, контролирует финансовые потоки и, в некотором роде, Рафиков важнее и круче губернатора, потому что последний тоже кормится с его рук.
Как дела, Ринат Ибрагимович?
Мой голос спокоен и вежлив. Я смотрю в его глаза и вижу там злость. Рафиков привык, что любую задачу он может решить, любую проблему разрулить, но тут вдруг оказалось, что он ограничен в своих желаниях. В воскресенье, когда на фоне лечения ему стало лучше, он съел то, что нельзя было.
Кусок свинины. Совершенно не жирной, слегка недожаренной, сочной и вкусной. Она таяла во рту, и он съел её с непередаваемым удовольствием.
Через час заболел живот. Потом тошнота и рвота непереваренной пищей. Затем поднялась температура. Дежурный доктор сделал всё, что положено в таких случаях, и к утру Рафикову стало чуть лучше.
Так себе, говорит пациент, глядя на меня исподлобья, словно это я виноват в том, что он не может жрать в три горла то, что хочет.
Через час заболел живот. Потом тошнота и рвота непереваренной пищей. Затем поднялась температура. Дежурный доктор сделал всё, что положено в таких случаях, и к утру Рафикову стало чуть лучше.
Так себе, говорит пациент, глядя на меня исподлобья, словно это я виноват в том, что он не может жрать в три горла то, что хочет.
Что ели вчера? спрашиваю я. Заметив, как напрягся Рафиков, уточняю:
Вчера вам было плохо. Поэтому я интересуюсь, после чего это произошло?
Я ел только то, что давали здесь. Эту вашу мерзкую кашу, и стакан киселя.
Он отвечает на мои вопросы и на его лице видна вся гамма эмоций от неприятия больничной пищи до ненависти к медицине вообще. Он уверенно и нагло врет, причем, он сам себя убедил, что во всем виновата больница, а не его нарушение диеты. Он у себя в сознании пришел к выводу, что вчерашнее вкусное и замечательное мясо никоим образом не может быть причиной его проблем. И еще в чем он уверен, никто, кроме его жены, не знает, что он кушал жареную свинину.
Каша, кисель, и всё?
Да.
Кивнув, я улыбаюсь и говорю:
Ну, значит, эту какая-то случайность. Наверное, ваш панкреатит последний раз взбрыкнул, и вы сейчас быстро пойдете на поправку. Сейчас будет капельница с контрикалом, и вам станет значительно лучше. Думаю, что к завтрашнему дню можно будет подумать о переводе в эндокринологическое отделение.
Ни уличать его во лжи, ни пытаться его вылечить, я не желаю. Если в пятницу я еще размышлял, то сегодня я уверен: избавив Рафикова от панкреатита, хотя бы на время, я переведу его в специализированное отделение и забуду о существовании этой тени. Я не собираюсь тратить на него свои силы, и уж тем более, не дам ему возможность красиво умереть. Пусть умирает долго и в муках. Он это заслужил.
Какое отделение?
Рафиков, услышав мои последние слова, широко открывает поросячьи глазки и привстает на кровати.
У вас сахарный диабет. Вам надо будет подбирать инсулинотерапию, и это лучше сделать вместе с эндокринологами.
Какой такой сахарный диабет? Рафиков не хочет понимать и принимать то, что слышит.
Пожав плечами, я говорю:
Обычный. Скорее всего, он у вас появился на фоне панкреатита. Ну, это вы в эндокринологии разберетесь.
Развернувшись, я ухожу. Ни говорить с ним, ни рассказывать Рафикову о его заболевании, я не хочу. Так же, как и не собираюсь говорить о том, что ему надо обследовать кишечник.
Через три месяца у него в первый раз будет кровь в стуле. Еще целый месяц он будет думать, что это случайность, и никому не будет об этом говорить. Через неделю после первой жалобы терапевту, он будет направлен на ректороманоскопию, где у него обнаружат опухоль и предложат оперативное лечение. Рафиков не поверит хирургу, и поедет в Москву на обследование. Диагноз подтвердится, и он согласится на операцию.
Но будет уже поздно.
Я бы мог что-то изменить, но только что пришел к простому и однозначному выводу, что этот член стада заслуживает мучительную смерть.
7
После работы я иду пешком. Пусть далеко и идти надо по загазованным улицам, но летним вечером доставляет удовольствие, просто топать по одной из улиц, на которых совсем недавно я искал жертвы и, забрав очередной орган, нес каноп Богине. Сейчас мне кажется это наивным, но нужно было через это пройти, чтобы выйти на дорогу, ведущую к Храму, и к распятому на кресте.
Всё продумано и предопределено.
Я всего лишь подчиняюсь своему подсознанию, в котором уже всё записано и зафиксировано. Конечно, можно попытаться свернуть с дороги, но, ни к чему это не приведет, пропетляв, я снова вернусь на правильный путь.
Я мысленно возвращаюсь к разрушенному Храму, где я нашел распятие. Оказавшись там дважды, виртуально с Богиней, и реально с самим собой родом из детства, как мне показалось, я прожил целую жизнь. Или сразу две, одну за другой.
И в каждой был Он.
Почти мертвый, смертельно больной человек, наказанный два тысячелетия назад за то, что пошел своим путем. Мои попытки избавить его от страданий не увенчались успехом, хотя сложно решить, что было бы в этом случае благоприятным исходом. Думаю, что выздоровление было невозможно, а продолжение жизнедеятельности организма было возможно только на кресте. Сняв Его с креста, сам того не подозревая, я совершил акт эвтаназии.
Помочь умереть смертельно больному, это хорошо и правильно?
Или плохо и аморально?