Что самое удивительное рядом с ней, украдкой глядя на неё в отражении стекла балконной двери из-за ослепляющего экрана ноутбука, я мог писать часами и тысячами слов. Я раньше думал, что писать у меня получается только в беспокойном одиночестве, сломленным и разбитым, наедине с бутылкой виски и пачкой сигарет, а оказалось это не так. Может, это не любовь, может, это вдохновение? Что тогда такое любовь, что вдохновение, что всё это? Дар или проклятье? Я будто ребёнок, который что-то чувствует впервые, но не понимает, что именно, и объяснить-то тоже некому. Если она моя муза, то какая: одна-единственная, и нужно цепляться за неё и не отпускать, или одна из многих, и стоит отпустить и смиренно ждать, когда придут другие?
Старая машина, пускай и гордо именуемая «кабриолет», но это только для заманухи туристов, будто старая французская проститутка, кашляет перегаром мне прямо в лицо. Она трясётся, она странно переключает передачи, она неадекватно реагирует на повороты руля и попытки поставить её на сигнализацию. А попробуй я включить ближний свет вообще начнёт неистово визжать сиреной на всю улицу. Прямая противоположность моей родной, послушной, окружённой заботой японке, каждую деталь которой я знаю как облупленную. Что же, пускай. Стоит иногда сводить и бабушек на прогулку я же джентльмен, твою мать.
Рядом никого, как и сзади я абсолютно один в машине. Ни подруги, которую я везу в новые неизвестные места, надеясь на взаимность, ни друга, раздвигающего мне горизонты красоты музыки, ни пса, предвкушающего новые приключения и места. Никто не сопровождает меня в этот путь. Пускай, значит, так нужно. Это не плохо и не хорошо. Просто это так, и ничего с этим сделать я не смог, как ни пытался. Из бесчисленных мириад вселенных, щелчками пальцев переключая их, как каналы в телевизоре, я очутился в той, в которой мчу в полном одиночестве по идеально ровным трассам вдоль буйного моря с одной стороны и вереницей гор с другой. Лишь вой ветра, треплющий волосы, да рёв изношенного двигателя мне спутники в этом пути. Но даже если вдруг они исчезнут, обязательно вместе, я просто выйду, хлопну дверью, закурю сигарету и пойду дальше, потому что больше ничто не тянет меня назад, и сотни километров для меня теперь ни разу не предел. Дорога осталась дорогой. Бесконечность наконец стала бесконечностью.
Бесконечность стала безоблачным небом, бесконечность стала скалами, ради которых я гнал, как обезумевшая собака, две сотни километров Я, сонный и незавершённый (а я не завершусь, пока не сдохну), расплатился с дежурившим на парковке охранником, воткнул свою (снял её на день, но уже считаю своей) машину в свободное место между другими, между десятками других, вышел и вдохнул воздух свободы. Майка пропиталась сигаретным дымом и по́том, который градом капает с меня, но это не важно. Это больше не раздражает и не бесит, потому что, сам того не ожидая, сам тому не веря, в пенных волнах, нежно лижущих песок утопающего в зелени пальм пляжа, в острых обрывах скал, в пересохшем ущельном русле реки, в далёких спокойных горах, покрытых редкими островками жесткого кустарника, излюбленного горными козами, во всём этом пейзаже я вдруг обрёл и нашёл дом. Я дома. Я один, никого нет рядом, чтобы согреть, накормить, утешить и развеселить, как это должно быть дома, но я дома я точно это знаю.
Я. Дома. Живой. Одинокий. Свободный. И никого рядом. И какое это имеет значение, если вдруг, спустя долгие годы скитаний, я нашёл то место, которому я принадлежу и в котором остался бы навсегда? Меня сюда привели две сотни километров наедине с собой, со своими страхами, проблемами, мыслями, чувствами, другими «я», и ничего из этого больше не вызывает во мне отвращения. Две сотни километров в абсолютном молчании рёва двигателя и шума ветра над головой. Не одна сотня две. Оказалось, стоило превысить свой предел всего лишь в два раза. Одна сотня и я почти сдох, сгорбившись спиной, на которой не осталось места для шрамов после очередных ударов ножа, и опустошённый бурей, принёсшей в мир тысячи тонн крупных зерён лжи, убивших самое дорогое.
Две сотни и я восстал из пепла, будто феникс. Новый, другой, перерождённый. Я больше не боюсь своих мыслей, чувств, эмоций, мне не стыдно наутро за то, что я говорю и делаю в пьяном угаре. Если я что-то подумал, сказал, недосказал, сделал или не сделал значит, так надо. Значит, так нужно было. Может, это и есть свобода?
Не будет больше несбыточных мечтаний и обращений в прошлое с немым вопросом «зачем» в тоскливых глазах, не будет больше ничего я это знаю. И я знаю, что не дам собой играть, использовать себя в каких-то корыстных целях. Игры кончились, раз и навсегда. Теперь всё должно быть правильно, теперь всё должно быть честно, как бы тиски ни сжимали грудь болью и отчаянием, я должен оставаться собой, я должен хладнокровно смотреть на то, как моя ночная подруга уходит вдаль с другим, одна за другой, одна за другой (но как же хочется, чтобы она осталась со мной навсегда). И нет больше места в моей голове для горестей, печалей и других людей (только для одной, последней, найдётся, наверное). Всё закончилось.
И больше никаких молитв ночной вселенной, холодному злобному мерцанию звёзд. Больше никогда я не выйду в ночи на пирс один, послушать музыку и поговорить с ней. С ней, какой-то, в моей голове и точках далёких раскалённых термоядерных шаров. Она меня не слышит, они меня не слышат, никто по ту сторону мрачной синей бездны меня не слышит. Они никогда не заберут меня к себе, они никогда не исполнят шёпот моих мечтаний, какую бы жертву я им ни приносил. Хватит, хватит обманывать себя и верить им, надеясь, что они знают, что делают. Хватит с меня Веры и Надежды, пусть останется только Любовь усталым биением сердца и холодом бездонных глаз уходящей в тьму или свет (какая разница, ведь важно «как», а не «куда») подруги. Их было много, но и чувства были разные, и все они ушли, и будут продолжать уходить куда-то, туда, где они были, есть или будут счастливы. Уйдут все. Останусь только я, навсегда и сам с собой. Ну и пусть. Значит, так надо.
Вдруг перед обожжёнными усталыми глазами вновь появилась паутина. Только на этот раз моя нить не упиралась в глухую стену, а утопала где-то в тьме, мраке и пыли будушего. Кое-где маячили сводящиеся к ней другие нити, но я не могу разобрать пересекаются наши пути или проходят рядом в каких-то плоскостях реальности. В любом случае, это лучше, чем было бы без неё, месяц назад вытащившей меня из прощальных мыслей двадцать пятого этажа лёгкой фразой: «Привет) ну как, есть желание рвануть в последний раз перед закрытием сезона?)». Она где-то там, даже не понимает, что она дала взамен мне. Что-то, что не передать ни словами, ни разбитыми руками. Но и прямо сейчас она где-то там, не со мной, хотя хотела и обещала, а я здесь. Грустно, ну и пусть. Кому-то так нужно было ей, мне, ему. Да и к чему я привязываюсь, о чём сожалею? Я должен быть безмерно благодарен и не просить ни капли больше.
Что-то со мной осталось не так, несмотря на состоявшееся перерождение. Я остался сломанным, каким-то отчаянно неправильным, таким, что люди, только завидев намёки на эту неправильность, сломя голову убегают от меня. Так и она, вдруг легла на другую кровать, будто я прокажённый. И мне не за что её винить. Я больше не виню ни их всех и каждого, ни себя. Война не закончена, какая-то часть меня осталась сломанной, вот только какая? Почему меня осталось двое (ли?): один хладнокровно и зло глядит на окружающих, а второй тупо уставился в изодранный листок с рисунком? Мне нужно только понять: что именно со мной не так, какая часть поражена тьмой того, кто жил в слепоте моего тела вместо меня столько лет, найти эту часть и вырезать острым скальпелем кишащие червями гнойные шмотья мяса. И тогда крылья за спиной очнутся окончательно, раз и навсегда.
Уборка
Москва встречает меня холодным осенним воздухом и караванами банальных, налитых тяжёлым свинцом туч. Мысли о покинутом Доме ради этого мерзотного, продрогшего, пропитанного угрюмостью места возбуждают другие идеи о трусливом суициде. Увы, пока нет возможности прямо на выходе из аэропорта развернуться, подойти к кассе, взять билет на ближайший самолёт до Рая и никогда больше не возвращаться в эту вечную русскую осень.
Заказанное несколько минут назад такси подъехало, и я даже не успеваю выкурить сигарету и подумать, как скоро ветер раскачает облака настолько, что их влага перельётся через край и опрокинется кислотными дождями на хвойные леса вокруг города, или сможет ли солнце на закате пробиться сквозь плотную завесу затхлой атмосферы и озарить мой грязный балкон последними лучами заката.
Говорливый таксист на пути из одного аэропорта в другой (пилоты самолётов не всегда считают нужным садиться именно в заявленном пункте прибытия. Хорошо хоть город тот же самый) не даёт мне уснуть или подумать, но зато его неугомонный поток слов позволяет потренироваться распознавать приглушённый шумом трасс голос очередная проблема, с которой другой «я» ни черта не делал, а мне теперь разгребать за ним. Слух безнадёжно посажен постоянными отитами, речь сливается в бессмысленный набор звуков, из которых по обрывкам удается выудить слова, и, заполняя пробелы между ними, я хоть как-то улавливаю смысл фраз и могу поддержать диалог, иногда всё-таки отвечая невпопад.