С крестиком все будет просто. Недаром у нас под рукой ювелирная лавка. Но ты сегодня была в ударе он прижал Марту поближе, когда Макс пошел сажать мерзавца он поморщился, в такси, папа сказал, что ты большая умница, не растерялась
Я знаю, вздохнула Марта, Генрих, невозможно подумать, что он кузен герра Кроу. Его брат, Степан, очень хороший человек муж, мрачно, отозвался:
А я брат Максимилиана и Отто. Родной брат, Марта она слушала спокойное дыхание мужа:
Тварь родственник моего отца. Месье Корнель, или Драматург Марта велела себе запомнить кличку. Она обрадовалась, услышав, что отец воюет в Сопротивлении:
Я знала, что он будет сражаться с фашизмом Марта позволила себе закрыть глаза, как мама. Может быть, мы увидимся после войны. С мамой мы больше никогда не встретимся она тихо всхлипнула:
Петр Арсеньевич, то есть Петр Семенович, ее знал, наверняка. Но ничего не выяснить Генриху принесли крепкий, черный кофе.
Муж выпил чашку почти залпом:
Он все купил, одними губами сказал Генрих, и вообще, он в рот смотрит, и мне, и тебе, и Максу заранее заехав в ювелирную лавку, Генрих обо всем договорился. Он позвонил гауптштурмфюреру, в его комнаты, у Кудам, пригласив того на прогулку по Берлину.
В общем, все прошло удачно, подытожил муж, и я не думаю, что он станет болтаться на вилле. Макс уедет, после нового года, и он тоже Марта поняла:
Генрих сидит на месте мамы. Она мне оставила конверт, с письмом и крестиком, и ушла, чтобы не вернуться найдя под столом руку мужа, Марта погладила теплую ладонь:
Генрих никуда не уйдет. Мы вместе, навсегда девушка, устало, отозвалась:
Хочется надеяться, что ты прав, и после рождественского обеда мы его больше не увидим она отставила пустую чашку:
Не стоит о нем говорить Марта поморщилась, после войны его повесят, как и остальных взглянув на ее бледные щеки, Генрих, решительно, поднялся:
Тебе сейчас не помешает прогулка в лесу, и хороший обед, в ресторане, у воды он окутал плечи Марты собольей шубкой:
Я тебя люблю. Пойдем он посмотрел на небо, надо пользоваться ясной погодой усадив жену в мерседес, Генрих помахал ювелиру. Пожилой человек запирал двери лавки, пудель крутился у его ног:
После войны я куплю Марте самое лучшее кольцо, Генрих завел машину, в конце концов, мы в ювелирной лавке встретились он бросил взгляд на решительный профиль жены:
Не говори ничего. Она сейчас о матери думает, ей тяжело дворники смели со стекла палые листья. Вывернув на Кохштрассе, Генрих повел машину на запад, к Груневальду.
Высокая пара, в эсэсовских шинелях, медленно шла по аккуратной дорожке, вдоль берега реки Хафель. На деревянных скамейках блестели медные таблички: «Только для арийцев», рядом стояли чистые урны. Лес Груневальд, на рассвете, убирали дворники, уносившие холщовые мешки в кузова грузовиков:
Виллем рассказывал, тоскливо подумала Тони, как хорошо в Арденнах осенью. Холмы усыпает бронзовая листва, небо голубое, пахнет хвоей и свежим ветром, с Ботранжа. Он обещал, что мы пойдем по грибы. Я Уильяма водила грибы собирать, под Москвой. Маленькому нравилось белокурые волосы сына играли золотом в утреннем солнце. Он шел, держа Тони за руку, в шерстяном пальтишке, с якорями. Малыш помахивал жестяным, маленьким ведерком:
Мы боровик нашли Уильям, зачарованно, остановился: «Мама, грибочек! Большой!».
Он побежал к сосне, хвоя пружинила под ногами, пели птицы Тони помнила прикосновение ладошки сына, но не захотел срывать гриб. Стоял, открыв рот. Белка спустилась по сосне, мы ей шишку бросили. В России рыжие белки, как в Арденнах ночами, в Барселоне, Виллем рассказывал о родных местах, о белках и оленях, о лисьих норах и гнезде сокола, на крыше замка, о старом, времен Арденнского Вепря, мосте:
Папа меня взял форель ловить, когда мне два года исполнилось у него было теплое, крепкое плечо, я очень гордился, что сам принес рыбу на кухню. Не форель, конечно, Виллем тихо усмехнулся, плотву. Улов, кажется, кухонный кот съел, хотя родители меня убеждали, что повар рыбу к столу подал. Той осенью война началась, папа в армию ушел Тони нежилась в его руках:
Вы со Стивеном в Банбери тоже рыбу ловили. Папа и твои родители разрешили вам на барже оставаться. Мы все вам завидовали брат и Питер тоже просились на рыбалку. Мальчишек посчитали маленькими, для ночевки в одиночестве. Приехав из Лондона не выходные, герцог забрал ребят в палатку:
Девочек в замок отправили. Считалось, что леди неприлично проводить ночь в таких условиях Тони слышала звон комаров, над тихой, зеленой рекой. Загорелые ноги, в простой, холщовой юбке, открывающей колени, шлепали по воде:
Виллему пятнадцать исполнилось, а мне девять лет. Кто бы мог подумать, тогда? Мы скоро встретимся, я его спасу. Мы заберем Уильяма, из России, и навсегда останемся вместе. Наши дети будут ходить на рыбалку, к мосту Виллем говорил, что под сводами живут ласточки:
На реке очень красиво, шептал он в ухо Тони, вода холодная, мелкая, она бурлит по камням, птицы порхают над ручьем. Мы заведем шипперке, для малышей, и баржу, на Маасе. Я со штурвалом хорошо управляюсь, в темноте было видно, как Виллем улыбается, у меня много дружков имелось, матросов Тони поцеловала сильные, пахнущие порохом пальцы: «Собутыльников».
Можно и так сказать, весело согласился Виллем, меня старые шахтеры тайком вниз взяли, когда мне пятнадцать исполнилось. Осенью, после того, как мы в Банбери гостили он погладил Тони пониже спины, а потом сказали, что если я в забое начал работать, то обязан товарищей по бригаде угостить, как положено его серые глаза блестели, в свете крупных, южных звезд:
В долине со времен бабушки и дедушки ничего, крепче пива не продают. Пришлось ехать в Льеж Виллем, смешливо, махнул рукой, в общем, понятно, чем все закончилось. Я к тому времени, три года, как курил, и пиво успел попробовать, но с женевером не сталкивался. Мы с ним подружились Тони расхохоталась: «И все остальное случилось, наверняка».
Конечно, признал Виллем, ребята меня на танцы повели. Льежские парни с нашими шахтерами всегда дрались, традиция такая. Мне из-за какой-то девчонки нос разбили, но я ее отыскал, не поленился. Даже татуировку себе хотел сделать, на руке. Сердце со стрелой, и надпись: «Всегда твой». Без имени он поднял бровь, я и в те года понимал, что сегодня одна, завтра другая Тони тихо застонала:
Но все закончилось простыня полетела на пол, она шепнула: «Нет, нет, это я вся твоя, Виллем, всегда»
Все закончилось, когда я увидел тебя, в Теруэле Тони вздрогнула.
Как я говорил на лекции донесся до нее монотонный голос оберштурмбанфюрера фон Рабе, я считаю сахар, табак, алкоголь, губительными для человеческого здоровья, фрейлейн Антония. Особенно женского здоровья он поднял белый, ухоженный палец:
По примеру фюрера, я не употребляю мяса, и придерживаюсь того мнения, что вегетарианская диета продлевает жизнь. Однако в течение беременности и кормления моя супруга может, есть мясо и рыбу. Белки необходимы для правильного развития плода Тони, невольно, оглянулась, ища глазами камень. Ей хотелось разбить оберштурмбанфюреру голову, в безукоризненной фуражке, с черепом и костями. Фон Рабе заехал в санаторий «Лебенсборн» после обеда, под предлогом того, что хочет проведать сестру.
Клюнул, удовлетворенно поняла Тони, глядя на смущенный румянец, на щеках офицера, он с меня всю лекцию глаз не сводил, а после выступления сказал, что хочет ответить на мои вопросы более подробно желая обратить на себя внимание фон Рабе, Тони поинтересовалась сущей чушью:
Вегетарианские рецепты для здорового образа жизни она едва ни закатила глаза, его бы удар хватил, увидь он паэлью и хамон, которые мы с Виллемом ели. Не говоря о риохе, по вечерам Тони ощутила запах жареного бекона, на сковороде, треск яичной скорлупы, горьковатый аромат кофе:
Я Виллему завтрак в постель приносила. Правда, завтраком все не ограничивалось Отто фон Рабе пригласил фрейлейн Антонию прогуляться у реки:
Если у вас есть свободное время Эмма рассмеялась:
Вы с Антонией увидитесь на рождественском обеде. Я жду испанских сладостей, а тебе их не поесть девушка подтолкнула Отто. Вечером в санаторий приехал лектор, из расового отдела СС, в сопровождении чемодана с коллекцией черепов. Курсанткам рассказали о параметрах неполноценных народов, евреев и славян, и обучили делать необходимые измерения.
Мы сейчас не заняты Тони велела себе изобразить скромность, но я не хочу вас обременять Отто уверил ее, что ничего обременительного в прогулке нет:
Если не считать самого оберштурмбанфюрера мрачно подумала Тони, кажется, он никогда не затыкается фон Рабе познакомил ее с темой своего доктората. Он гордо упомянул, что защита назначена на январь. Отто пустился в долгие рассуждения об арийском образе жизни, древнем язычестве и предназначении женщины, для великого германского рейха: