Остальное я скажу при встрече, подытожил он, и посмотрю, как он откликнется, за завтраком Джон распечатывал письма тем же ножом, которым намазывал масло на довольно подгоревшие тосты. Меир шуршал The Times:
Мэтью, кстати, ночью прилетел из Каира, сообщил кузен, отогнув лист, с моими боссами, так сказать, Даллес и Донован тоже посещали конференцию. Они наметили совещание секретных служб, с докладом Мэтью, на послезавтра. Потом выступал Питер, с информацией о промышленном потенциале Германии. Меир откусил от тоста:
Тоже подгоревший. Сегодня закончилось действие французского мандата в Ливане, со значением, добавил кузен, то есть мандат давно существовал только на бумаге. Теперь Ливан объявит о своей независимости. Британия в то же время мандат в Палестине получила, Меир снял пенсне. Герцог, желчно, отозвался:
На карту посмотри. Если мы уйдем из Палестины, то вы, евреи, окажетесь полностью изолированными. Рядом Ливан, он загибал пальцы, Сирия, Трансиордания, Египет. Везде живут мусульмане. Вас просто сметут с лица земли, Меир. Британия обеспечивает защиту еврейских поселений, не позволяет стране скатиться в междоусобные стычки, серо-синие глаза заблестели холодом:
У нас есть свои боевые отряды, отрезал Меир, евреи не позволят себя смести с лица земли, как ты выражаешься, Джон вздохнул:
И не скажешь ему ничего. Возьмет, и отправится после войны организовывать боевые отряды, то есть банды. Тамошние подпольщики его с руками оторвут, учитывая, что Авраам вряд ли выжил, решив не спорить, герцог вернулся к письмам. Опять сообщали о будущих покушениях на тройку. Зевая, он распечатал очередной конверт. Прочитав машинописные строки, Джон поперхнулся чаем. Неизвестный, на отличном английском языке, утверждал, что у него есть сведения о местонахождении известного британского аса, полковника Кроу, якобы погибшего в Норвегии, два года назад:
Полковник арестован НКВД и содержится в одном из советских лагерей, Джон перебросил письмо Меиру. Кузен, казалось, только что не обнюхал бумагу. Блестели стеклышки пенсне, он внимательно читал записку. Меир прощупал конверт:
Машинка американская, тихо сказал Меир, я узнаю шрифт. Remington Rand, модель десятками тысяч выпускают. Конверт и бумага местные, продаются на почтамте. Он душится сандалом, Джон уловил едва заметный аромат теплых пряностей:
Или она, герцог забрал конверт, покойная тетя Юджиния всегда пользовалась такой эссенцией, по силе удара они тоже ничего не определили. Джон позвонил Питеру. Кузен появился на форде, ровно через четверть часа.
Это Воронов написал, уверенно сказал майор Кроу, они здесь с Кепкой встречаются, они нашли уединенную скамейку, в посольском саду, под желтыми листьями граната. По мраморной дорожке скакал воробей:
Хорошая осень, как в Испании, отчего-то подумал Джон, Меир тогда добрался до Гранады. А я ничего, кроме Барселоны и Мадрида не видел, и то из окопов, Джон сомневался, что письмо отправил Воронов.
Зачем ему? пожал плечами герцог:
Понятно, что он здесь на встрече с руководством, однако именно он выдавал себя за Стивена, он навещал Констанцу. Он, кстати, ничего не пишет о Констанце, Меир криво усмехнулся:
По той же причине, что и я. Не хочет отсюда улететь прямым рейсом в Блетчли-парк, лежа в чемодане. Он тебе на встрече все скажет, Воронов, если он был автором, прилагал маленькую схему базара. Забегаловка находилась неподалеку от ресторана, где они обедали в ночь с четверга на пятницу.
Отложив наконечник кальяна, Джон отщипнул виноградину:
Может быть, стоило ребят взять, на встречу? Того же Меира. Оружие у меня есть, но еще один человек не помешает, Меир покачал головой:
Не надо. Ты его спугнешь. Он и так, наверняка, боится, что ты появишься в кафе с отрядом коммандо, Питер молчал, глядя на блестящие брызги воды в фонтане:
Я знаю, почему он отправил письмо, внезапно, сказал кузен, он хочет найти Констанцу, смуглая щека покрылась легким румянцем:
Ему не говорят, где ее держат. Он надеется, что Британия ему поможет, такое, конечно, все объясняло:
Констанца способна на чувства, напомнил себе Джон, она любила Майорану. Она могла полюбить и еще раз. Тем более, она была совсем одна, на оккупированной территории. И он тоже мог полюбить, несмотря на задание. Теперь от него скрывают, где находится Констанца, Питер попросил Джона:
Констанца способна на чувства, напомнил себе Джон, она любила Майорану. Она могла полюбить и еще раз. Тем более, она была совсем одна, на оккупированной территории. И он тоже мог полюбить, несмотря на задание. Теперь от него скрывают, где находится Констанца, Питер попросил Джона:
Если придет действительно он, не говори ему о семье. Такое ни к чему сейчас. Если мы выживем, я сам его найду, воробей вспорхнул, закружившись над фонтаном. Предстояло еще подумать, как выручить Констанцу и Стивена из СССР:
О Стивене я сейчас узнаю, а сведения о Констанце достанет Меир, после встречи с Кепкой. Интересно, кто он такой, колокольчик у двери слабо звякнул, на Джона повеяло сандалом. Он сбрил бороду, дорогая, замшевая куртка, облегала широкие плечи:
Он работает в самом сердце рейха, подумал Джон, рискует больше, чем мы. Он союзник, он сам пришел к нам со сведениями. Он любил Констанцу, то есть любит. Он совестливый человек, вблизи, не на фото, он оказался еще больше похож на Питера.
Только он за шесть футов ростом, поднявшись, Джон, немного, запрокинул голову. Его ладонь была крепкой, теплой:
Я получил ваше письмо, Джон откашлялся, советский разведчик повел рукой:
Пока не стоит упоминать имена. Я закажу чаю, и поговорим, бросив на низкий столик пачку американских сигарет, Воронов отошел к стойке.
Назойливо, тяжело жужжала тяжелая, осенняя муха.
Пахло старой, засохшей кровью, подгнившим мясом. Темноту прорезал свет мощного фонарика, стоявшего рядом с расшатанным, деревянным табуретом. Луч шел вверх, к сводчатому, низкому потолку. Мясницкий крюк покачивался на цепи. В длинных пальцах вспыхивал и гас огонек сигареты. На блестящих, отполированных ногтях играло отражение света фонаря.
Максимилиан покуривал, забросив ногу на ногу, покачивая носком замшевого, итальянского ботинка. Повесив куртку на крюк, вбитый пониже, он закатал рукава льняной рубашки. Светлые волоски на руках золотились. Он рассматривал грубый стол для разделки туш. Рядом валялась изрубленная топором колода, с выцветшими пятнами крови.
Крик муэдзина в подвал не доносился, но по швейцарскому хронометру Макса настало время вечерней молитвы. Квартал опустел. Впрочем, сюда и днем никто не заглядывал. Вокруг цементной фабрики, на южной окраине города, висела мелкая, белесая пыль, грохотали грузовики. Птицы кружились у вершины круглой, кирпичной башни. На каменной площадке разлагались трупы. Башня молчания возвышалась на небольшом холме, куда могли подниматься только могильщики зороастрийской общины.
Максимилиан, сначала, хотел наплевать на запреты религии, но покачал головой:
Нет, слишком опасно. Полиция может получить особое разрешение, найти его тело, штандартенфюрер не собирался оставлять следы в пансионе. Надо было найти подходящее помещение для будущей работы. Взяв напрокат машину, он обследовал городские окраины. Неподалеку от башни стояло полуразрушенное здание, зияющее провалами окон. Припарковав автомобиль, взяв фонарик, Макс обнаружил то, что ему требовалось. Старая городская бойня оказалось давно заброшенной.
Он затягивался сигаретой, смотря на спокойное лицо герра Холланда. Рядом с табуретом, где сидел Макс, пробежала крыса. Штандартенфюрер даже не сдвинулся с места.
Хлоралгидрат в чае не подвел. Максимилиан поджидал Муху, с грузом, как озорно думал штандартенфюрер, за углом базарного коридора. Рынок почти опустел, торговцы погрузились в послеполуденный сон. Они устроили герра Холланда на заднем сиденье машины. Макс похлопал Муху по плечу:
Возвращайтесь в пансион, поужинайте, навестите завтра музей. В галереях есть на что посмотреть, Макс прислонился к капоту машины:
Думаю, суток, в компании с нашим другом, мне хватит с лихвой, Макс захватил из пансиона флягу с кофе и бутерброды:
Я не проголодаюсь, уверил он Муху:
Надеюсь, наш друг, он кивнул на спящего Холланда, не узнал больше того, что ему нужно, Макс не собирался отпускать англичанина живым, однако он не любил неряшливости в операциях.
Петр Арсеньевич изучал лицо англичанина. Брат покойной жены напоминал ее, твердым, решительным подбородком, прозрачными, светло-голубыми глазами. Он коротко, по-армейски, стриг светлые волосы. Вокруг глаз Петр заметил тонкие морщины. Штурмбанфюрер не намеревался ничего говорить ни о бывшей жене, коммунистической подстилке, ни об ее ребенке: