Именно так, именно! спешит подхватить Марковна. На службе ни-ни, ни капли в рот. Не то, что его сослуживцы по военкомату: к концу дня так набузыкаются, что лыка не вяжут. Клавдия после них каждый вечер сумками стеклотару выносит.
Ивановна прерывает свое затянувшееся молчание. Она спрашивает:
Что еще говорит твоя Клавдия?
Много Разное, откликается Марковна. Бабу будто привез Из Москвы С одним чемоданом приехали Будто молодожены Разведенные они
Семеновна встрепенулась.
Как «разведенные»?! Я слышала: муж и жена Не по правилам
Э, когда-то Марковна шумно вздыхает. Днями в магазине видела ее. Присмотрелась, ясное дело. Никакого вида. Пигалица. Ни кожи, ни рожи. Что в ней нашел товарищ майор? Ума не приложу. Он-то видный такой, представительный.
Ивановна солидно бросает:
На вкус и цвет товарищей нет.
Любовь зла полюбишь и козла, ядовито уточняет Семеновна.
Марковна кивает.
Верно Все так, но
Семеновна высказывает догадку:
Присушила, поди?
С ней соглашается Ивановна.
Как пить дать.
Марковна же все свое гнет:
Клавдия, будто, слышала, что товарищ майор в Москве-то большим человеком был.
Семеновна спешит возразить:
Мелет Клавдия. Он учился
Да, учился. Но учеба бывает разной. Где учился товарищ майор, а?
Семеновна отвечает:
В академии пожалуй.
Ивановна авторитетно подытоживает:
Не в чинах мужик. Наш военком на одну звездочку больше имеет.
Семеновна, кивнув, поддерживает Ивановну:
И кто ж из Москвы в нашу-то глухомань большого человека зашлет?
Это загадка, соглашается Марковна. Что-то там было Не иначе
Блядун, скорее всего, несусветный, выпалила Ивановна, вот и турнули.
Марковна отрицательно качнула головой.
Нет-нет! Тут что-то другое.
Другое? ехидно переспрашивает Ивановна и отвечает. Тогда проворовался.
Ха-ха-ха, заливается Марковна. Шинель на барахолке толкнул, что ли?
Мало ли, отвечает Ивановна. Свинья грязи найдет
Вот так и судачат люди в поселке.
Я скептически отнесся к слухам. Долгое время не сталкивался с «варягом». Однажды случайно увидел на улице. Идет, гляжу, по дощатому тротуару впереди парочка. Мило идет, склонив друг к другу головы. О чем-то тихо щебечут. Он поддерживает легонько ее под локоток. Он регулярно склоняется к партнерше и легонько касается губами ее щеки. Кто такие? Поведение совершенно непривычное для такого поселения. Когда баба тащит пьянь-мужа, это да, другое дело, но чтобы по вечерам такой моцион принимать?! Извините! Обогнав, мельком взглянул. Любопытно, знаете ли. Мне не знакомы. Поздоровался. В провинции все друг с другом здороваются, если даже видятся впервые. Мужчина, кинув в мою сторону взгляд, ответил кивком. Спутница же, поглощенная своим мужчиной, в котором, видимо, был сосредоточен весь ее мир, все ее богатство, никак не прореагировала и продолжала неотрывно смотреть в одну точку, в ту точку, где сосредоточено было все, что ей было близко и дорого. Понятно стало, кто эта парочка.
Сказать, что увиденное меня заинтриговало, это ничего не сказать.
Случай помог мне увидеть «варяга» поближе и получше разглядеть. Контора, где я работал, подыграла. Не специально, понятно.
Мой начальник прилично играет в шахматы, поэтому вечерами, когда рабочий день заканчивается, подтягиваются звезды поселкового шахматного Олимпа, с которыми шеф сражается на равных. Увы, другого места для встреч нет. Шеф, почти мастер спорта по шахматам, играя со мной, дает фору: уже в начале поединка убирает с доски либо две ладьи, либо ферзя. Но и это меня не спасает от проигрыша. Две беды меня преследуют в игре: во-первых, вечные зевки (шеф всегда милосерден, поэтому щадит, предлагает переходить, но я, упрямствуя, гордо отказываюсь); во-вторых, напрочь отсутствует стратегия, следовательно, дальше второго хода не вижу ничего.
Один из вечеров. Присутствую из-за любопытства, в качестве болельщика, разумеется. И появляется новичок, то есть майор из военкомата (кто-то, видимо, подсказал, что в нашей конторе собираются шахматисты и разыгрываются нешуточные баталии).
Присмотрелся к новичку. Мускулист и широк в плечах, выше среднего роста. Скуласт и на подбородке ямочка. Ухожен лицом, то есть гладко, до синевы выбрит. Подтянут. Басист. Бросается в глаза: суховат в общении, говорит лишь по необходимости, о себе ни слова. Почти не улыбается. Даже тогда, когда полковник от кавалерии (он в отставке, сам выбрал местом для проживания этот глухой поселок и также заядлый шахматист) начинает рассказывать армейские анекдоты. Слушая, как, громко хохоча, закатывается кавалерист, лишь кривит лицо.
Мой шеф с первого же поединка почувствовал в новичке серьезного соперника. Проигрывая, нервничает. Майор же, вижу, при этом, уступая провинциалу, остается стойко невозмутимым.
Проходит месяц. И я пробую майора разговорить. Отшил тут же. Всего лишь взглядом. Взгляд до такой степени выразителен, что утратил навсегда всякий интерес к сближению. Я подумал: «Высокомерный самолюб».
Ошибся, поспешил с выводами. Выводы не только поспешны, а и несправедливы. Приду к этому лишь годы спустя. Человек, с вечной грустинкой в глазах (впрочем, и это мне могло всего-то лишь тогда показаться), отгородился от мира глухим забором, не оставив даже щелей, чтобы никто не мог заглянуть в его священный внутренний мир, до которого, как ему кажется, никому нет дела. За забор он никого не пустит.
Майор проводит в нашей конторе лишь пару часов и спешит домой. Ему ни с кем не хочется общаться (это видно), но страсть к шахматам, которую (единственную в его жизни) он не в силах удовлетворить дома, принуждает идти на контакт.
Пару раз увидел майора в районном Доме культуры: в зале не более десятка зрителей и сквозняк. На киносеансе.
Еще раз увидел в местном вокзальном ресторане (он, то есть ресторан, единственный на весь поселок). Сидит у большого окна, выходящего на перрон, мимо которого проносятся с шумом поезда, поезда на Москву. Перед ним графинчик с водкой и незатейливый салат. Как понимаю, зашел сюда не на минутку.
Это был единственный раз, когда видел майора за выпивкой и без жены. О чем он думал, разглядывая поезда, уносящие людей в даль, в том числе и в Москву? Сожалел? Вспоминал? Или, может, о чем-то мечтал?
Парочка постепенно примелькалась. Поселковые перестали возбужденно обсуждать поведение «варягов». Свыклись. Стали воспринимать как местную достопримечательность, но не более того. К тому же «варяги» зажили тихо, скромно, не возбуждая любопытства и кривотолков. Не стало интереса. Угас он, как костер, в который не подкладывают регулярно дровец.
Да и местечковая общественность вскоре была взорвана другой сенсацией, куда более зажигательной и привычной для всех. Мужик (видный такой, служащий, из культурной местной элиты; его всякая собака знает в поселке и не облаивает), напился, пришел домой только под утро и стал шарашиться в доме. Супруга его (живут без малого три десятка лет) спросонья загундела: ах, мол, такой-сякой да разэтакий, когда эта жрачка прекратится? Надоела, видать, мужику со своими проповедями. Цыкнул на нее и ногой топнул. А супруга того больше распалилась и давай его крыть последними словами. Мужик хвать, что подвернулось под руку в тот момент, да и запустил в жену. Метательным снарядом послужил чайник, оказавшийся в руке. Чайник, пролетев мимо жены, ударился в сервант, и брызги стекла во все стороны. Караул, вопит супруга, муж, кричит во всю глотку, убивает. Милиционер тут как тут, протокол составляет, а оскорбленная супруга заявление строчит, чтобы, значит, призвали к порядку мужа-буяна. И неважно, что на потерпевшей стороне ни единой царапины. Важно тут другое: мужик посягнул не просто на зануду-супруженцию свою, а на лицо ответственное в поселке городского типа, на заведующую отделом райкома КПСС. Тут, братцы мои, не хулиганкой, а политикой попахивает. На кого руку поднял мужик? На партию покусился?! Ну, не совсем на партию, а всего-то на одного из ее активных бойцов, но все равно Хулиганка с политическим душком.
Новая сенсация затмила старую. Теперь поселковые обсуждают, лишат воли или нет мужика, замахнувшегося на самое святое на «ум, честь и совесть» эпохи?