По статье?
Да.
Ну, говори.
Впечатление смазано заголовком Крайне неудачный заголовок.
Ты так считаешь? спрашивает Гагарин, и я замечаю, что в его голосе яд, а в уголках губ появляется еле заметная усмешка, похоже, чрезвычайно ехидная.
Не только я, Иван Степанович. Подтверждая мнение обозревателя, некоторые из присутствующих закивали.
Вот как? Редактор нервно застучал карандашом по столешнице. Порадуйся: мой заголовок.
Но Обозреватель растерялся и не знал, что дальше говорить.
Ты хотел бы, чтоб статья еще и с авторским заголовком вышла?
Не знаю
То-то и оно Заголовок специально сделан кондовым Гагарин поморщился. Это политика Всё!.. Закончили и переходим к планированию7.
На этом и завершилась моя трехнедельная стажировка в «Уральском рабочем». И вернулся в свою провинциальную жизнь.
А шалинские князьки выжидают
Родная редакция встретила настороженно. Все смотрели на меня с любопытством, задаваясь одним вопросом: что-то теперь будет? Но ничего не происходило. Внешне, по крайней мере. И редактор молчал, будто воды в рот набрал, хотя прекрасно знал, что может меня ждать в дальнейшем. Мог бы по-товарищески предостеречь. Но Атмосфера, чувствую, вокруг наэлектризованная. Прихожу в райком, и аппаратчики стараются избегать прямых контактов: все сухи и немногословны. Холодком отовсюду веет. Может, думаю, со временем оттают?
И оттаяли бы, если б попритих на какое-то время, посидел чуток в каком-нибудь уголочке. Но нет! Я журналист, я боец партии, поэтому долг зовет каждый день идти в бой за идеалы. Бросаюсь на очередной неприятельский дзот, будто кто шилом в задницу подтыкает. Реакция на атаку? Вполне предсказуемая: раздражение в кругах районной элиты не только не спадает, но и растет не по дням, а по часам.
Что же сдерживает князьков? Почему бы не пнуть крепенько под зад «варягу», пробующему натянуть на себя мантию учителя-наставника? Выжидают. На что рассчитывают? Надеются, что оступлюсь, на чем-либо спотыкнусь и тогда
Обычно ловили подобных сражателей за «правду» на бытовухе. Например, аморалка в виде связи с любовницей. Совсем отлично, если жена придет в райком и пожалуется, что коммунист-супруг непристойно ведет себя в семье. Тут тебе сразу персональное дело на партийное собрание: покаешься отделаешься строгим выговором, но с работы все равно попрут, потому что это их конечная цель; заартачишься быть исключенным из партии, а тогда, что ты за заместитель редактора, что ты за идеологический боец? Ну, на худой конец, напился и попал в вытрезвитель. Пьют все? Да, но не все попадаются. Вора судят не за то, что он украл, а за то, что поймали.
Начальство терпеливо, не обнажает без крайней нужды кинжал. Ждет своего часа. Понимает уже, что на аморалке вряд ли подловит тут, видит, все чисто. Но, думает про себя начальство, человек слаб, несовершенен, поэтому обязательно где-нибудь на чем-нибудь да «подорвется». Ну, а пока Ждет своего звездного часа, не давая даже повода подумать, что замышляет подлую месть. А что я? Ничего не жду и продолжаю работать в своем ключе, то есть задиристо. Ну, например
Сергей Соловьев, председатель районного комитета народного контроля, получает письмо, в котором сообщается о непристойностях, допускаемых начальником районного отдела внутренних дел Мошкиным, в письме высказывается просьба разобраться и принять меры к безобразнику. Письмо не анонимное.
Соловьем зачем-то знакомит меня с содержанием письма. Знакомит приватно: только, предупреждает, между нами. Прочитав, спрашиваю:
Что собираетесь предпринять?
Ничего. отвечает Соловьев.
Почему? Вопрос прозвучал глупо, потому что знаю ответ. Нужды спрашивать никакой не было.
Соловьев обреченно вздыхает.
Не дадут Мошкин член райкома КПСС, особа, приближенная к Самому
И как быть?
Отправлю жалобу с сопроводительным моим информационным письмом в райком. А там
А там похерят, спешу добавить.
Соловьев опять вздыхает:
Их право.
Но вы же член бюро райкома?!
Сегодня член, завтра не член. Сам косо взглянет и песенка моя спета.
Но это же произвол! Начинаю кипятиться.
Но это же произвол! Начинаю кипятиться.
Ну, что ты говоришь? На себе разве еще не почувствовал?
Отмахиваюсь:
Не обо мне сейчас речь. Скажите, какова, на ваш взгляд, доля правды в жалобе?
Скорее, на все сто процентов. Сигнал-то не первый. Да и без этих сигналов знаю: не без глаз.
Готов, прямо-таки горю жаждой справедливости. Тут же принимаю решение: так это не оставлю и сделаю все, чтобы общественность узнала правду. Мне, считаю, уже терять нечего. Признаюсь о намерении Соловьеву. Тот ахает и машет руками.
Ни в коем случае! Меня сожрут и не подавятся. Скажут, что это я науськал. Давай условимся: ты этого письма не видел.
Да, не видел. Охотно соглашаюсь. Но никто мне не сможет помешать заполучить такое же письмо. Встречусь с автором, попрошу написать еще и в редакцию, уже на мое имя.
Ну, как знаешь Как старший товарищ, не советую: боком выйдет.
Ну, какие советы? Когда слушал подобные советы? Тем более, если во всеоружии, то есть с фактами, и на коне.
От Соловьева к автору письма. Тот, на мое счастье, оказался дома. Сказал ему, что мне все известно, что хотел бы иметь на руках документальное подтверждение, то есть письмо соответствующего содержания. Он спросил: откуда узнал? Ответил: земля слухами полнится. Не хотел он, потому что не верил, что газета хоть что-то напечатает. Убедил, в конце концов. Чтобы полностью исключить возможные подозрения по адресу Соловьева, попросил дату в конце письма поставить другую. Автор согласился. И вот у меня собственноручное письмо, из которого следует, что написано оно было на два дня раньше, чем Соловьеву, то есть получалось, что узнал первым, а Соловьев вторым. Маленькая неправда, но о ней знают лишь трое (Соловьев, я и сам автор) и каждому не резон раскрывать эту неправду.
В редакции знакомлю с полученным письмом редактора. Тот читает, и, вижу по его лицу, не удивляется ничему. Чертова провинция! Эти малые поселения, где все и всё о происходящем знают, но делают вид, что ничего не знают!
Михаил Кустов, прочитав, спрашивает:
Что собираешься делать?
Как что!? Возмущаюсь. Буду делать то, что положено партийному журналисту!
Редактор хмыкает.
Ну-ну Знаешь, что делают с бодливой коровой? Спросил он, и сам же ответил. Ее делают комолой8.
Позиция Кустова удивила: он предостерег, но не стал отговаривать. Подумал: уже хорошо, есть шанс вытащить парадный офицерский мундир Мошкина из затхлого и темного закутка на свет Божий, потрясти хорошенько, выбить накопившуюся пыль.
Приступаю к ковке железа, покуда оно раскалено. Вечером того же дня встречаюсь с Мошкиным, знакомлю с письмом и прошу прокомментировать изложенные факты. Мошкин держится уверенно, можно сказать, самонадеянно: он точно знает, что помимо воли первого секретаря редактор ничего не поместит в газете. Так что опасаться нечего. А заместитель редактора, сидящий перед ним, считает Мошкин, не редактор, к тому же с подпорченной репутацией и имеет во власти серьезных недоброжелателей. Комментирует охотно. Оправдывается неумело, поэтому в речи, по сути, звучат не опровержения, а подтверждения того, что написано в письме.
Два следующих дня посвящаю встречам с возможными свидетелями. Неохотно, но дают, как любят говорить юристы, признательные показания. Заношу в блокнот, а для верности, чтобы потом не взяли свои слова обратно, знакомлю с записями и прошу удостоверить истинность личной подписью. Поясню: подобный способ сбора фактов при подготовке заведомо скандальных материалов перенял от друга юности, моего одногодка Руслана Киреева, специального корреспондента журнала «Крокодил».
Еще один день и статья «Пятна на мундире» сходит с печатной машинки. Иду в кабинет редактора. Там Дмитрий Лаврентьев, друг Мошкина, правда, последнее время между ними пробежала черная кошка, и они почти не разговаривают. Лаврентьев, кстати, тоже знал о похождениях бравого майора милиции. И мы втроем, то есть Кустов, я и Лаврентьев, обсуждаем каждый абзац статьи, при необходимости, вносим коррективы.
Что же получилось в итоге? Фактически, плод коллективной мысли. Лаврентьев (понимаю, что у него примешиваются личные чувства) высказался за то, чтобы статья была поставлена в ближайший, то есть субботний номер. Редактор не стал возражать. А раз так, то отнес исправленную рукопись ответственному секретарю, чтобы тот имел в виду при макетировании второй и третьей полос. Попросил поставить подвалом.