Долгий год - Александр Владимирович Виноградов 3 стр.

Нет среди трав, растущих вверх,
Такой что трогает ресницы,
И, докасаясь ягодицы,
Уходит дрожью по ноге.

Нет среди скошенной травы
Такой, что станет колыбелью,
Приятной, мятною постелью,
Как утро солнечной зимы.

У них не будет вдохновенья,
В их жилах ранены ростки
И трав великое цветенье
У них давно без перспектив!

Их точно хватит, чтобы дно
Иссохших впадин океана
Заполнить сладостью обмана
И вечным счастьем до краев
Чтобы в их волнах навсегда
Косатка свыклась с ощущением,
Что от ее сердцебиения
Сильнее жмется у кита.

Их точно хватит, чтобы рос
Последних саженцев посланец
В краю, где не был этот танец
Воспет до этого всерьез.
И между засухой и днем
Он будет жить теперь другими
Глазами вечными иными,
Пока питается дождем.

Их точно хватит, чтобы я
Теперь в них верил по-другому
Непослушание закону,
Незабываемость огня
Такое чувство, будто вмиг
Горят, и льются, и кидают,
И дуют ветром, и ласкают
В последней лампе мотыльки.

Они-то точно будут здесь
Сок по щекам и размываться,
Когда придет пора прощаться,
Они не примут эту весть
И впадин риф заполнят в дне,
Размыв на берегах посадки
Не свыкнуть маленькой косатке,
Что кит остался на песке

Ярки объятья,
Прекрасны и скрыты,
Есть только нежность движенья руки.
Губ недрожанье, но дрожью налитых:
Ты же согласна со мною идти?..

Как по вечернему летнему крику
Звезд, что упали у пальцев Твоих.
И дополняли собою молитву,
Пахли губами, как белый налив.

Сердце взорвалось и стало немного,
Стало теплее. Теплее в груди.
Глаз Твоих звонких мне много и много
Ты же согласна со мною идти?..

Как по весеннему светлому зову,
Кроны черкали из листьев плетей;
Пали коврами, к признанью готовы:
Ты же ведь будешь женою моей?

Звезд всех сиянье у ног не заменят,
Мягким коврам не понять глубины,
Лишь бы Твое ощущение веять
И целовать Твое сердце в груди

Кем бы ни быть мне, но раненой птицей
Я же сумею к Тебе долететь,
Я, умирая, закончу молитву
И Твои руки смогу отогреть.

Ярки объятья,
Прекрасны и скрыты,
Есть только нежность движенья руки.
Губ недрожанье, но дрожью налитых:
Да!..
Я согласна с Тобою идти

Заметный еле первый снег
Уже не мог держаться:
Его несущий оберег
Пустил его смеяться.

И он летел холодной тлёй
Об руки и колени,
Непонимающе простой
И первый в этом небе.

Для октября любимый сын,
Из парков разукрашка,
В приоритете с золотым
На них сидит рубашка.

И ей не думать привыкать
К соскобам этой пыли,
Что норовят ее умять
И отбелить отныне.

Доразбери свои слова
Уж слишком больно мажут
Они к началу октября
Зашли на распродажу.

Я Тебя никогда не увижу
В бойком вихре закатных штормов,
Потому что сумею предвидеть
Их свирепых начала оков.

И закрою ладонью от ветра
Каждый звук и биенья момент
Твоего неокрепшего сердца,
Что под веяньем тянется в плен.

Никогда им не дам прикоснуться
Среди пальцев и кожи щеки!
Я заснул и не смею проснуться,
Потому что мне снишься лишь Ты!

И осень зиме признается в любви
На голые ветки взирая,
Зима, как ребенок, от счастья дрожит,
Свой снег, как листву, предлагая.

И тянутся руки осенней поры
В прохладное зимнее утро.
Они не случайно друг друга нашли
Связало их вечное чувство.

Какое ты счастье, подруга моя!
И сердце твое, твои руки
Укутают вышивкой белого льна
Души замерзающей звуки.

И стану я небо о счастье молить,
В ладони держа на огне,
Дыханье свое навсегда подарить,
Как осень когда-то зиме

дальше нежность, примеряя
К своду глаз свою луну,
Потихоньку засыпает
Ангел, бросивший иглу

И по венам тянет поза,
Аж до мягкости пера,
Как расплывчатость мороза
Теребит его уста

Он твердит о том, как больно
Потерять, кого не знал.
Эту жизнь по лункам вольно
Он без смысла разыграл.

И согнувшись холод давит
Век ресницы налиты,
Кровью-соком высыхают
Хлопья на краю плиты.

Крылья порваны и смяты,
Нет черты во взмахе рук.
И по рёбрам от утраты
Через грудь лишь слышен стук.

«Только голос хрипло кинешь»,
Ангел говорил слова:
«Я люблю её! Ты слышишь?
Я люблю!» И вдруг в глаза

Яркий свет от Бога свыше
Разлетел по небесам,
По асфальту, плитам, крышам
Он развеял всё, что знал

И, очнувшись, ангел бредил:
«Хлопьев, порванных за снежность»
Её слёзы в Иудее.
Ну а дальше? Дальше нежность

А ночи дарится печаль
И тишина порой.
На губы спустится вуаль,
На волосы фатой

Приляжет, может, первый снег,
Над августом смеясь.
Я в тех глазах увижу грех
И покаянья часть.

Я знаю: может, уже есть
В твоих сердцах любовь,
Но в тишине нелепый смех
Мне сниться стал порой.

Опять в глазах своя боязнь,
Но страх точнее слово.
И я отдам ему ту дань,
Что бьется сердцем снова,

Что заставляет тело лечь
От холода на землю.
И, согреваясь, ей напеть
Мотив всего скольженья

От высоты, как в первый раз,
Когда глаза летали
До ниши, сложенной в рассказ,
До повести упали.

Подойди, подойди
Я увижу.
Я тебе обо всем расскажу.
Так склоняются кронами ивы,
На ладонях рисуя листву.

Прислоняясь к щеке и по шее,
Словно дрожью пронзая сильней,
Его губы дарили движенье:
Ты же будешь женою моей?

Не смотри, не смотри
Это слезы.
Это только немного дождя
Как в обмякших ростках у березы,
На губах задержалась вода.

Прикоснулись соленые крылья
Задрожав, задрожав, повела
Ветки нежной березы и ивы
Заплелись, как услышали:  Да!

Подойди, подойди
Я увижу.
Я тебе обо всем расскажу.
Как же сладко бывает предвидеть,
Я поэтому «горько» кричу!