Бестолочь, вервр снова сел спиной к печи. Зевнул. Ну, я им устрою поутру праздник красного петуха. Или дрова мои, или они пепел. Вот и будет пьяному борову «гу» на всю окру-гу!
Ан облизнулся в предвкушении ярких впечатлений и заснул мгновенно, не дождавшись тёплого молока.
Утром старухе едва удалось открыть дверь: вплотную к ней перед избой была свалена изрядная гора дров. Не ахти каких, уж всяко не дуб и не берёза, не ровные поленья так, бросовые отходы. Но разве и на такие кто-то рассчитывал? А когда старуха, получив от слепого несколько монет, отправилась за тканью для детских распашонок, она узнала свежайшую сплетню: хозяину постоялого двора под утро приснился ужасающий пожар. Вроде бы во сне огонь занялся от искры из-под подковы жуткого, бесовского мухортого коня.
Сон был до того страшен и похож на явь, что поутру недостоверно трезвый скряга раздал все долги и, обливаясь слезами испуганного раскаяния, сгоряча замирился с соседями, коих норовил сжить со свету пятый год подряд. Был спешно перенесён на прежнее место забор, и даже за урожай с захваченного огорода возмещено серебром. Чудеса
Столичные истории. Гости
Полуночный стук в ворота сам по себе не удивил дозорных в «Алом льве». К хэшу Лофру приходят разные люди, и многие таковы, что днём их на улице не увидишь. Одни в каретах сидят, за закрытыми шторами, а другие эти самые кареты стерегут по кустам, так шутят младшие ученики. Но у языкастых недоумков мало надежд вырасти в старших учеников, куда более молчаливых и осведомлённых.
Ночами при воротах дежурят старшие. Им сумеречные гости понятны уже по манере стука Но только не в этот раз. То ли царапнули, то ли мазнули костяшками пальцев робко, с сомнением.
Назовите себя и своё дело, хмурясь и продолжая строить догадки о госте за воротами, потребовал безродный Омаса, в шутку именуемый теми самыми языкастыми новичками «сын хэша» за впечатляющие рост и вес. Он и правда ниже Лофра всего-то на ноготь. По ширине плеч и вовсе равен, только болезненно-вспухшего брюха у Омасы нет.
Да откуда бы вам знать меня, мил человек, смущённо извинился из-за ворот слабый женский голос. А дело моё вот, всё на бумаге. Сказано передать в целости, прямо в руки хэшу Лофру, а уж он по доброте своей и решит, что к чему.
Омаса сразу разобрал деревенский выговор, ведь у него у самого был похожий лет пять назад, когда довелось стоять по другую сторону ворот и стучать, не веря, что откроют и выслушают. Ладонь Омасы протёрла затылок, не склонный потеть и зудеть от сомнений. Толстые пальцы вцепились в короткие, курчавые волосы, похожие густотой и свалянностью на медвежий мех.
А разбудим-ка хэша, вымолвил Омаса, сразу выбрав решение, какого от него не ждал никто из стоящих рядом. Могучая ладонь отяготила плечо соседа. Ступай.
Я? пискнул, проседая под рукой, младший.
Переспрашивать, получив приказ, тем более в дозоре, тем более ночью совсем уж плохо. Так что, пока Омаса разворачивался всем телом, сопя от недоумения, младший вывернулся из-под руки и помчался, как лист, влекомый ураганом всё далее от каменного утёса
Омаса замер, именно как каменный. Он более не шелохнулся, покуда доски скрипом не обозначили пробуждение хэша, и сам Лофр не возник на крыльце, зевая и лениво похлопывая пухлой рукой по ненавистному своему, не желающему худеть, брюху.
Хэш облокотился на перила. Он молчал и ждал.
Дело к вам. Как видно, особенное, сообщил Омаса и без усилия подвинул в проушинах запорный брус, который большинство здесь полагало бревном.
Видно ему, оживился хэш, щурясь то ли в насмешке, то ли со сна. Ночь глаз коли, а дубине видно. Умных учу-учу хоть днём всматриваться, а дубине через дубовую воротину видно.
Продолжая ворчать под нос и часто повторяя про дубину, хэш спустился с крыльца и побрёл к воротам. Дозор притих. Все знали: когда Лофр вот так переваливается и смаргивает, ему изрядно плохо. И такого его поднять с постели, вынудить всунуть опухшие ноги в тапки уже беда а вдруг еще и нет ей причины?
Омаса играючи двинул створку ворот, отступил на шаг и поклонился гостям, еще толком не видя их.
Скрипнули колеса, застучали копыта женщина, вежливо поклонившись в ответ, ввела под уздцы лошадь, впряжённую в лёгкую двуколку. Лофр споткнулся, хмыкнул и прибавил шаг.
Червяк, ты выполз из норы? Сам или опять погнали? По твоей бледной роже моей лучшей дубине и без слов рисуется жалостливый ответ. Но я-то знаю: ты от рождения сизый поганец, всегда по уши в гм. Не важно, а вот как при тебе смогла завестись женщина? Глаза Лофра блеснули ярче. Живая, а не пером к бумаге пришпиленная. Вылезай, немочь. Помрёшь после, а покуда представь меня.
В двуколке завозились, распихивая ворох шерстяных покрывал и бормоча невнятно, толком не проснувшись. Женщина не обернулась к спутнику, она, чуть наклоня голову, пристально изучала Лофра, вслушивалась в его сиплое дыхание, считала шаги и, кажется, норовила на слух взвесить
Вам лежать надобно, добрый хэш, неожиданно строго велела гостья, подалась вперёд, взяла Лофра под локоть и принялась разворачивать к парадному крыльцу. Испарина так оно понятно было сразу, что испарина. Верно сын говорил, не лечат в столице этой, а только калечат. Ещё говорил, нрав у вас непростой, и лекарей вы гоняете, почём зря. В боку с утра колет или под вечер началось? Здесь или пониже и, может, немеет ещё тут и тут?
Вот всё это, но со вчерашнего утра, если не учитывать крайние лет десять А с лекарями да, всякое случается.
К полнейшему изумлению дозора, хэш не сопротивлялся и брёл к крыльцу. Все указания, какие он дал это короткий жест руки: мол, сами тут с прочим разбирайтесь, не дети. Хэш щурился, пристально, почти невежливо рассматривая гостью и без зазрения совести наваливаясь на её плечо чтобы вела и слушала жалобы А разве прежде хэш имел привычку перечислять свои болячки? Вслух! И даже громко, со вздохами
Так вы зовите меня Лофр, а не хэш. Как опыт подсказывает, хэшей лечат вовсе уж плохо. Их и за золото, и за страх, и за уважение один край, только и делают, что калечат Но в Тосэне другой обычай, там лечат с душой. Вон червяк Монз бодро ползает. Одно мне странно: двуколка под весом книг не хрустит.
Он все роздал, без жалости, сникла женщина. Я Ула, вы моего сына, пожалуй, помните?
Вы и есть та лучшая в мире травница. Ага, Лофр замер, похлопывая себя по брюху. Ага! Повезло мне. Вот только знать бы, какой такой ценой и где сам Ул?
Не ведаю, всплеснула руками Ула. Монз указал: спешно ехать сюда и лишнего не думать, а если сделается ему вовсе худо, показать письмо. Спорить было невозможно, видно ведь: он безвозвратно из дома подался.
Худо Червь резвее моего ползает, Лофр отстранился, обернулся и завистливо глянул на гостя, переминающегося у двуколки. Мне его не жаль, мне себя жаль. А ваш Ул та еще заноза, не пропадёт. Ловкий аж не глядя выпороть охота.
Он хороший мальчик, смутилась Ула. Вновь поддела хэша под локоть и повела далее, по ступенькам в дом. Тяжело на вдохе или же на выдохе донимает главная боль? Тут или левее? А вот стукну легонько, отдаёт куда?
Лофр, пропавший было в коридоре, снова выглянул в полуприкрытую дверь, тараня её брюхом. Нахмурился, наблюдая обычную, деловую суету. Коня уже распрягли и ведут прочь, тюки и короба отвязывают с задней площадки двуколки, снимают и бережно несут в дом. Прибывшего в двуколке гостя поддерживает под локоть сам Омаса, и весь, дубина здоровенная, исполнен чисто деревенской почтительности.
Эй, короб с травами, сюда, позвал хэш и пронаблюдал, как короб о двух ногах лёгкий, но объёмный, человека и не видать за ним помчался во весь дух к крыльцу. Хэш высунулся из двери по пояс и взревел: Кухня! Самих изжарю, если гости ужина сей миг не получат.
Подворье «Алого Льва» затаилось, благоговея, пока хозяйский бас катился и дробился, вызывая эхо Так и узнали, что гости к хэшу прибыли особенные, а Омаса вот же дубина с чутьём, по роже и не заподозрить! опять не сплоховал.
Утром новости подтвердились, даже с избытком. Ни свет ни заря во дворе проявился стук. Заныли, завизжали пилы. А, когда пришло время выходить для утренних занятий, всякий споткнулся, с недоумением обнаружив новое: беседку, низкий стол внутри, подушки по всему полу, на южный манер. Посреди беседки бодрого Лофра, отоспавшегося впервые с незапамятных времён! В уголке самовар. А при нем гостью, сосредоточенно перебирающую травы перед длинным рядом разноразмерных чайничков.
Сколько у вас детишек, по-деревенски простовато улыбнулась гостья.
Странно, но усмехаться в ответ на такую наивность мало у кого из «детишек» получилось. Голос у гостьи был тёплый, спокойный, и смотрела она как-то хорошо. Даже Лофр при ней выглядел непривычно мирным.