Записка Господу Богу - Вознесенская Юлия Николаевна 5 стр.

Зверий рык, но запах бронзы.
Не сафари, но работа.
Не кругами, но дозором.
Полночь. Град. Парад зверей.

Выход прайда.
Кто с крылами,
Кто с кольцом в ноздре гранитной,
Кто проносит в львиной гриве
Женский сумеречный лик.
А российский император
Не волчицею был вскормлен
Зубы пробовал цареныш
О крутую бабью грудь,
Но любил зверье.
И город
Сторожам чугунногривым
Смело царь-градостроитель
Доверяет по ночам.
Объезжает их дозором.
И встает над Ленинградом
Запах бронзового пота
Императорских коней!

В лесу Казанского собора
Брожу среди стволов замшелых,
Наощупь замшевых. Шмели
Трамвайные гудят в сторонке,
Ползут по каменным дорожкам
Зеленоглазые такси.
Фонарных ландышей семья
Произрастает у фонтана,
И электрическим нектаром
Вечерний воздух напоен.
Лес полон жизни и движенья:
Исходят соком автоматы,
Щекочет ноздри аромат
Витрин больших и переспелых.
Горят рекламные цветы,
Посвистывают постовые,
Везде оград чугунных хворост
Похрустывает на ветру

А во дворах, а во дворах,
В кустах кирпичных и бетонных
Живут коричневые крысы
И камень гложут по ночам.

Он на полночном рандеву
Срывает с дерева листву
И над трамваем леноватым
Вдруг провода закоротит,
И по глазам кариатид
Сверкнет огнем зеленоватым.

Он беспощадно материт
Весь ленинградский материк
За полумертвую истому
И воет, воет всем назло.
Ему пока не повезло
Поэта выкинуть из дому.

Закипает молнии аркан,
В соборный прогудит орган
И, изрыгнув победный зык,
С Исакия рванет на площадь
И там, над площадью, полощет
Багровый дьявола язык.

Выпить бы, что ли, с тобою вдвоем,
Поговорить обо всем?
Видишь ли, время тоски водоем,
И не сдается внаем.

Не перемелешь разлучной реки,
Хоть Сену Невой нареки.
Я ли твоей не любила руки?

Тут не заслужишь и не умолишь.
Письма останутся лишь
Как поживаешь, бездомная мышь?
Как поживает Париж?

Кто-то гонится за мной
Слышу шорох за спиной,
Оглянулась листья,
Листья желтые летят.

Возвращатесь-ка назад,
И откуда вы взялися?
Еще август у двора,
Августейшая пора.

Еще будет виноград,
День рожденья, гость из Минска,
И напишет в Ленинград
Из Парижа наш Кузьминский:
Все пойдет у нас на лад.
.

Листья желтые летят.

Декабрьский снег,
И белою страницей
История проходит отстраненно,
Как странница.
И надо сторониться,
Чтоб не задеть
Давайте поглядим,
Куда плывет отечественный дым,
Куда уходят люди в декабре
И как деревья строятся в каре!

Уж третий год, как мы уже не мы,
А дни рожденья траурные вехи.
Но до сих пор, чуть я смежаю веки
И тень твоя кивает мне из тьмы.

Весло Харона плещет у кормы
Да, третий год, как умерли навеки.
Вино прокисло. Бесполезны греки,
И не разрушить собственной тюрьмы.

Я угадаю свой последний час,
Наворожу себе былые муки
И жадно стану их перебирать.

Какое злое ремесло у нас!
Быть вещими от счастья до разлуки
И много раз до смерти умирать.

К 50-летию переименования города

Петербурги мои, Петербурги!
Разлетелись по белу свету,
По белым страницам, как птицы,
Птицы-странницы перелетные.

Далеко улетели птицы
Не аукнешься, не докличешься;
Не черпнуть им водицы невской,
Собирать им горькие зерна

Но в апреле приходят поэты,
Молодые, голодные, нежные,
И приносит каждый по птице
Возвращаются петербурги.

Каких обид не занавесить лесом,
Каких очей оградой не обвесить,
Не занавесить парком, встречным блеском?
К сему добавим благостную весть,
Но весть потом.
С утра еще не выходило солнце,
По куполам не заводило танца.
Едва-едва теплело в рукавичке.
Не согреваясь стихотворством речи,
Я стыла в царскосельской электричке.
Один был друг, и тот уж был далече,
А рядом было так
А после было так.
Лисичка апельсиновая корка
Глаза ведет на рыжем поводу
И тихо усмехается с пригорка,
Где ревность поскользнется, и на льду,
И где напротив солнца я иду
Навстречу вести.

Приятно знать, что у тебя есть дом,
Когда идешь со всем рабочим людом
И видишь, что невесть за коим лядом
Идет прохожий за тобою следом,
И стелется отечественный дым.
А вот идет по улице соседка,
Из сумки у нее торчит селедка.
Я ей сейчас (соседке, не селедке)
Четыре двадцать пять за свет отдам.

Когда денек и солнечен, и весел,
То и сквозняк в метро, сей мертвый ветер,
Что каждому назойливо знаком,
Покажется апрельским сквозняком,
И более того весенним ветром,
И с явственным березовым приветом.

При этом, если выйти на Обводный
На миг покажешься себе свободной.
Там на откосах желтые цветы
Растут в дерьме. И им подобен ты
Судьбой дурацкой русского пиита,
Где мать и мачеха в одном объятьи слиты.

Поэт! Не отвергай своей страны,
Хотя ее достоинства страшны.
Ее даров тяжелых не принять
И головы кудрявой не поднять.

Но впереди Никола и Коломна,
Где жизнь еще свободна и укромна,
Где детские свободны голоса,
И рвутся золотом тугие небеса!

Печальна тень кариатиды,
Балкон несущей за плечами.
Державны липы, но плачевны
Вокруг дрожащие куртины.

Плывут дома различной масти.
Гиперборейская столица
Две и три четверти столетья
Плывет, плывет
А все ни с места!

1. Утро

Еще спала. А дождь уже стучал
По всем листам в саду и в изголовье,
По тем словам, что за ночь искололи,
И влажный воздух свежесть источал.

Еще спала. А дождь уже во сне
Напоминал велеречивой кодой,
Что нынче день, дарованный Природой
Одной лишь мне и только по весне.

Еще спала. А дождь уже просил:
«Проснись! Сегодня День Благодаренья!
Прислушайся: Господние творенья