Так ты в бригаду пойдешь? ещё раз спросил после завтрака отец, глядя на меня с печальной строгостью.
А куда мне деваться, с улыбкой ответил я.
Ну, тогда завтра подходи к колхозной конторе. Там Александр Петрович будет тебя ждать.
***
Но неожиданно оказалось, что на общем собрании колхоза, которое состоялось в понедельник вечером, правление колхоза отложило строительство нового дома до тепла. То есть примерно до середины мая.
Всё это время я перебивался случайными заработками: колол дрова, ремонтировал заборы, сбрасывал с крыш затвердевший за зиму снег. По вечерам брал книги в местной библиотеке и с грустью вспоминал свою Маргариту, которая осталась где-то там, в другой жизни, о которой здесь, в вятской глуши, почти ничего мне не напоминает. Первого тепла я ждал как спасенья. Как истины, способной разрешить все мои проблемы.
Наконец, однажды вечером в конце мая обрадованный отец зашел ко мне в комнату и сказал, что пора идти рядиться. Вся бригада уже в сборе. Они будут ждать меня у колхозной конторы.
На следующий день рано утром я направился к колхозной конторе, которая располагалась в центре села и была когда-то загородным имением известного купца Шамова. Контора представляла из себя каменный дом в два этажа, крытый железом, который со стороны казался довольно приземистым. Возле здания конторы располагался выцветший стенд социалистического соревнования, какая-то непонятная железная конструкция в виде мачты и деревянный клуб, чем-то похожий на маленький коровник.
Ещё издали на широком крыльце конторы я приметил коренастого старика с окладистой рыжей бородой и такими же рыжими всклокоченными усами. Он о чем-то беседовал с двумя сухонькими загорелыми мужиками, один из которых всё время разводил руками и громко прихохатывал, а другой угрюмо смотрел себе под ноги и молчал. На голове у старика была выцветшая соломенная шляпа, на плечах военная гимнастерка образца сорок первого года, на ногах синие милицейских брюки с лампасами и хромовые сапоги. В лице старика, пожалуй, не было ничего необычного. Широкие скулы, большой рыхлый, с тёмными крапинками нос красноватого цвета, маленькие хитрые глазки. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы увидеть в нем потомственного плотника. «Скорее всего, это и есть Александр Петрович», решил я, подходя к крыльцу.
Через несколько минут я уже почти всё знал и о двух других представителях нашей будущей бригады. Одного из них звали Николаем, другого Василием. Оба они были как бы на одно лицо: с раннего утра уже слегка навеселе, неряшливо одетые, безразличные к своему внешнему виду и к форме выражения своих мыслей. Я понял, что первое время мне будет тяжело с ними, но отступать было некуда. Надо привыкать к тому, что есть, надо уметь приспосабливаться.
Потом мы ещё несколько дней встречались там же. Ходили в колхозную контору заключать договор. С договором что-то не клеилось. Колхозный строитель не давал той суммы, которую просил наш бригадир. Председатель колхоза выступал на стороне строителя, мы горой стояли за нашего бригадира. В общем, дело не клеилось. Раздосадовавшись, Александр Петрович даже высказал мысль, что из этой затеи (если всё именно так пойдет и дальше), пожалуй, ничего хорошего не получится, но всё же нашел в себе силы довести начатое дело до конца. За постройку одноквартирного дома нам должны были заплатить пять тысяч триста двадцать рублей. Кажется, не так уж мало. Но в процессе работы мы неожиданно узнали, что Александр Петрович по своей глупости вместо одного заключил два договора. Один на слом старого дома и подвозку строительных материалов, а другой на постройку нового. Тут-то и начались разногласия. Колька Купцов, по прозвищу Замес, который не так давно вернулся из мест не столь отдаленных, сказал:
Хреновину ты сбуровил, Петрович. Надуют тебя конторские с этими договорами, даю башку на отсечение.
Почему? не понял бригадир.
Потому что по дополнительному наряду мы ничего не получим. Это фуфло.
Договор есть договор. Куда они денутся, стал увещевать Кольку Александр Петрович.
А вот куда, начал объяснять Колька, загибая свои заскорузлые пальцы. Ты по основному договору три с половиной тысячи получишь и гуляй Вася.
Как это?
А ты сам посмотри ладом. Второй-то договор у тебя без печатей. Такие бумаги банк к оплате не принимает. Это липа.
Как это?
А ты сам посмотри ладом. Второй-то договор у тебя без печатей. Такие бумаги банк к оплате не принимает. Это липа.
Да как же липа. У меня ведь свидетели есть. Я, если нужно будет, бучу подниму, пригрозил Александр Петрович. Они меня знают. Я бывший фронтовик, мне терять нечего. Моя берданка всегда наготове.
А сейчас это не поможет. Ты под основным договором расписался?
Расписался.
Ну, вот и всё. Там сумма указана, три тысячи триста.
Сейчас посмотрю.
Посмотри, посмотри, посоветовал Николай с усмешкой.
Да Три триста.
Ну, вот и всё! Гуля Вася.
А второй наряд без печатей.
Да. Без печатей.
Ну вот, с иронией заключил Колька. Вот и всё. Олух ты, Петрович!
После этого разговора мужики весь день работали с плохим настроением, а вечером решили немного выпить. Не для куража конечно, а так для того, чтобы на душе полегчало. Сложились на водку, передали деньги Васе Карпикову четвертому члену бригады, русоволосому, привычной внешности мужику, и тот как-то очень охотно, можно сказать, с радостью сбегал в сельповский магазин.
Пока он бегал, мы осмотрели место будущего строительства. Решили, что работы ещё много. Дом, который мы должны были сломать, представлял из себя длинное и мрачное деревянное здание, состоящее из трех равных частей. Первая часть, то есть первая квартира в этом доме, принадлежала когда-то видному в здешних местах революционеру Якову Борисовичу Барковскому. До конца восьмидесятых годов в ней располагался небольшой музей, из-за этого на пыльном фасаде дома со стороны улицы всё ещё красовалась мемориальная доска с барельефом славного революционера. В процессе работы нам предстояло осторожно убрать эту доску и передать на хранение в местный краеведческий музей. Но с этой задачей мы, что называется, не справились. Как-то во время очередной попойки, когда нам не хватало до полного счастья граммов по сто сто пятьдесят, Колька Замес взял хищно изогнутый ржавый гвоздодер и одним ударом сковырнул со стены дома памятную доску.
Тут меди будет килограмма четыре, мужики. Зачем добру пропадать? Так ведь? Медь сейчас дорогая.
И, не дождавшись нашего ответа, привычным путем побежал к нелегальному скупщику цветного металла Прохору Лопатину, который жил на соседа ней улице в новом доме, заросшем со всех сторон ржавым железным хламом.
После Колькиного возвращения пьянка продолжилась, а я почему-то подумал, что всё самое скверное в России происходит как бы между делом, не в соответствий с нравственным чувством, а вопреки всему. И этому не найти подходящего объяснения. Просто так происходит, и всё. Это как брызги, после прыжка в мутную воду.
Потом, когда мы, слегка пошатываясь, весело прогуливались по дому старого революционера, я высказал Кольке упрек, мол, всё это как-то не по-людски, нечестно получилось насчет доски. Так вообще-то не делается. На что Колька ответил:
А Царя убивать было хорошо? Честно? Дочерей его юных и сына калеку? Хорошо, правильно?
Не знаю, искренне ответил я, но память есть память. Надо всё в памяти сохранить: и хорошее, и плохое.
Сохраним, заверил Колька. Без досок и знамен сохраним. Ты не сомневайся. Всё этим гадам припомним потом. За всё они ответят.
Я обратил внимание, что в квартире известного революционера не было ни мебели, ни удобств. Только русская печь да узкие, похожие на бойницы окна, плотно заколоченные досками. А ещё там было чучело громадной птицы, похожей на буревестника, прикреплённое к потолку таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто она летит. Буревестник со стеклянными глазами, видимо, был для старого революционера неким символом, с которым ассоциировалось у него представление о настоящей свободе. О настоящем полете мечты.
Проходя по одной из пыльных комнат мемориальной квартиры, Вася Карпиков случайно задел за угол выцветших обоев, после чего вынужден был с ужасом отскочить в сторону. Ибо вся стена дома оголилась, и нашим взорам предстали плакаты времен коллективизации. Тут были строгие лица рабочих и крестьян с беспощадными взорами, с бровями, сведенными к переносице. Какие-то топорные, но больно бьющие в цель стихи, призывающие к борьбе с православной верой. Плакаты с цитатами Троцкого, Луначарского, Свердлова и Когановича.
Ужас какой! искренне произнес Вася, разглядывая их. Сколько всякой дури! Вы только послушайте: