Не мели! огрызнулся Сергей Юрьевич. Ты хорошо знаешь, как он ко мне относится.
Тогда тем более нет повода злиться.
Я? Злюсь? Да ты не знаешь, как по-настоящему злится муж. Походила бы с недельку с синяками поняла бы. И надолго.
Этого еще не хватало, обидчиво произнесла Марина. Попробуй, если кулаки зудятся. Но прежде подумай хорошо. Ты меня знаешь: обид не прощаю никому, а муженьку тем более не прощу.
Гор-дая, язвительно протянул муж.
А ты как думал?
Ну, будет, примирительно сказал он. Извини.
Может, все-таки расскажешь, что случилось?
Да, так
Расскажи легче будет.
Яблоков-старший допил чай, оставшийся кусочек пирожка засунул в рот. Жевал медленно, сосредоточенно. И молчал.
Ну же! Жена не отставала. По опыту знала: выговорившись, тот станет сразу другим.
Понимаешь, шеф к себе вызывал
И что?
Степаныч «обрадовал». Решил, говорит, передать мне для расследования убийство двух женщин.
Пока что-то никак в толк не возьму: в чем проблема?
А в том, что я отказался, тем самым сильно расстроил шефа. Он недоволен. А ты знаешь, как я ценю и уважаю Степаныча. Он для меня как батя. Я тебе говорил, как по-отцовски ко мне отнесся, когда по распределению из института прибыл под его начало стажером. Опекал. Натаскивал. Обучал. Да, у меня красный диплом имелся. Но, оказалось, на практике его недостаточно. Если бы не он
Был бы кто-нибудь другой: мир не без добрых людей.
Не говори так! Степаныч один, и других таких не бывает, не может быть!
Преувеличиваешь.
Ни капли Пройдя курс стажера, оставил у себя. Потом, когда его стали направлять в Афганистан, позаботился и обо мне: с собой взял. Без таких, как ты, сказал Степаныч, там нельзя.
По-прежнему не понимаю: если так боготворишь его, то зачем отказался? Это или еще какое-то убийство какая разница. Все равно без работы-то не оставят.
Тебе не понять
Да куда уж мне, обиделась жена.
Не мог я браться за это дело.
Почему?!
Причин несколько: во-первых, я не смогу быть объективным, так как преступление совершено в соседнем с нами доме. Здесь я многих знаю с детства, меня тоже. Будет неэтично, если этим делом буду заниматься именно я.
Шефу об этом сказал?
Да.
И что он?
Не одобряет, хотя и настаивать не стал. Я ему также сказал, что на мне «висит» уже одно убийство. Заковыристое дело: три подонка убили мужика, согласившегося подвезти их на своей машине до дома. Убили, вывезли в пригород, закопали в снегу. Попались случайно. Прямых свидетелей преступления нет, вещдоков кот наплакал, сами они дают противоречивые показания. То валят друг на друга, то отрицают все начисто. А недавно, в довершение ко всему, «телегу» на меня накатили
Что им надо?
Написали, будто психически и даже физически на них воздействую на допросах.
Это правда? Мне-то можешь сказать.
Чушь собачья, конечно. Подонки!.. Он с минуту молчал. Не знаю, удастся ли довести до конца это дохлое дело. Степаныч, понятно, верит в меня, однако у меня самого такой уверенности нет.
И все? Только-то?
Думаешь, мало?
Чепуха какая. И из-за этого изводишься?
Из-за чего же еще?
А тот, кто до сих пор ведет следствие? Куда девался?
Пока никуда. Дворкин на месте. Поговаривают, что его метят на повышение. Согласится или нет никто еще точно не знает.
Получается, что разговор-то с шефом был всего лишь предварительный?
Ну и что из того? Все равно обидно, что огорчил Степаныча Батю!
21 января. Среда. 19.25
В прокуратуру Прижелезнодорожного района приехал начальник следственного отдела городской прокуратуры Горовой. Приехал трамваем. Пересек трамвайные пути, прошел подземным переходом и поежился: весьма-таки неприятные ощущения. Вышел наверх, проходя мимо паровозика века девятнадцатого, возведенного на пьедестал, остановился на секунду. Если бы кто-то в это время оказался рядом, то мог бы услышать его восхищенные, сказанные вслух, слова: «Красив, чертяка!»
А вот и это двухэтажное кирпичное здание старинной постройки.
Горовой вошел внутрь, поднялся на второй этаж, повернул налево и вошел в кабинет прокурора. Там его поджидали. Сняв и повесив меховые куртку и шапку, он пригладил ладонью вороненые и оттого непослушные волосы, огляделся. Его окружали все давно ему знакомые лица. Приходилось и множество раз сталкиваться по службе. Он уже двадцать лет в прокуратуре Екатеринбурга. И лишь недавно, как он выражается, стал «чиновником», то есть возглавил следствие. А до того? Был следователем, так сказать, по особо важным делам. Раскручивал их только так. Кажется, Горовой первая «ласточка», влетевшая в руководящий кабинет не по воле и не благодаря прежним партноменклатурным заслугам. Да, верно, он тоже был когда-то коммунистом, но, так сказать, рядовым, достаточно пассивным. Его не выдвигали. А он? И не замечал даже. Ему казалось, что всего, о чем он мечтал, то есть любимого дела, достиг. Все же остальное его мало трогало. Возможно, именно поэтому, погруженный с головой в расследования запутанных уголовных дел, он даже и не заметил, пронесшиеся над ним политические бури и баталии. Они Горового миновали стороной. Он не горевал, когда пришлось расставаться с партийной принадлежностью. Возможно, даже в душе радовался деполитизации прокуратуры. Потому что, как он считал, еще больше останется времени на исполнение его прямых обязанностей. Он человек дела и только дела, а все остальное мусор. Для других (он видел) расставание с прошлым давалось значительно труднее. Поэтому, внешне демонстрируя полную лояльность новому режиму, внутренне противились новому, тихо брюзжали, когда случались неудачи или ошибки. Их эти ошибки даже радовали: раньше, жужжали они под ухом, ничего такого бы никогда не случилось. Горовой, слыша жужжание, только ухмылялся. Публично ни с кем не делился собственными мыслями (собственно говоря, и времени особо не было, так как крутился, будто волчок, однажды и навсегда заведенный). И только дома с женой или детьми (у него почти взрослые дочь и сын), когда настроение соответствовало, мог позволить себе расслабиться.
Как-то, сидя перед телевизором, глядя на искаженные злобой и ненавистью лица, шипящие ядовито с экрана по поводу демократических реформ, коротко хохотнул и заметил вслух, непосредственно ни к кому из семейного окружения не обращаясь:
Что, голубчики, малость прищемили павлиньи-то хвосты? Не нравится? Привыкли, вместо дела, шляться по заседаниям парткомов, строчить резолюции, протоколы партсобраний, следить за моральным обликом окружающих и рассылать доносы на товарищей по партии. Как все-таки много их, лишенных любимого занятия? Теперь все разом рухнуло. Армия партработников не знает, чем еще заняться. Конечно, те, не успевшие пристроиться. Неудачники, прозевавшие тот самый момент, когда новая власть делила портфели.
Жена его, Татьяна Евгеньевна, услышав монолог мужа, поддержала его:
У нас тоже, она после окончания Уральского электромеханического института инженеров транспорта пришла по распределению в управление Свердловской железной дороги, где и работала по сию пору. Многие недовольны нынешними переменами.
Муж удивленно поднял глаза на нее:
А им-то что? Дорога как была железной, таковой и осталась; как получали хорошие оклады, так и получают; как гоняли по стране вагоны, так и гоняют. Для инженера любая власть власть и только. Что изменилось? Вагоны? Локомотивы? Пути? Стрелки? Нет, как и прежде.
Ну, да, возразила ему жена. Для действительно инженера это действительно так. У нас же также немало тех, кто не знает толком, с какого боку к локомотиву лучше подходить; в чем разница между тепловозом и электровозом; тех, кто путает буксу с автосцепкой. А ведь на должности сидят на инженерной и на хорошо оплачиваемой. И все потому лишь, что некогда в партаппарате служили. Послушаешь их, так получается, будто сейчас ад кромешный, а раньше же рай небесный.
И сын Олег не преминул высказаться:
Вон, в Венгрии как сделали?..
Отец внимательно глянул сыну в глаза и улыбнулся.
А как в Венгрии? с затаённой хитринкой в глазах спросил он сына.
Ты что, пап, не знаешь?
Представь себе, не знаю, отец притворно развел руками.
Сын не увидел в глазах отца озорные искорки.
Там на пять лет запретили бывшим коммунистическим аппаратчикам занимать какие-либо государственные должности. Там и реформы легче идут не мешают люди из прошлого. Я бы на месте первого Президента тоже самое и в России сделал в девяносто первом поганой метлой бы повыгонял их.
Глянь-ка, жена, у нас свой радикал подрастает. Погоди, номенклатура, уж доберется наш сын до вас: такого жару поддаст, что все из парилок повыбегают на лютый мороз.
Я не прав? Нет, ты скажи, пап, я не прав?! Ух, я бы
Да, ты бы Да вот незадача: у бодливого бычка еще рожки не отросли. Он опять хитровато улыбнулся. Ну, жена, и до чего же опасного человечка мы вырастили.
Наконец-то Олег обнаружил отцовскую иронию.
Не смейся, пап, я серьезно. Вот стану
Политиком?
Не-е-е
Тогда кем?
Как ты прокурором!
Ну, во-первых, надобно уточнить: я не прокурор.
Почти.
Э, молодой человек, почти не считается. Во-вторых, надо получить образование
Получу!
Осталось тебе немного: начать и кончить, также иронично вставила Татьяна Евгеньевна Горовая.
И, наконец, в-третьих, продолжил отец. После окончания юридической академии, если ты, конечно, ее имеешь в виду, придется изрядно покопаться в дерьме в чине следователя. Так что, отец заливисто захохотал, что с ним случалось лишь в минуты самого хорошего расположения духа, на отдаленное будущее бывшей номенклатуре ничего не грозит и обкомовские, горкомовские бонзы могут спать спокойно.
Ты все шутишь Парень обиделся.
Отец сразу заметил это. Он легонько взял за плечи рядом сидящего сына, притянул к себе, обнял его, похлопывая легонько по спине, сказал:
Не обижайся на меня, дурашечка. Ты же знаешь, как я тебя люблю.
Тотчас же подскочила Оксанка, дочка его.
А меня? А меня, папулечка? Девочка обвила его за шею, прижавшись к шершавой отцовской щеке.
Тебя тоже.
Крепко-крепко?
Невероятно как крепко.
А кого больше и сильнее любишь: меня или Олежку?
Обоих одинаково сильно-сильно!
Сильнее мамули?
Ну понимаешь, доченька. Что касается вашей матери, то это, знаешь ли, красавица моя, другая статья и из другого кодекса.