Прискорбные подробности гибели деда моего Кузьмы Васильевича, конечно, придуманы и даже, возможно, приукрашены ибо не осталось в живых очевидцев, и не дошел до семьи рассказ о том. Но то, что он насильно был забран в колчаковщину и не вернулся из провального похода адмирала к Волге факт.
Старший брат отца Федор удрал от насильного призыва в белую армию и волей-неволей стал сочувствовать красным. Никогда не был он сторонником и поклонником советской власти, но усердно работал на благо семьи, а значит крепил и ее власть имею в виду, а не только семью. И погиб, защищая Родину от фашистского гада. Я любил и гордился Федором, как любил и гордился им мой отец.
Рассказывая о Федоре Кузьмиче, я завидовал ему независимому и спокойному, всезнающему и уверенному, что мир вращается вокруг него, а не наоборот. Жаль, что корень его прервался и сын помер юным, и дочь не пережила потерю девичества. Никого не осталось и ничего нет даже крестика от них на петровском погосте.
Самое поразительное, что не питаю ненависти к Андрияшке Масленникову, на чьей подлой совести жизни зятя Федора и Александры, замученной им жены. В краеведческом музее наш доблестный родственник красуется, как основатель первого колхоза на увельской земле стало быть, пример нам всем и наука в жизни.
Каждый исполнил свою роль и ушел. Никто не был счастливее другого каждому хватило своей доли горя и радости. Такова жизнь. Потому тебе и решать, человек. Хочешь быть подлецом будь. Хочешь жить честно живи. Сам решай, кем и каким быть. Я за правду жизни и против придуманных идеалов, которые с детства из нас и наших детей воспитывают лицемеров.
Поэтому и пишу по журналистской привычке да из гордости, не меняя фамилий своих героев нам, Агарковым, есть чем гордиться. А те, кто при власти сейчас и воображают, будто сойдет им с рук любая подлость, глубоко заблуждаются память о них будет жить вечно. Недобрая память не та, которой гордятся
Снег в самом деле повалил за окном потемнело, и я включил свет в лаборатории. Ребята пришли с политзанятий. Посыпались реплики:
Сидишь, Егорыч, а того не знаешь, что немцы берлинскую стену разрушают!
Твою мать! Не дожить до пенсии, придется воевать!
Замесим «козла», пока господа офицеры сзади плетутся.
Застучали костяшки по пластику стола.
В мире творится черте что, и, кажется, Горбачев не догоняет события. А может, это его такая хитрая тактика как знать? Нам-то все равно на события в мире не повлиять, остается сидеть и ждать время покажет. А война случится, мы полк учебный, нас призовут в последнюю очередь.
Я поморщился черт их принес всех в нашу лабораторию; негде больше кучковаться что ли?
Наконец, Турченков:
Э, кончайте-кончайте рабочее время. Или закройтесь.
Лишние разбрелись по своим рабочим местам.
Что, Василич, политотдел говорит война на пороге? спросил я Драча.
Наставник мой уютно устроился у теплых труб и хотел покемарить часок-другой до отъезда. Однако оторвался от столь приятного занятия и напыщенно объявил:
Рехнулся, Егорыч, мир. Ей бо, рехнулся!
Война будет?
Ну, а как без нее?
Старший прапорщик Драч зевнул и закрыл глаза.
Воевать не хотелось бы.
Авось пронесет, предположил мой наставник.
Чета, как будто, в последнее время мы их побаиваться вроде начали с чего это, а, Николай Васильевич?
От Горбатого все идет. Раньше правители были строже: чуть что авиация на крыло!
Ты воевал?
Не пришлось.
А смог бы?
Если прикажут куда деваться? Турченок вон солдата завалил.
Как это?
Дезертира искали, местность прочесывали с автоматами наизготовку. Тот в кустах шнырился Ну, Леха его и А когда разбираться? Тут кто кого раньше.
Сразу с приезда заскочил к дочери. Тещи, слава Богу, не было дома.
Тома кормила девочку с ложки. Но ребенку не нравилось только рот открывать. И это еще слабо сказано. Она терпеть не могла сидеть сложа руки их надо было обязательно куда-нибудь задействовать. Но всякий раз, когда мама предлагала ей самостоятельность, ложка неизменно превращалась в катапульту, суп или каша в метательные снаряды, ну а уж кому не повезет в римских легионеров, осаждающих Настину крепость. Поэтому Тома взяла в свои руки процесс кормления. Ей одного только не хватало превратить этот полезный и нужный процесс в увлекательное приключение.
Раздевшись, взял инициативу в свои помытые руки.
Ну-ка, черт возьми! я голодный с работы: давай по-братски ложку мне, две тебе.
Под шумок сунул Насте ложку в рот не пустую, конечно.
Считать умеешь? Сколько слопала? покажи на пальцах. Да у тебя и пальцев столько нет. Все хватит объедаться остальное мое. Что нет? Тебе тоже надо? Ты больше моего слопала и еще хочешь? Где совесть, дочь?
Под шумок ложка за ложкой тарелка пуста.
Ух я наелся! похлопал себя по животу. А ты? Еще хочешь? Да нам тебя не прокормить. Мама, неси добавки.
Тома не верит:
Сам что ли съел?
Дочь, нам не верят пойдем дуться.
Ей надо спать.
На диван нам можно лечь?
Сначала разденься.
Мне кажется моя дочь умом и сообразительностью намного превосходит своих сверстников. И наблюдательностью. Она с одного взгляда определяет в каком я бываю настроении и подстраивается вместе грустим, вместе балдеем. Готов поклясться всеми богами, что в этом маленьком тельце живет душа взрослого человека. Хотя безграничная энергия доказывает, что это все-таки ребенок.
Именно эта самая энергия, выплеснувшаяся при моем появлении, делает Настин сончас невозможным ей хочется прыгать и скакать. И висеть вниз головой в моих руках
Ага, сейчас, кивает Тома предостерегающе. Мы только поели.
Маленькая бедокурка никак не хотела лежать под одеялом и слушать сказку про влюбленного летчика, который прямо из самолета рвал на облаках цветочки для ее мамы. Ей самой хотелось летать самолетиком в моих руках она и ручки раскинула и похоже гудит: ну, просто маленький-маленький истребитель.
Мы немножечко полетали, в окно посмотрели на двор занесенный снегом и, наконец, оказались на диване.
Жил-был на свете Дед Мороз. Елку с игрушками Насте принес.
Кстати, елка ребенку с тебя, Тома уже в кресле с семечками.
«Если ты сосчитаешь всех зверят, которые на елке висят, я исполню твое желание», сказал Настеньке Дед Мороз. Давай посчитаем.
Дочь тут же выпростала ручку из-под одеяла.
Зайчиков сколько на елке три? Значит, три.
Мы загнули Настеньки три пальчика.
Ежиков на елке три? Значит, три.
Мы загнали еще два пальчика.
Ой, не хватает! А где же третий? Доставай вторую ручку будем на ней считать.
Дочь хитро улыбается, головой мотает, ручку не достает.
Ах так! Ты нарушила сказку. Я обиделся и с тобой не играю.
Поворачиваюсь набок и смотрю на Тамару.
Обрати внимание, говорю ей, как стремительно растет наш ребенок. Ей уже мало идти в русле рассказа, она по своему усмотрению меняет сюжет. Вот чем она сейчас занимается?
Тома встает на цыпочки и заглядывает через меня на дочь.
Пальчики свои рассматривает. Скоро уснет. Ты лежи, не шевелись.
Как живешь без меня, жена? шепчу я.
Тома укоризненно цокает языком тихо, мол, ребенок засыпает.
Минут через десять я встаю, одеваюсь. Настя спит Тома перекладывает ее в кроватку.
Тебя покормить?
Я домой.
Вернутся не хочешь?
Сюда нет.
И долго ты собираешься так жить?
Как только ты захочешь отсюда съехать, так семья наша сразу воссоединится.
Совсем недолго осталось ждать, печально кивает Тома.
Как трудно сохранять жизнерадостность, когда уходишь от любимой женщины. На душе снова мерзко. И некого винить кроме самого себя. Это я поверил Пашкову. Это я ударил тещу. Это я сейчас ухожу в метельную мглу от дорогих моему сердцу людей.
А снег все валил А ветер все дул
Не дойти до дома без перекура. Завернул в пивбар.
Какой-то пьянчуга прямо с порога:
Угостишь пивком, воздушный флот?
Перебьешься.
Какие мы важные нарывается подлюга.
Мужик был в резиновых сапогах, которые были ему явно велики, имел тяжелый запах давно немытого тела, табачного дыма и перегара. В едва достигавшем колен потертом пальто казался грузным, почти толстым. Спутанная борода и нечесаные, с густой проседью космы, похоже, годами не знали ни ножниц, ни мыла.
Сегодня меня раздражала каждая мелочь. Просто поразительно, как чешутся руки стереть с заросшего рыла эту мерзкую ухмылочку алкаша. Врезать бы в челюсть, да так, чтобы он покатился по полу. Взял себе пива
Опять эмоции. Чересчур часто они стали посещать в последнее время не к добру это. Сейчас-то нервничать ни к чему. Вроде все устаканилось. Вот только семья