Я попросил Монти, Монти позвонил Жукову. В общем, кумовство нам помогло в записке не упоминалось, что Авербах больше не служит в армии.
Во Франкфурте-на-Одере его снабдили карточками и советскими рублями:
Деньги принимают по всей временно оккупированной территории заверил его военный переводчик при штабе русских, и возьмите ордер, на склад Авербах помнил склад вещей заключенных, в Дахау. В бараке на окраине разбитого вдребезги Франкфурта-на-Одере, он вдохнул еще не выветрившийся аромат парижских духов и табака: «Похоже».
Вокруг копошились солдаты, внимательно просматривающие вещи. В ящики паковали меха, отрезы тканей, картины, в бюргерских, тяжелых рамах, с завитушками, фарфор и хрусталь. Авербах шел мимо ворохов женского, шелкового белья, россыпей обуви, сумочек и зонтов. Солдаты ставили отметки на мощные радиоприемники, американские проигрыватели, на мебель темного дуба и красного дерева, на обитые бархатом диваны. Некоторые вещи так и лежали в дорогих, изящных чемоданах.
Белел клавишами бехштейновский рояль, в углу свалили гору скрипок. Краем глаза Авербах оценил форму инструмента:
Скорее всего, восемнадцатый век. Проверить бы, как она звучит. Русские понятия не имеют, что у них в руках оказалось получив по ордеру хороший, гражданский костюм, ботинки, вещевой мешок и даже бритву, Самуил показал на пальцах, сержанту русских, что хочет опробовать скрипку.
Хоть все бери радушно сказал солдат, кому они нужны? Дрова, одно слово. Побитые, ломаные Авербах одинаково хорошо играл на скрипке и на фортепьяно:
Я в консерватории сосредоточился на пианино, но, может быть, Генрик станет скрипачом едва дыша, он вытащил на свет старинный, обтянутый потрескавшейся, темной кожей, скрипичный футляр. Авербах понял, что смычок к скрипке тоже сделали в восемнадцатом веке:
Черное дерево и слоновая кость он прислушался к струнам, вроде бы, все в порядке бережно, аккуратно, ощупав скрипку, он поводил фонариком внутри. Самуил знал, где искать клейма старых мастеров. Он держал инструмент работы Джузеппе Гварнери.
Сержант отмахнулся:
Я говорил, хоть все дрова уноси он задвигал рукой, они на растопку пойдут Гварнери, в футляре, перекочевал в вещевой мешок Авербаха:
Генрику семь лет, он сидел в кузове военного грузовика русских, пора ему руку ставить. Он и не учился, бедный малыш. Я сам с ним буду заниматься, и Дора поможет Авербах улыбался:
Гварнери. У мальчика появится самая лучшая скрипка отыскав семью, он хотел податься в Израиль:
Звезда где-то в Польше сейчас. Я ее не знаю, но знаю ее брата Джон сказал Авербаху, что доктор Горовиц вышла замуж, во время варшавского восстания, прошлого года:
Мы с ней тогда разминулись, усмехнулся его светлость, меня ранило, пришлось мне стать рядовым вермахта, Фрицем Адлером каждый раз, когда Джон говорил о скитаниях по немецким госпиталям, под чужим именем, Авербах видел в его глазах тоску:
Может быть, он встретил кого-то. Немку, подпольщицу Авербах, невольно, сжимал руку в кулак:
Немки тоже разные бывают о девушке, в Анкламе, Самуил старался не вспоминать. Засыпая в лесах, по дороге, он ворочался с бока на бок:
Оставь, у тебя просто долго ничего не случалось. С начала войны, с той ночи, с Дорой, когда я в армию уходил он закрывал глаза:
Дора ничего не узнает. Я не сдержался, но такого никогда не повторится. Она нацистка, она в концлагере работала Самуил уговаривал себя:
Мне с ней и не понравилось. У нее никого не было, до меня он помнил блеск слез, в ее голубых глазах, белую, нежную кожу, прокушенную губу, струйку крови, текущую вниз, к круглому колену, спущенный чулок.
Мы с Дорой встретились взрослыми людьми. Немка совсем девочка, двадцать один год жена была ровесницей Самуила. Он помнил имя немки, помнил адрес, в Шварцвальде:
Ерунда, зачем тебе она? Найдешь Дору и Генрика, отыщешь Звезду. Она нам поможет. Ее муж, до войны, евреев в Израиль вывозил за всю дорогу Самуил не встретил ни одного еврея. Синагоги, в аккуратных, раньше заселенных немцами городках, лежали в руинах. Ему казалось, что ветер с востока несет запах гари:
Здесь не строили лагерей он оглядывал развалины Бреслау, отсюда евреев вывезли в гетто, в Краков и Варшаву. В гетто, а потом в лагеря ему не пришлось долго искать Звезду.
Авербах увидел лицо женщины на плакате, объявляющем о награде за выдачу командиров, бывшей Армии Крайовой:
Монах и Меир ее описывали. Но по фото ее даже собственный муж не узнает он, исподтишка, рассмотрел на смутном снимке твердый очерк подбородка, высокий лоб, тонкий, изящный нос:
Она четыре года в подполье провела, а сейчас в партизанах воюет. Не найдут ее русские заключил Авербах. Они с Монахом договорились ждать друг друга в Бреслау, каждый день приходя к ратуше, на рыночную площадь:
Здесь штаб русских сидит Самуил смотрел на знакомые флаги, впрочем, Монах сюда не в форме явится. Не говоря о том, что он никогда формы не носил три года назад близнецы доктора Горовиц жили в обители, в Требнице:
Звезда знает, где ее дети. Рано или поздно она доберется в монастырь. Но не стоит мне одному в Требниц идти. Надо дождаться Монаха до войны Самуил давал концерты, в Бреслау. Он хорошо помнил город:
Монаху я все описал, он не запутается стоя на ступенях ратуши, он решил, что надо найти синагогу:
Или то, что осталось от синагоги, мрачно буркнул Авербах, Бреслау большой город, сюда евреи должны вернуться. Может быть, кто-то слышал о Доре и Генрике над проваленными крышами, в июньском, ярком небе, щебетали воробьи.
Проводив глазами закрытую, темную эмку, въехавшую на площадь, Самуил пошел к синагоге Белого Аиста.
Требниц
У мраморного саркофага святой Ядвиги Силезской, основательницы обители, трепетали огоньки свечей. Церковь украсили гирляндами и венками из полевых цветов. Совсем недавно отмечали Троицу и праздник Тела и Крови Христовых.
Аббатство стояло на холме, к северу от городка. С колокольни храма виднелись охряные, черепичные крыши, мелкая, блестящая под солнцем речка, на окраине, аккуратные квадратики огородов. Сонный Требниц не бомбили, через него не отступали немецкие войска. Даже Красная Армия ограничилась только колонной грузовиков, с солдатами. Бюргеры Требница, заранее, вывесили из окон белые простыни и сняли с фасада городской ратуши нацистские флаги.
До войны город считался польским. После тридцать девятого года сюда, в очищенные от славян рейхсгау, приехали граждане рейха. Немцы, обосновавшиеся в Требнице, тоже были католиками. Они исправно посещали мессы в аббатстве, и жертвовали деньги на сиротский приют, где работали монахини.
Русские подняли над ратушей свой красный флаг. Рядом забилось под ветром польское, двухцветное знамя. На площади расклеили плакаты, на немецком языке. Бывшие члены НСДАП, солдаты и офицеры вермахта, и все, кто до капитуляции Германии владел недвижимостью или своим делом, подлежали обязательной регистрации. Регистрировать, в общем, оказалось некого. Почти все жители Требница, снявшись с места, бросив квартиры, дома и фермы, ушли на запад, следуя проторенной дороге, где двигались беженцы.
В город начали возвращаться выселенные поляки. Они занимали немецкие дома, где хорошо потрудились трофейные команды Красной Армии. Из нетронутого войной Требница, в Бреслау, вывезли мебель, картины и даже содержимое бюргерских гардеробов.
Из немцев в Требнице остались только почти неходячие старики и старухи. Аббатство Красная Армия не трогала. Священник сам навестил военного коменданта города. Объясняясь через переводчика, святой отец попросил разрешения собрать больных, престарелых людей в монастыре.
У нас живут сироты священник мягко улыбался, сестры заботятся о страждущих людях. Для детей такое хорошо, пан офицер как и все местные немцы, священник отлично говорил на польском языке. Он показал русскому коменданту письмо, от краковского архиепископа:
К нам едет будущий слуга церкви, послушник. Он готовится к посвящению в сан. Его посылают в Требниц, моим помощником святому отцу шел седьмой десяток. Он занял пост, выйдя из отставки, когда присланный из рейха настоятель вернулся в Германию, с отступающими войсками.
Русский офицер вертел написанное на латыни письмо. Священник вздохнул:
Помощника, каким отец Виллем был. Он хорошо с сиротами управлялся, но где его искать? Он пропал, не доехал до Требница увидев имя предполагаемого помощника, священник обрадовался:
Дети его помнят. Он сюда группу привез, три года назад, когда их из Аушвица освободили. Может быть, он что-то знает, о Виллеме появившись в Требнице, Кароль Войтыла развел руками: