Чем в палате кровавой, задыхаясь, хрипеть,
Излечиться, вернуться на фронт, умереть.
7.
Кролики, птицы, девы-убийцы,
Ловкие, скромные, как ассирийцы,
Как ненадежные бледные тени,
Словно кривые сомкнула колени
Призрачно-юная, нежно-немая,
Дочь искажений, бессмысленно-злая.
Вновь одурманена гневом неслышным
Видит с двухскатной и призрачной крыши:
Змеи-цветы над отчаяньем рыжим,
Белые мамонты в небе Парижа.
8.
Июль ползет сороконожкой липкой,
И манит саранча своей прожорливой улыбкой,
Столпились жабы, онемев, у пересохшей лужи,
Собаки воют на прогорклую луну.
Июль ползет, растерянной змеей меняя даты.
Календарей слезает будничная кожа.
Июнь беспечный слыл неосторожным,
И в подворотне был убит безумным братом.
Субботы плен вопьется меж лопаток.
На пляже будешь ты неловок, бледен, жалок.
Вином себя омыв, слов ищешь совпаденье,
И остров нежится в поспешном волн гниеньи.
А в воскресенье, в тень забравшись пальмы,
Чудесно как к мечтам сойти печальным,
На полуобнаженных дев с усмешкою взирая,
Себя и их с одним восторгом глупым презирая.
9.
Застань меня за делом непристойным,
За созерцаньем древних карт янтарных,
Пожелтевших и мрачных, потрепанно-тусклых,
На которых части света еще не увяли,
Не сжались до точности грубой, достойной
Только жадных лжецов и купцов расторопных,
И воинов небесных, с гордостью разрушающих
Стены городов среди джунглей укромных,
Прекрасных завоевателей, чью жажду наживы
Не смогли трясущиеся отклонить астролябии,
И шторма тропические и лихорадки черной нарывы,
И небесные неумолчные хляби
Не сумели заглушить глас мечтаний о золоте.
Застань меня за разглядыванием чудовищ странных,
Тела обвивающих вокруг островов,
Где ныне разбросали пляжные страхи туристы,
Обвини меня в легкомыслии невежественном,
Замахнись хрупким на меня кулаком,
Поцарапай лакированным ногтем,
Угрожая очередной реконкистой,
Обвиняя в непонятной измене,
Упади на колени, закрывая глаза ладонями,
И плачь, сотрясая браслеты запястий,
И кричи, что никого нет в мире меня презренней,
И ты не думала, что я способен на такое.
Вынуди меня обнять тебя и обещать,
Что больше я тех книг никогда не раскрою.
10.
Солнце всходит на небо как мертвый тиран,
Был искусен улыбчивый таксидермист.
Хитроумных министров засохший обман
Часовщик поддержал, заведя механизм.
Поднимает оно раскаленную длань
И приветствует подданных, в страхе немых,
И ликует толпою под ним океан,
И в безумии остров от страсти вопит.
Он кустарников рвет на себе кружева,
Лепестков изувеченный шелк раздирает,
Гроты в скалах зияют созвездием ран,
Проповедуют слизь всех карьеров стигматы.
Иссуши меня, взбей, изнасилуй волной,
Я раздвинув лагуны лежу пред тобой,
И со дна всех колодцев скорей собери
Все последние капли, что они берегли.
Пусть улитки засохнут в спиралях своих,
Навсегда я хочу, чтобы жаб голос стих,
Пусть пустыней сойдут все густые леса
Черви станут молитвой в устах мертвеца.
11.
Поднимись по реке от пугливого моря,
Не жалей ты для топок самородков угля.
Распугай крокодилов и в болотистой пене
Пусть исчезнут они, проклиная тебя.
Приготовь на обед ты блудницу-пиранью,
Обглодай, у сестер всех ее на виду,
Пусть тебя назовут они зверем жестоким,
Будут видеть в придонном полночном бреду.
Проведи пару дней во дворце лихорадки,
За столом у прекрасной и юной хозяйки,
Проберись в ее спальню, обнажи ее плоть,
Из груди ее гной пусть заполнит твой рот.
Если древние храмы тебя привлекли,
То налево ты взор свой тотчас обрати.
Видишь ров и канал, жертв былых черепа
И по крови тоскует вся в кувшинках вода.
Если ищешь ты золото вправо смотри,
Где разбились другие уже корабли,
И скелеты оскалились в жажде любви,
И мечтах о двух метрах червивой земли.
Ты штурвал поверни и на скалы направь,
Превратится пусть греза в тоскливую явь,
Чтобы тем, кто придет за тобою вослед
Улыбался обвитый питоном скелет.
12.
Я полз под дождем, обнаженно усталый,
От неба боясь восхищений крылатых,
От неба боясь восхищений крылатых,
Все видя вокруг вожделением смрадным,
Лишь похотью влажной всецело объятый.
Скользили гекконы в припадке смешливом,
Луна угрожала беззубым приливом,
Блудила весна в лягушачьих напевах,
И ртутный мой путь бился в горестных петлях.
О где ты, мой милый любовник и мать,
Для всех моих отпрысков, коих зачать,
В тебе я хочу, вожделея тебя,
Как юного плаха влечет короля.
Под этой глумливой хрустальной луной
Меня ты пронзишь своей жгучей стрелой,
Чтоб стал я тобою одним одержим
В сем мире иных не желая мужчин.
Мы в скользких сожмемся с тобою объятьях,
Мой брат многострастный, моя пульмоната,
Друг друга оставим мы хищников скверне,
Потомков в себе унося жесткосердных.
13.
Вцепились в штурвал побелевшие пальцы,
Радист исступленно вращает верньер.
Сигнал мы поймали от гибнущих братьев,
Зажатых во льдах в зачарованный плен.
Они говорят, что из мягкого снега
Поднялись пред ними торосы-гиганты
И в нежных объятьях полярного ветра
Им снятся видения юных савантов.
Они говорят, что снега им поют,
И голос девичий о неге вещает
Тому, кто нагим жар покинет кают,
Кто к полюсу взор свой во тьме обращает.
Они о пустых говорят городах,
О башнях из льдом упрочненного снега,
Где тайны себя предлагают впотьмах,
И все уж известны пустые ответы.
О, братья, мы слышим сквозь шум ледяной
То, что стало общею нашей судьбой.
Изменим мы курс и заклиним штурвал,
Чтоб больше никто тайны те не узнал.
14.
Мне иногда так больно, словно сердце
В аквариум погружено, тех рыбок полный,
Которые со страстью суетливой
Сгрызают с пальцев омертвевшие чешуйки.
Так с сердца моего все прошлые печали,
Потери все и неудавшиеся шутки
Снимают горы, над которыми кружится
Одномоторный хищник, ищущий добычу,
Себя раскрывшую, хвостом помахивая дымным.
Он к ней снижается, друзей своих сзывая,
И вскоре тянется от моря с воем стая,
Над головой моей проносится, снимая
Дань с пальм растерянных паденьем насекомым,
Игриво со столов усидчивых сдувая
Слов сигаретных клекот незнакомый,
Чтобы излиться, яростью изнемогая
К дикарке, затаившейся в стволах трухлявых.
Так с сердца моего любовниц прежних тени
Срезают волны, пленницы заката,
Один лишь он их может успокоить,
И только знает он язык их пьяного стаккато.
Бокал вина холодного приливный ветер греет,
Качается над солнечным сплетеньем
За миллионы лет сберегший страсть к убийству
Могучего клык зверя эндрюсарха,
Царапины на бледной коже оставляет,
Мой поединок с хищником обозначая,
Источник радости и страсти к выживанью.
Я от всего устал на свете, кроме гор и моря,
Мне хочется лишь вспоминать, не зная страха,
О всех своих ошибках и провалах,
Их приключеньями не хуже прочих почитая
И радуясь, что все случилось то со мною,
Чтоб снова сердце болью облегала
Счастливая тоска по прошлому мгновенью.
15.
Дай мне ударить в барабан,
Пусти, пусти, пусти!
Достаточно мне будет одного
Удара по его поблекшей плоти.
Его услышав, демоны тотчас
Сбегутся, чтобы нас с тобой пожрать,
Наш мирный дом снести.
Дай мне ударить в барабан, мне это по нутру.
Один разок всего, один, чтобы призвать орду.
Я первый открывать врата ей города пойду,
Впущу с улыбкой гордой я сих варваров волну.
Пусть изнасилуют они сестру нашу и мать,
Чтоб было братьев нам не счесть,
И было с кем играть.
16.
Над химерной тоской вьется радужный зной,
В саранчовом обряде я плыву сам не свой,
Обнаженного гнева манит липкий искус
И течет из висков опьяняющий муст.
Я себя обману, мой всплывет шпионаж,
Список нор потаенных в волшебном лесу,
Двухголовых акул прибережный вояж,
Имена иглобрюхих, презревших блесну.
Свой живот я задумчивым вскрою клинком,
На узорных кишках предсказанье спою,
Гибель я предреку прочным всем городам,
Островам всем последнюю вижу волну.
Птиц паденье мою подтвердит правоту,
Изверженье вулкана поставит печать,
Никогда в предсказаньях своих я не лгу,
Пусть одно в каждой жизни могу я создать.
17.
Песнь песка на пляже этом