И говорит: Клара, мы швартуемся к отмели лунного инея.
Клара, мы прежде здесь не были и не ты, и не я
И солнце горит одно на двоих
В одном на двоих бокале.
Ветер, что плыл по снегам,
Утих
К восходу
Ещё одного завтра зароют в ветер и небо,
Погребут под лавиною снов, что наступят затем.
И выпив по стопке, чуть постояв у склепа,
Уйдут обратно в Эдем.
А погребённый увидит, что раньше Господь был рыбой.
Увидит, что Спаситель прежде был птицей.
И куда б Он не шёл: на Голгофу, костёр или дыбу
Это всегда был я. Лишь меняющий имена и лица.
Ещё одного завтра найдут, а в нём-то ни зла, ни света.
Ещё одного вынут из горя сложенного в троеперст.
И бросив на счастье в вечность монету,
Дальше потащат крест.
И спасённый узнает, что вчера Создатель был брегом.
Узнает, что Творец сегодня стал бродом.
И где б Он ни шёл то луною, то солнцем, то снегом
Это всегда был я. Спешащий от заката к восходу.
Если выпустит тетива
Дюны, словно бутоны. Они ещё спят.
Их колени укутаны в лунный плед.
Все отраженья можно вернуть назад.
Даже те, которых пока ещё нет.
Меняется время, но не времена.
Храм пьянящей любви ограждает стена.
Сны, нас увидев хоть раз, долго смотрят нам вслед.
Тени соек застыли в гирлянде луж.
Неисчерпаемость пьёт улыбка свечи.
Нынче вышли сроки беспечных душ.
Их по весне вновь принесут грачи.
Наши взгляды так хладны, костёр продрог,
Но идём! Пепел времени не глубок.
Отыщем наш дом, раз уж нашлись ключи.
Голос услышать проще всего в тишине.
Звуки цветут привольно, будто трава.
Лезвие света где-то на самом дне.
Если не взрезать ночь, не придут слова.
Судьбы в небесном огне реторт
Звёздами брызжут. И манят в порт.
А дальше лети, если выпустит тетива.
К центру времён
Мой кораблик плывёт меж небес от тебя до тебя.
Это странствие к центру времён и немножко по кругу.
Сны архангелы хором слагают, в закаты трубят.
А заря мироточит вдали и творит мне кольчугу.
Мне доспех пригодится. Я нынче иду сквозь печаль.
А за ближнею тьмою лежат дни открытого солнца.
Дождик времени точит судьбы` верстовую скрижаль.
Звёзды мне уготовили в дар счастье канатоходца.
Где кончаются топи судьбы, начинается дом.
Провожали у пирса меня три бурана с метелью.
Им неведом покой, им не важно, что будет потом.
Но они загружали мне в трюм для тебя ожерелья.
Горизонты вселенной пусты и прохладны, как дым.
Ветры странствий парят за кормою в безвидном покое.
И украдкою шепчут: а хочешь, давай погрустим?..
А потом улетим за черту вместе с нашей тоскою.
Все законы движенья теней мне теперь не указ.
А препоны зеркал мне отныне послужат порталом.
Сквозь эфирные волны спешу и мечтаю о нас.
Тихо всходит улыбка зарниц в перламутрово-алом.
Бей, барабанщик!
Бей, барабанщик! Труби, горнист!
Снова морок отмерил срок.
Ржавый пепел, как палый лист,
Тенью стелется на порог.
Бей, барабанщик! Греми в набат!
Храм порушен. Убит звонарь.
Ну! Давай же! Да где ж ты, брат?
Видишь, в небе седая гарь?!
Эй, приятель! Где ж ты исчез?
Время жалит. Стучи! Стучи!
Пламя рвёт паруса небес.
Скоро всех нас сожгут в печи.
Вот и трубач, по всему, сробел
Бросил в реку весёлый горн.
Но не спрятаться тем, кто бел,
В сумрак воронов и ворон.
Где ж вы, люди? Вставайте меж
Тех, кто хочет взрывать миры.
Цепью. Рядом. Создав рубеж.
Ветры стонут. Ревут костры.
Но молчат и дрожат в норе.
Копят стылое счастье впрок.
Кровь невинных на алтаре
Взгляд в прицеле.
Затвор.
Курок.
Завтрашний день
И как вам этот завтрашний день?
Почти впору, но, пожалуй, чуть длинноват.
Эт мигом! Чуть подрежем закат,
Подошьём вот эту оборку-тень,
Чтоб и оборотень не прошмыгнул.
Портной залезает на стул,
Щурится, бурчит: вот-вот
Отрывает зубами иголку.
Всё! Вам очень идёт!
Кстати! Можем ещё набить вам наколку.
Что-нибудь бодрое. Ну, скажем, «смерть врагу!»
Но я отстраняюсь. Говорю: нет, нет
Расплачиваюсь на бегу.
Портной несколько раз стреляет мне вслед.
Самолёт продолжает взлёт
Самолёт долго набирал высоту полувойны,
Тормозя на ухабах полураспада.
У каждого во́лны совести разной длины.
И душа собственного формата.
Знаешь когда отцветает время, отраженья становятся одиноки.
Если судят, лаская личный аршин, мгла открывает счёт.
Реальность без людей идеальна. Она подведёт итоги.
Самолёт продолжает взлёт.
Стоп!
Садимся в трамвай.
Места для поцелуев. Всё, как всегда:
намасте, финты и подножки, крики «банзай!»
Дамы и господа,
мы рады приветствовать вас
на борту нашего сна.
Генератор случайных биомасс
выводит на экран образ пилота в виде дна
перевёрнутого окна.
Оглядываюсь. Водитель
параллельного трамвая ещё хуже,
пожалуй.
Он так зарос рогами, что они разрывают китель.
Выдают информационные жала,
беруши.
Я беру немного гранат.
Дальше киножурнал, реклама,
коктейль, салат;
чуть новостей:
в прифронтовой полосе
инспекция ОБСЕ
обнаружила клюв
гигантского марсовидного гиппопотама;
двояковоскресший репей
встретился со своею женой из будущей реинкарнации.
Тут обрыв ленты, помехи в рации,
невнятное «бу-бу-бу»,
точки, тире, титры,
прозрачные руки, вырастающие на лбу,
загораживают глаза.
Голосуем «против», но многие «за».
Каждый метит в наполеоны, махатмы, арбитры.
Штыковая атака.
Барабанная дробь. Кто-то (мечтательно):
о нас ещё сложат саги
Кто-то (выдохнув): прошла по касательной
Возгласы: оккупант!!!
(Кричат сразу со всех сторон.)
Все вскакивают, пытаются друг друга бодать
отражением фантомных пант;
поминают старорежимный ять.
Летят самолёты, мчит кавалерия.
Я подаю тебе руку. Шлюз-парашют-земля.
Всё. Стоп. Прорастаю, становлюсь деревом,
лесом, сельвой, тайгой.
Ты где-то в ветвях, словно наяда.
Радуга твоих волос кружит пургой,
плывёт, словно осень, впадая в ближайший весенний дом.
А в это время мой совсем другой я,
замыкая сумерки льдом,
бродит по саду
улыбающихся камышей,
сыплет горстями сушёные страхи минут
стайке ручных ножей.
Те проголодались. Клюют.
Взор бирюзовых роз
Взор бирюзовых роз
Свеж, как февральский лёд.
Звон родниковых ос
Ночь превращает в год.
Высится тишина,
Прожитый миг нелеп.
Новые имена
Реют в ветрах судеб.
Утро поёт: дин-дон,
Вечер куёт ключи.
Кружат миры: день-сон.
Пламя небес горчит.
Видятся сквозь туман
Будущего дымы.
Дождик поёт: инь-ян.
Значит, тут где-то мы.
Прапрадед пил с утра какао
Прапрадед пил с утра какао,
Вкушал яишню не спеша.
Читал газету. Радикалов
Корил в четыре этажа.
(Они опять призвали к стачке,
А тут Цусима и позор!..)
Потом адресовал укор
Министрам, дворнику и прачке;
Честил полицию («сатрапы»! ),
Сердясь, хватал сюртук и шляпу
И с тростью выходил во двор.
Пора в присутствие!
Извозчик!
Да, барин!.. Мигом долетим!
Какой те барин? Я попроще!..
Давай же, трогай
Горький дым
Уже стелился над страною.
Всходило новое. Иное.
Не лёгкий жребий выпал им
Сто лет промчалось, даже боле.
И снова слышится: «доколе?».
(У нас особенная стать!)
И дым опять тягуч и едок.
Но спи спокойно, славный предок!
Прорвёмся! Нам не привыкать!..
Чем пахнет город?
Чем пахнет город? Гарью стылой,
Шершавой тенью кирпичей,
Кривой улыбкой сытой Сциллы,
Лучом, уснувшим на плече,
Бегущей строчкой дальних тучек,
Озябшей звёздною пыльцой,
Зимой дремучей, неминучей,
Весной упавшей на лицо
Но сколько б ни перечислял я,
Не рассказать мне никогда
Как пахнут злобой и печалью,
Войною, пеплом, стоном, сталью
Разрушенные города.
Сентябрют
(2015)
Кому куёшь ты, кузнец Ареса
Кому куёшь ты, кузнец Ареса,
В ночи мечи?
Кому на горе горит железо
В громах печи?
Какому воинству ты готовишь
Копьё и бронь?
Скажи, каких одарит чудовищ
Твой злой огонь?
Коваль вгляделся в свой молот алый
И жар в печах.
И сокровенье затрепетало