Тетради 2013 года - Александр Петрушкин 3 стр.


В роддоме

не бывает воды крепче
чем в начале от родясь
щиплет как цепной клевещет
головой резною в грязь

головою голой в воды
ничего не износить
разведя как купоросный
свет на две слепых руки

и ослепший он не может
не умеет дна просить
свет себя на темя крошит
как в заливы рыбаки

(24/03/2013)

«Не раньше, чем начнётся смерть»

Сергею Арешину

Не раньше, чем начнётся смерть,
жующая свой хлеб беззубый,

не раньше, чем меня и впредь
не встретит мент, и не разбудит,
не вложит камень мне в глаза,
а в губы  гул пчелиный долгий,
я буду слышать голоса
тех, отъезжающих на лодке,
тех, уезжающих вперед,
сбросавших вещи в саквояжи
поспешно в свалку, как щенков,
так словно не успеть им страшно
на этот длинный пароход
и не имеющий причала,
где б чайка, проверяя рот
б/у-шный, отвердев кричала
невнятно требуя избы,
сирени, от мороза ломкой,
и замороженных глубин,
или хотя бы потной шконки,

всплывут горящие гробы,
и станет мне тепло на лодке
перегибающей в обрыв,
где от встречающих так громко.
(24/03/2013)

Огород

Прозрачное дыхание весны
перебирает седину земную

[ещё не время  даже не зима 
а щель и скрип  которых, как иную

взыскует недоталая земля,
как бы в отместку месту существуя,
как бы вообще ничто не говоря,
благодаря за всё, за всё  любую

пернатую лягушку подо льдом,
закрывшим рот, глазницу  как ладонью
её печёный, утренний, как вдох,
ещё замёрзший голос под водою].

Стучит вода по тополям, стучит,
переходя себя напропалую,
лепечет, как мальчишка, и молчит,
как щель и скрип, в который как в иную

калитку смотрит, даже не губя,
строгая для лягушек этих луки,
и падает землёй, узнав себя
сквозь тополя порубленные руки.

(08/04/2013)

«И вот ещё, ещё немного  и начинается потоп»

И вот ещё, ещё немного  и начинается потоп,
сминая выдох у порога, чтоб спрятать в травяной носок,
в полынной кости распрямляя [ещё не пойманную] речь
[нагретой до кипенья] почвы, чтобы удобней было лечь.
Так опадают воды воды как выдохи и пузырьки,
и люди дышат словно овцы, дойдя до ледяной реки,

и с ними дышит, улыбаясь, как старость женщины, звезда,
ломаясь в темном отраженье на: да  и да  конечно, да 
ещё, ещё её немного подержишь, выпустив с руки,
а люди дышат, словно овцы с той глубины одной реки,
сминая выдох у порога, в полынной кости копят тьму,
чтоб говорить немного боле немногим меньше одному.

(09/06/2013)

Сорок семь

Д.М.

вот 47 бегут на перерыв
как будто устремленные в прорыв
качели в одну сторону летят
и сорок семь ребят на них сидят
жуют свои крапиву и гудрон

и говорят как дым не он не он
и пробуя на вкус соседа спят
пока качели в сторону летят
в прозрачных вёдрах сонная зима
а в рукавицах вша на всех одна

вот сорок семь их вдов хлебают суп
и ждут когда их всё-таки спасут
на коромыслах снег в пар расклевав
(уткнувшись в Смолино) в пшено
не знаю как

но начинает этот разговор
как видно бог который здесь не бог
вот сорок семь прижатые к стене
летят в качелях видят все оне
как будто в пахе их раскрылась щель

и чудо-юдо мёртвое вполне
влетает с неким парнем за бухлом
и говорит о том что ни причём
тесёмки теребит чернея как скворец
и падает свершившись наконец

вот сорок баб качают здесь детей
и семеро отцов качают смерть
она как клюква в уголках у ртов
стоит скроённая на вырост из зубов
вот сорок семь летят на полдень мск

у каждого в руке планшет и страх
и тварь-качель летит во тьме и тьма
вдруг понимает что она  одна
что сорок семь покинули её
и страшно ей что нет в ней никого

(10/06/2013)

«О, муравьиный снег, на гипсовом январском»

О, муравьиный снег, на гипсовом январском,
застывший снеговик, в наречии баварском
из сумерек Европы, блуждающей в арабах,
пора пере-
одеться и наблюдать в хиджабах
[крутящихся во сне иногородней речи,
к зиме оживших] пчёл, садящихся на плечи.

О, насекомый быт  холодный  переживших
свой временный язык, приют по кичам ищет,
свистит в свою дыру, суёт как в небо пальчик,
сходящий, как в ак-
бар, с ума ведомый, мальчик 
стоящий под дождём в клубящемся Париже
шевелит мёртвой жаброй. Мизинец неба лижет

метель, всю тьму метель в корявом переводе,
зашитая, как зверь, в крылатые подводы.
О, муравьиный свет в подземном переходе,
шатается анчар [от алкоголя вроде] 
переодетый бог взирает на кончину
[наверное, свою] и смерть прекрасно-длинна.

(03/07/13)

Колчак

«О, муравьиный снег, на гипсовом январском»

О, муравьиный снег, на гипсовом январском,
застывший снеговик, в наречии баварском
из сумерек Европы, блуждающей в арабах,
пора пере-
одеться и наблюдать в хиджабах
[крутящихся во сне иногородней речи,
к зиме оживших] пчёл, садящихся на плечи.

О, насекомый быт  холодный  переживших
свой временный язык, приют по кичам ищет,
свистит в свою дыру, суёт как в небо пальчик,
сходящий, как в ак-
бар, с ума ведомый, мальчик 
стоящий под дождём в клубящемся Париже
шевелит мёртвой жаброй. Мизинец неба лижет

метель, всю тьму метель в корявом переводе,
зашитая, как зверь, в крылатые подводы.
О, муравьиный свет в подземном переходе,
шатается анчар [от алкоголя вроде] 
переодетый бог взирает на кончину
[наверное, свою] и смерть прекрасно-длинна.

(03/07/13)

Колчак

У юной Росы Камборьо

Клинком отрублены груди,

Они на отчем пороге

Стоят на бронзовом блюде.

Ф. Г. Лорка

Соски срезая ржавою метлой,
стоит у входа с неба часовой 
он машет медленной [как будто бы кино]
рукой кленовой этим за спиной.

Приветствует [не то чтоб вялый Омск]
входящих и ведущих в эту ось
полуслепых [двудённых, как котят}
и в свой живот кладёт их, в ровный ряд

на блюдо под палёною корой.
Ещё [как будто даже молодой]
один из мертвецов, как водомерка
суёт наружу руки  типа, мелко.

Метла проходит [вся в бушлате чорном]
и слышит сиплый говор в коридорном
наречии фанерной коммуналки,
и покрывается испариной [здесь жалко

становится по-лагерному]. Чёткий
поветочный досмотр ведёт дозорный
и каркает из тёмного бушлата,
и публика [немного виновато]

расходится к кругах сосков молочных
моей жены  кровавой и непрочной,
и плёнка рвётся [как в кино  два раза],
зрачки срезая с глаз [как бы проказа].

(10/0713)

«Как хорошо в провинции провинций!..»

Как хорошо в провинции провинций!
Где дым заранее заложен в наши лица 
три рта плывут чеширские к забору
свинцовому, как нёбо. Разговору

здесь не начаться, потому что нечем
нам прорастить его. По местной речи:
башкиры  это местные индейцы,
рекущие со дна  как бы ахейцы.

Их бог исправен  высохший до сосен 
передаёт заветы пароходу,
одноколейке (разве только Север
отсутствует везде [мы в это верим].

Как хорошо под небом  без печали
молчать. Не веря, тишине. Не в праве.
Лежать потопу поперёк  сквозь зубы,
читать усы чеширские, и губы

чесать шершавым местным безъязычьем,
портвейном трёхтопорным на свету.
и если в тьме лишь светятся отличья
то по-чеширски точно я живу.

(12/07/13)

«Переспелое небо, как тыблоко, ляжет к ногам»

Переспелое небо, как тыблоко, ляжет к ногам,
зашуршит, как незрячий щенок, что разыскивал соску
материнскую в темной коробке  перетряхивал хлам
и ходил меж прозрачных вещей, и поскрипывал в досках.

Начинается утро  точнее: отъезд  он  патлат,
скособочен, как дом  за которым весь год не ходили,
и вода прекращается  словом течёт по губам,
и речёт пескарём, зарывшимся как поплавок, в белом иле.

Переспелое небо. Сколоченный наспех сентябрь.
Даже в камне [легко и надёжно упрятанный] воздух
разливается по полу, словно стакан молока,

Назад