Меж троном и плахой
Исторический роман
Ирина Николаевна Павлычева
© Ирина Николаевна Павлычева, 2017
Глава I
Конец. В те дни это слово у многих витало в голове. Санкт-Петербург был сам не свой, его напряжение, которое, казалось, давно достигло предела, продолжало нарастать. В церквях все усерднее молились за здравие государя императора, но надежда на его выздоровление убывала и убывала. Великий Петр мог в любую минуту оставить бренный мир. Город об этом знал, и его лихорадило. Мудрено ли? После сорока с лишним лет царствования!
По набережной от дворца к своему дому несся князь Меншиков. Его ни с кем нельзя было спутать: других таких роскошных саней и лошадей в Санкт-Петербурге не имелось. Из-под копыт летели комья, полозья поднимали снежные фонтаны, но зрелище вызывало не восхищение и трепет, как обычно, а волнение и уныние. Светлейший торопился и нервничал значит, изменений к лучшему нет
Меншиков, несколько дней неотлучно пробывший с Петром, направлялся домой хоть немного перевести дух: надо было сосредоточиться и подумать.
Лошади остановились, навстречу князю во множестве бежали лакеи, денщики, дежурные офицеры, но отмахиваться ему не пришлось. Им сразу стало ясно, что без крайней надобности к нему лучше не приближаться. Ни на кого не глядя, светлейший прошел к себе.
Конец, сказал он своей жене, вышедшей его встретить. Конец Петру и нам конец, Дарьюшка.
Он грузно упал в кресло, поднял глаза на Дарью Михайловну. И тут что-то, то ли ужас и отчаяние на лице жены, то ли собственные его слова, зависшие в воздухе, то ли мысль, промелькнувшая у него в голове, а может, все вместе взятое, вдруг заставило его встрепенуться, приосаниться и даже, вроде, повеселеть.
О, Господи! Да не пугайся ты столь сильно! От расстройства я так сказал. Петр плох. Но раз я, видишь, даже передохнуть приехал, значит, пока еще не
Дарью Михайловну, как живой водой вспрыснули, перебив мужа, она заторопилась:
Не лучше ему, говоришь? А Екатерина-то как? Тяжко ей! Ой! Как тяжко
Еще бы, перебил ее муж с такой странной интонацией, что по спине пробежал холодок. Снова заговорить ей Меншиков не дал: Ты, вот что, свет мой, пошла бы к себе. Мы потом все обсудим. А пока мне надо отдохнуть, да умом пораскинуть чуток, с этими словами он мягко подталкивал ее к дверям и столь же мягко закрывал их за ней.
Надо бы поразмыслить, сказал он сам себе, Да некогда действовать пора. Эй! Кто-нибудь! Никогда не дозовешься, последнее адресовалось к мгновенно влетевшему денщику. Спишь на ходу, как всегда! Так вот, милейший, развернись в кое веке раз, чтобы быстро нарочных к Бутурлину, Толстому, Бассевичу, Макарову, Девиеру, разыскать хоть из-под земли и просить немедленно ко мне. Ступай!
В открытую денщиком дверь снова просочилась Дарья Михайловна:
Батюшка, Александр Данилыч, вот ты говоришь не лучше Петру, и всякое может случиться, так что теперь будет? Я и помыслить не могу! Сколько себя помню он на престоле. За ним вся Россия, как за каменной стеной. Как без него-то?
Как, как худо!!! И нам в первую очередь.
Бог милостив, может, сжалится
Ах, матушка, как хотел бы я того, право!!!
Надо думать так и будет.
Надо жаждать, чтоб так было, а думать приходится о разном.
Господи, прям, голова кружится. Случись что с Петром, на престол Петруша встанет, должно быть?
Вот этого как раз быть не должно! Мал он, ребенок
Мал-то мал, десять годков будет, кто скажет велик, но он внук Петра. По мужской линии никого нет ближе
Петра он внук, а сын кого, ты не припомнишь ли? Ах, помнишь! Его Высочества Царевича Алексея, которому я один из первых смертный приговор подписал. Нет, на престоле быть Екатерине!
Послушай, друг мой, ты сам знаешь, к Екатерине я всей душой, мы с молодости с ней, да тебе ли мне рассказывать, НО женщина она! Как на престол?! Да если б только это! В народе, в людях, ее не любят. Для них она иноземка. Терпели только из уважения к Петру. А не то давно б такие интриги сплели, не приведи Господь.
Ой, ли? без интереса бросил Меншиков, который предпочел не тратить больше время и силы на выпроваживание дорогой супруги и успешно размышлял о своем под ее мерные рассуждения. А ей многого и не требовалось:
Конечно. Вон насчет Монса сколько времени крепились, а все ж нашли способ донести, решились-таки.
Да, подвела нас, матушка Екатерина Алексеевна!
Нас-то что, а вот себя подвела. Сдался ей этот Монс! Хорош собой, спору нет, но нечто он Петра стоил.
Подвела, подвела, тянул себе под нос Меншиков, перебирая в голове ходы.
Ты, смотри, не вздумай при случае ее корить, испугалась Дарья Михайловна, она и так за это претерпела сверх меры. И катал-то он ее мимо Монсова тела, на позорище выставленного, и голову-то его заспиртовал и в ее покоях держал. Сколько же ей нужно мужества было иметь, чтобы все вынести и не сморгнуть.
Не сморгнуть! передразнил светлейший, сморгнула бы, сама, глядишь, без головы осталась. И теперь ей моргать не приходится. Мужа загубила надо хоть себя, да дочерей спасать не проморгать.
Ты на что-то такое намекаешь, чего я и понимать не хочу.
Тут тебе понимать ничего не надо, потому что ты и так знаешь: из-за нее Петр помирает. Верил он ей безгранично, пожалуй, только ей одной так и верил, и вдруг осознает, что она его за нос водила, как заблагорассудится, причем, не один день. Думаешь, захочется дальше жить после этого, иль, по-твоему, проходить чуть не с час по пояс в ледяной воде, не самоубийство? Особливо, когда все лекари давно упреждали, что ему простужаться заказано? Нечто ты мнишь, что кроме него, там и впрямь некому было ту треклятую баржу с мели снять?! Да полно, что теперь. Ты, душа моя, вот что, скажи-ка лучше, как дети наши, здоровы? решил Меншиков перевести разговор.
Слава Богу, слава Богу! А Машенька так просто окрылена, вся светится. Видать, ей жених очень по сердцу пришелся!
Граф Сапега-то? Еще бы, хорош, богат, знатен, притом, молод и весел! Хотя, перебил он сам себя, Хотя, как знать, может, и кого получше, отец со временем подыщет, ведь под венец не завтра, так я говорю?
Да полно тебе, экий ты неуемный, вечно тебя разносит!
Разносит и отлично! подхватил светлейший. Будем и дальше скорость набирать, главное поводья крепко держать, и все пойдет, как надо.
Дарье Михайловне был не совсем понятен столь неожиданный вдохновенный подъем мужа в такой тревожный, зыбкий час. Вернее, в глубине души она прекрасно догадывалась, что к чему, но пугаясь своей догадки, не хотела превращать ее в мысль, удерживала в глубине сознания, не давая облечься в слова. При этом она ощутила опасение и неприятие настроя своего мужа и одновременно бессилие его остановить. В результате ее протест выразился крайне косвенно:
А по мне выбрали хорошего жениха, так выбрали. И конец. И нечего больше мудрствовать.
Конец?!! Никакого конца! Скорее начало! Начало!!! А мудрствовать, ты права, нечего. И вот что, матушка, пойти бы тебе к детям, да по хозяйству, чай, есть, чем распорядиться? опять провожал Меншиков жену к двери. Дай-ка ручку тебе поцелую и ступай, сердце мое, ступай, с Богом Меня, пожалуй, не тревожь боле, мне делом в пору заняться. Дел-то грядет много
Оставшись один, Александр Данилыч было присел, чтобы подумать, но понял, что все уже продумано и решено.
Итак, конец должен обернуться началом! решительно проговорил он. Снова начало? Что ж я готов.
В эту минуту постучали в дверь.
Глава II
Меншиков не спешил ответить на стук. Он шел на трудное дело, и ему требовалось еще несколько мгновений окончательно собраться с мыслями, чувствами и волей. Наконец, он подал голос:
Ну что там?
В комнату вошел денщик:
Ваша светлость, прибыл майор Бутурлин. Прикажете звать?
Зови, только прежде скажи, что остальные?
Нарочные вернулись: граф Бассевич и граф Толстой обещались быть с минуты на минуту, господин Макаров велел извиниться и объяснить, что отлучиться никак не может, господина Девиера пока не разыскали.
Макарова больше не тревожить, передать, что я потом сам буду во дворец, тогда и переговорю с ним, Девиера можно не искать, разве что, позже. Ну, зови Бутурлина.
Бутурлин едва не вбежал. Вид у него был не на шутку встревоженный:
Батюшка Александр Данилыч, ваша светлость, здравствуй! Печаль какая! Ждали ли, гадали!
Здравствуй, брат, здравствуй! Печаль не то слово, грядет беда, погибель, не дай Бог!
Надежда есть ли? совсем упал духом Бутурлин.
По чести сказать, мало, поэтому я и просил тебя приехать. С государем теперь все может случиться в любой момент. А гарнизон и войска уж за шестнадцать месяцев жалования не получали. Если будет Божья воля призвать государя к себе, выйдет, что умрет он должником перед своими подданными. Ему сейчас тяжко, ни до чего. Мы же с тобой позаботиться должны, чтобы не допустить подобного. Займись-ка. Ты знаешь, куда, к кому, как надо обращаться. Ссылайся на меня.