Сонное умиротворение слетело. Неприятное чувство, перекочевавшее каким-то образом из сознания в желудок, докучало своей реальностью после всего, что реальным только что казалось. Это, вроде, и чувством не назовешь, но как-то очень уж на него похоже. Перед глазами, в виде маленькой дверцы почему-то цвета медной патины, возникла перспектива безвозвратного ухода. Вениамин Петрович даже чертыхнулся: «Вот и заснул». Он лег на спину, положив руки под голову, и стал думать. Чувство страха? Нет. Скорее, чувство сожаления от расставания с чем-то дорогим, не проконтролированное при засыпании, постепенно рассосалось вместе с ощущением желудка. Его как бы ни стало. Но появилось сердце. Оно так не хотело останавливаться. Хотело жить. Его все устраивало. У Вениамина Петровича сознание даже помутилось на какой-то миг. Пришло сожаление о том, что может оказаться недоделанным. И от того, что эксперимент может не выгореть как на первой стадии, так и на последующих. И как отреагирует чужеродный объект, если управляющей окажется иная полевая структура его, Пекарика. «А ведь не Пекарика, а моя господи, я уже о себе говорю в третьем лице. Мало того, что язык не поворачивается назвать чужое тело телом объект, видите ли, так еще и сам я не я, а управляющая полевая структура». Досада мозга, появившаяся от такого пассажа в рассуждениях, стала разрастаться, смешиваясь с грустью сердца и частично вернувшимся ощущением в желудке, почему-то отдающемся почти незаметной пульсацией чуть ниже пупка. Вениамин Петрович почувствовал неприятное ощущение влажности чуть ли ни всей поверхностью слипшегося с пододеяльником туловища. Вспомнил Господа всуе и с сожалением встал. Откинул подальше край одеяла, влез в рукава халата и пошел на кухню утолить появившуюся жажду. «Интересно получается. Я-то не боюсь а тело боится для него-то вечности не существует».
Проснулся он с чувством тревоги: «Вечер или утро?» Тускло горел ночник. За окном, в темноте ночи светящимися квадратиками выделялись темные силуэты новых высоток, влепленных совсем недавно в тесное пространство квартала. Ощущение недолгого забытья не покидало сознание. Вроде и не спал вовсе. Но что-то нарушало это умозаключение. Что-то не вписывалось в него. «Время?» Глаза всмотрелись в циферблат часов, стоящих на тумбочке: «Точно шесть тридцать одна. Минуты еще не прошло, как прозвонил будильник Видимо, я проснулся либо с последним звуком сигнала, либо сразу после него».
Обязанности дня, вначале не подававшие признаков жизни, стали шевелиться в сознании. Оттеснив животную тревогу, оставшуюся от вчерашнего вечера, они принесли тревожность человеческую, граничившую с суетливостью, на что услужливое сознание выдало один из философских перлов Востока: человек должен изжить из себя обезьяну. Мимика тут же отозвалась на это улыбкой. «Ну вот сам себя развеселил». Всплыло, почему-то, юношеское «да, я дурак, и нисколечко об этом не жалею». «Вот-вот. Это особенно актуально, с издевкой подумал Вениамин Петрович, только дай слабину спонтанному мышлению, и оно сделает из тебя достойного члена общества».
Сначала утренние заботы, а потом и работа надолго отвлекли и от подспудно приходивших философских изысков сознания, и от грустных размышлений об окончании земного пути телесной оболочкой Пекарика Вениамина Петровича, и о перспективе полного развоплощения при неудачном исходе эксперимента. День оказался загруженным основательно. Административная работа. Две лекции к тому же, на одной из которых он снова украдкой разглядывал Александра Дарского, соотнося его невербалику с тем, что думал о своей. Тот пару раз даже перехватывал его внимательный взгляд, после чего Вениамин Петрович нарочито старался не смотреть в ту сторону, и это мешало, неприятно напрягая сознание. Но так было надо.
Спросив есть ли что-то непонятное по теме лекции, и не обнаружив должного интереса, профессор Пекарик посмотрел на часы и наказал студентам минут десять не покидать помещение «посидеть тихонько до звонка, чтобы хождением по коридору не отвлекать внимания коллег в других аудиториях от учебного процесса». Восстановилась относительная тишина авторитет декана работал безоговорочно.
Симпатия, возникшая у Вениамина Петровича к заинтересовавшему его молодому человеку, изначально, конечно же, была импульсивной. Сработал простейший механизм чувственного восприятия: нравится не нравится. «Но разве она возникла не тогда, вездесущий ум стал искать компромисс, когда сознанием уже завладела идея поиска донорского тела?» Вениамин Петрович вспомнил, как принимал однажды экзамен и обратил внимание, каким образом один из студентов выстраивал свои умозаключения. Это событие заставило серьезно обратить на себя внимание. Он тогда машинально запомнил и имя, и фамилию парня, хотя сомнения в глубокомыслии, которое профессор увидел в студенте, все же были. «Может, просто хорошая память? подумал тогда, А источник попался стоящий». Дополнительных вопросов он тогда особенных не задавал, «дабы не испортить впечатления». Так парочку по теме, чтобы поставить высший бал. А в другой раз, присутствуя на зачете в качестве куратора молодого коллеги, понял, что алгоритм ответа у молодого человека продуман. Понял, что пространство его сознания достаточно четко структурировано. Осознание этого не только снова приятно поразило его, но и вызвало уважение. Сейчас уже он понимал, что лучшей кандидатуры ему не найти. Боялся, что иные, чем у Александра параметры физической оболочки планетарного инструмента просто не дадут возможности воспользоваться теми знаниями, которые он накапливал в течение всего периода метемпсихоза во всех своих предыдущих воплощениях. Да и в последнем в том числе. Не было никого из студентов, кроме разве одного Мешкова столь же одаренного, как и Дарский. Вениамин Петрович боялся еще и того, что в более слабых вариантах выбранной «физиологии» впоследствии даже если поначалу он и сможет применить все накопленное уравновешивающий все и вся механизм интеграции противоположностей в динамически развивающейся системе чужого организма, изменит результат соотношения частей. Он боялся деградации личности, являющейся буфером между новым туловищем и его сущностью. Главное в эксперименте для него не молодое тело само по себе, а возможность продолжения научной работы, постижение неизведанного. Хотя, конечно, в глубине души теплилась искорка повторить молодость. Умом понимал: ничего не будет память не позволит. Но всколыхнувшимся чувствам до этого не было дела. «Нет, главное наука: стоит ли в данном случае искусственно перевоплощаться, если цель еще даже в теории терпит фиаско?» попыталось здравомыслие вразумить чувства. Но поверить в этот самообман профессор не успел. «Ну-ну, поднял голову сарказм искушенного знаниями циника, это ты так говоришь, пока ты Пекарик, пока уровень тестостерона в твоем туловище не зашкаливает за пределы разумного, как раньше. Расставишь приоритеты, когда станешь Александром Дарским. Вот тогда и поймешь, что важнее наука или жизнь». «Какое неприкрытое ехидство по отношению к себе самому, удивилось здравомыслие, какая неприязнь к слабостям». «А ты как думал?» послышалось оттуда же. «Только Дарский, пульсировало в сознании, Если что только он». «Наконец-то, никаких «или» А что это за хитросплетение такое «если что»? Что должно случиться?.. Кирдык?..»
Симпатия, возникшая у Вениамина Петровича к заинтересовавшему его молодому человеку, изначально, конечно же, была импульсивной. Сработал простейший механизм чувственного восприятия: нравится не нравится. «Но разве она возникла не тогда, вездесущий ум стал искать компромисс, когда сознанием уже завладела идея поиска донорского тела?» Вениамин Петрович вспомнил, как принимал однажды экзамен и обратил внимание, каким образом один из студентов выстраивал свои умозаключения. Это событие заставило серьезно обратить на себя внимание. Он тогда машинально запомнил и имя, и фамилию парня, хотя сомнения в глубокомыслии, которое профессор увидел в студенте, все же были. «Может, просто хорошая память? подумал тогда, А источник попался стоящий». Дополнительных вопросов он тогда особенных не задавал, «дабы не испортить впечатления». Так парочку по теме, чтобы поставить высший бал. А в другой раз, присутствуя на зачете в качестве куратора молодого коллеги, понял, что алгоритм ответа у молодого человека продуман. Понял, что пространство его сознания достаточно четко структурировано. Осознание этого не только снова приятно поразило его, но и вызвало уважение. Сейчас уже он понимал, что лучшей кандидатуры ему не найти. Боялся, что иные, чем у Александра параметры физической оболочки планетарного инструмента просто не дадут возможности воспользоваться теми знаниями, которые он накапливал в течение всего периода метемпсихоза во всех своих предыдущих воплощениях. Да и в последнем в том числе. Не было никого из студентов, кроме разве одного Мешкова столь же одаренного, как и Дарский. Вениамин Петрович боялся еще и того, что в более слабых вариантах выбранной «физиологии» впоследствии даже если поначалу он и сможет применить все накопленное уравновешивающий все и вся механизм интеграции противоположностей в динамически развивающейся системе чужого организма, изменит результат соотношения частей. Он боялся деградации личности, являющейся буфером между новым туловищем и его сущностью. Главное в эксперименте для него не молодое тело само по себе, а возможность продолжения научной работы, постижение неизведанного. Хотя, конечно, в глубине души теплилась искорка повторить молодость. Умом понимал: ничего не будет память не позволит. Но всколыхнувшимся чувствам до этого не было дела. «Нет, главное наука: стоит ли в данном случае искусственно перевоплощаться, если цель еще даже в теории терпит фиаско?» попыталось здравомыслие вразумить чувства. Но поверить в этот самообман профессор не успел. «Ну-ну, поднял голову сарказм искушенного знаниями циника, это ты так говоришь, пока ты Пекарик, пока уровень тестостерона в твоем туловище не зашкаливает за пределы разумного, как раньше. Расставишь приоритеты, когда станешь Александром Дарским. Вот тогда и поймешь, что важнее наука или жизнь». «Какое неприкрытое ехидство по отношению к себе самому, удивилось здравомыслие, какая неприязнь к слабостям». «А ты как думал?» послышалось оттуда же. «Только Дарский, пульсировало в сознании, Если что только он». «Наконец-то, никаких «или» А что это за хитросплетение такое «если что»? Что должно случиться?.. Кирдык?..»
Вениамин Петрович вдруг опомнился: тьфу ты опять спонтанное мышление втянуло в нелепое состояние, взялось за плетение внутреннего диалога между субличностями. «Двуногое существо» вспомнил отношение Елены Рерих к людям, в ком животное начало всегда превалировало над божественным.
Тишина в аудитории прервалась звонком.
На сегодня все свободны говорить что-то еще стало бесполезно. «Вот так, усмехнулся Вениамин Петрович, глядя на рванувшую к дверям массу молодых здоровых тел, Ну что ж до свидания, коллеги».
Мысли о Дарском, вызывавшие раньше любопытство в Пекарике только при встрече, последнее время доставали его и тогда, когда того рядом не было. Так случилось. Осознание заявлявшей о себе гнусности, леденящим холодом проникавшее в душу, чем чаще осуществлялось, тем более дифференцировалось, становясь четче и ощутимее. Наконец, пришло понимание, что это голос совести пытается пробиться из темноты бессознательного бытия, заявить свои права на душу. Чувство, появившись однажды при первом притязании на чужое тело, становилось все более и более невыносимым. Казалось бы, чего беспокоится? Кто будет знать об этом? Господь Бог? «Так он и не такие эксперименты проводит, думал Пекарик, Его изыски, которые мы называем целесообразностью, по своей мерзости иногда невозможно сравнить со всеми злодеяниями человечества, вместе взятыми так мы-то дети неразумные. Мы только чуть-чуть оторвались от уровня высокоразвитых животных. Мы-то по-настоящему не ведаем, что творим». Такого рода апелляции облегчения не приносили даже с учетом того, что для профессора Пекарика работа причинно-следственного механизма нелинейной системы была совершенно понятной. Через трансцендентное его постижение через транс. Работа того самого механизма, который и осуществлял целесообразность, интегрируя полярности на каждом возможном, самом, казалось бы, незначительном уровне Вселенной. Неисчислимое множество частей, синтетически взаимодействуя между собой, порождало гомеостаз Системы Систем ее динамическое равновесие. Оно следовало как результат аналитических процессов в ее организме результат дихотомического деления единицы. «Если значение слова «дихотомия» истолковывать с точки зрения биологии, возразил Вениамин Петрович виртуальному визави, Недаром Каббала видит Вселенную как дерево. Каждая веточка в нем, разделяясь надвое, и создает дихотомию».