Катя принесла кофе. Поставила осторожненько. Аккуратненько придвинула.
Спасибо, Катюша.
На здоровье позовете, когда будете готовы, прощебетала она.
Хорошо, улыбнулся Александр, провожая ее взглядом.
Кофе он выпил быстро. Потом ел почти машинально. Думал. Развивал мысль, неожиданно пришедшую в порыве отражения чувств от Леры к Кате. Размышлял над тем, почему его отношение к ней изменилось столь странным образом кардинально сквозь призму чувств к Лере. Может, потому что он думал о Лере: почему она не звонила? И, что тоже странно, напряжение, подогреваемое присутствием Кати не росло. Оно было. Но находилось в состоянии стагнации. Ни жарко и ни холодно. Привычка цинично, и по-мужски грубо, оценивать действительность, вытащила из памяти пошлый, но жизнеутверждающий каламбур: за неимением графини имеют горничную. Александр посмотрел на Катю на ее позу, в которой чувствовалась такая наивность, такая беззащитность перед внешним миром, отчего снова шевельнулась совесть. Но на этот раз как-то мягко, почти по-матерински продолжила свое терапевтическое воздействие: то ли ссылаясь пусть на пошлую, но жизнеутверждающую фразу, объясняющую суть выживания природы, то ли соотносясь с полнотой желудка.
В этот день Лера так и не позвонила, сделав к ночи первую зарубку на сердце Дарского.
7.
На следующий день, придя на работу на час раньше, как просил Пекарик, Михаил Моисеевич вошел в приемную и остановился: дверь в кабинет декана почему-то оказалась открытой. Потерявшиеся в пространстве звуки шагов и скрип половиц старого паркета сменила тишина. «Должно быть, еще не пришел», он заглянул в проем.
Пекарик сидел в кресле, задумавшись, или дремал сказать трудно, но на Румана не отреагировал. Михаил Моисеевич присмотрелся: кожа на лице друга как-то странно разглажена она словно окаменела.
Михаил Моисеевич кашлянул. Реакции не последовало. Тогда он кашлянул громче. То же самое.
Веня! прикоснулся, подойдя почти вплотную, к плечу. Рука, полулежавшая на груди, стала сползать на колени. Руман в замешательстве отпрянул: по голове и спине прошел озноб, Веня, не пугай меня! спонтанно сорвалось с языка. Глаза уже присматривались к чертам лица. К позе. Рукам. Хаотично искали малейшее движение хоть какой-то признак жизни. Но не находили. Душу стали заполнять понимание момента истины и страх надвигающихся перемен, замешанный на откуда-то пришедшей мысли, что свято место пусто не бывает. Потом пришла мысль о машинальном поведении собственного туловища. Она появилась тогда, когда собственная рука искала пульс в руке товарища. Потом он почувствовал легкое ощущение радости. Понял откуда это. Наконец, пришло осознание. Пульс! Он был слаб, но четок с точки зрения ритма. «Слава богу! Жив! первое, что пришло в голову, Сердце?»
Веня! Михаил Моисеевич осторожно похлопал друга по щекам. Реакции не последовало. Пришла мысль о «скорой». Он схватил с телефонного аппарата, стоявшего на столе, трубку, и успел набрать номер, когда услышал тихое:
Миша, я уже здесь. Не звони не надо.
Как не надо? вбирая в себя гудки, возразил, отвернувшись Михаил Моисеевич, словно Пекарик ему мешал. Но за спиной послышалось:
Я говорю не надо! Руман уловил в голосе уверенность и безаппеляционность. Обернулся. Увидел на лице друга натянутую улыбку, которую излучали умные, не затуманенные болью глаза то, что он ожидал увидеть, напуганный мыслью об инфаркте, Миша! Вениамин Петрович умилился лицом товарища: испуг, тревога, непонимание. Все говорило о полной его озадаченности, Я тебе сейчас все
Ну, уж потрудись! серьезно, с тенью обиды прервал его Руман. В нем все говорило о том, что ответ должен быть сейчас и только сейчас, иначе из ступора, в котором он оказался, его ничего больше не выведет.
Миша, это трансовое состояние, Вениамин Петрович уже не рад был, что показал ему эту часть эксперимента таким образом, Я что зря тебе обо всем этом рассказывал позавчера? он избрал лучший способ защиты, Честно говоря, думал, что ты поймешь, когда увидишь. Все, Мишель! он пощелкал пальцами перед его глазами, Пора! И давай без обид.
На несколько секунд установилась гнетущая тишина.
Я вот зачем пригласил тебя, продолжил он после паузы, Если помнишь, я говорил о людях, которые могли бы стать потенциальными донорами. Но ты представляешь, Миша, что это такое?.. да знаю, Вениамин Петрович увидел мысль в глазах товарища, Если объявить об эксперименте, желающие войти в историю найдутся дураков в этой жизни хватает. Таким любую идею подавай: главное, чтобы смерть на миру геройская. Но ты же понимаешь, что рисковать мы не имеем права. Это одно. А другое как бы это пафосно не звучало рановато, думаю, человечеству знать о таком. Хотя сомнений через край: мне-то, почему-то, открылось. А я что не человечество? Вот-вот ответил он еле уловимому движению плеч Румана, понимаю тебя господом Богом возомнил себя Пекарик?
Миша, это трансовое состояние, Вениамин Петрович уже не рад был, что показал ему эту часть эксперимента таким образом, Я что зря тебе обо всем этом рассказывал позавчера? он избрал лучший способ защиты, Честно говоря, думал, что ты поймешь, когда увидишь. Все, Мишель! он пощелкал пальцами перед его глазами, Пора! И давай без обид.
На несколько секунд установилась гнетущая тишина.
Я вот зачем пригласил тебя, продолжил он после паузы, Если помнишь, я говорил о людях, которые могли бы стать потенциальными донорами. Но ты представляешь, Миша, что это такое?.. да знаю, Вениамин Петрович увидел мысль в глазах товарища, Если объявить об эксперименте, желающие войти в историю найдутся дураков в этой жизни хватает. Таким любую идею подавай: главное, чтобы смерть на миру геройская. Но ты же понимаешь, что рисковать мы не имеем права. Это одно. А другое как бы это пафосно не звучало рановато, думаю, человечеству знать о таком. Хотя сомнений через край: мне-то, почему-то, открылось. А я что не человечество? Вот-вот ответил он еле уловимому движению плеч Румана, понимаю тебя господом Богом возомнил себя Пекарик?
Да-а, промычал Михаил Моисеевич, Альтернативка хоть куда.
Любопытство, Миша как будто не услышав реплики, продолжал Пекарик, О-о, ты даже не представляешь, как оно меня распирает! Фу-ух! выдохнул он, Вот, тебе и пожалуйста: вроде, все у меня есть для эксперимента, а тела-то нет, в которое я мог бы перейти. А значит, у меня ничего нет, он снова вздохнул, потому что пойти на убийство сейчас, даже ради такого эксперимента, я не готов. Хотя понимаю, что открытия, как правило, без жертв не обходятся. Искать же донора втихаря, полагаясь на случай, бесполезно.
Вениамин Петрович задумался. Его отрешенный взгляд говорил, что он не здесь. А через несколько секунд он вообще закрыл глаза. И, было видно, расслабился. «Неужели опять ушел?» Михаил Моисеевич кашлянул привычно, пытаясь привлечь внимание, но тут же испугался, уже не понимая, как себя в данной ситуации вести: разговор об убийстве никак не мог прорасти в его сознании.
Так вот, Миша, неожиданно продолжил Вениамин Петрович, Конечно же, даже на не банальное убийство даже ради науки мы на это не пойдем. По крайней мере, сейчас, добавил, будто спохватившись.
От последней фразы кровь в жилах Румана точно застыла. «Уби-ийство? Не-ет!» На такое он не подпишется ни за какие коврижки.
Пекарик увидел, как взор Михаила Моисеевича потух и стал похож на взгляд зверька, собравшегося шмыгнуть в норку. Не смог удержаться рассмеялся. Вспомнил, как однажды в детстве кто-то из старших посмеялся «каламбуристо» над Руманом назвал его за что-то пленным румыном.
Моисеич, ты чо струхнул?.. Вениамин Петрович опять засмеялся, Успокойся, дорогой мой! Никакого криминала. Все цивильно.
Ну, ты даешь! Михаил Моисеевич подал, наконец, после нелепого молчания голос, Это без меня!
Да ладно. Праведника из себя корчишь. А то я тебя первый раз вижу.
Праведник не праведник, но убийство
Да очнись, ты, Миша, стал серьезным Вениамин Петрович, Узнаешь все по-другому заговоришь. С сегодняшнего дня я начинаю тебя готовить к эксперименту. Ну, а если серьезно, конечно, никакого убийства. Я знаю: пусть через год, через два, но шанс у нас совершить открытие будет. Я все продумал, Миша, за исключением нюансов, по которым ты мне, брат, и нужен. Без тебя я ничто.
У Михаила Моисеевича даже настроение изменилось от подобных слов. Какое-то забытое ощущение в груди появилось: что-то из юности, когда единение душ казалось таким естественным компонентом дружбы.
В приемной послышались шаги и скрип дверцы платяного шкафа: пришла Леночка.
Ну, что ты на это скажешь, Михаил Моисеевич?
А что можно сказать начальству? улыбнулся тот, и чувствовалось без подвоха, Я готов.
8.
На следующее утро совершенно беспардонно в половине седьмого позвонили. Не поднимая головы от подушки, не проснувшись даже, Дарский автоматически протянул руку и сгреб с тумбочки трубку.
Да слушаю не то прошептал, не то проговорил навстречу неизвестности.
Саша, доброе утро, негромкий обворожительный Лерин голос поднял планку восприятия действительности. Грудные обертоны обворожительного женского голоса вызвали в клетках тела мечтательную истому, еще не вполне контролируемую наполовину проснувшимся мозгом. И клетки стали вибрировать, вызывая вселенскую тоску одиночества утреннюю пытку для молодого, стремящегося к воспроизводству организма.