Наверное, согласился я. Обещаю вам, что постараюсь следовать всем вашим советам.
Вот и прекрасно, улыбнулся пастор. Теперь обратимся к самой важной материи, то есть к кое-чему нематериальному, пусть это прозвучит как игра слов. Вот здесь лежат четыре вещи. Он с усилием вытащил из бокового кармана небольшой пакет. Из них первая принадлежит тебе по закону: это небольшая сумма, вырученная от продажи книг и домашнего скарба твоего отца, я уже говорил тебе, что купил их, а потом выгодно перепродал новому школьному учителю. Остальные три вещи подарки от нас с миссис Кэмпбелл. Ты доставишь нам большое удовольствие, приняв их. Первая вещь круглая, и она, вероятно, больше всего понравится тебе, особенно вначале, но помни, Дэви, что она преходяща: облегчит тебе один шаг и исчезнет, как капля в море, растает, как утренний туман. Вторая вещь плоская, четырехугольная, вся исписанная: она будет служить тебе в жизни, как хороший посох страннику, как подушка под головой уставшему или больному. Третья вещь кубическая она укажет тебе путь в лучший мир, а я стану молиться об этом.
Тут он поднялся, снял шляпу и некоторое время громко молился за отрока, отправлявшегося в мир, после чего внезапно обнял меня, крепко расцеловал, затем отстранил от себя и, держа за плечи, долго глядел на меня с лицом, омраченным глубокой скорбью, наконец отпустил, повернулся, крикнул мне «Прощай!» и почти бегом бросился обратно по дороге. Со стороны это показалось бы смешным, но мне и в голову не приходило смеяться. Я следил за добрым священником, пока он не скрылся из виду: он бежал все быстрее и ни разу не оглянулся назад. Я понимал, что причиной его грусти являлось расставание со мной, и совесть кольнула меня упреком, ведь сам-то я был тогда очень рад, уходя из деревенского захолустья в блестящий шумный дом, где жили богатые и уважаемые дворяне Бэлфуры знатные люди одного со мной рода. «Дэви, Дэви, думал я, видана ли где-нибудь такая черная неблагодарность? Неужели при одном намеке на знатность ты готов забыть своих старых друзей, тех, кто к тебе сердечно расположен? Стыдно, Дэви, очень стыдно!»
Я опустился на камень, на котором сидел мистер Кэмпбелл, и открыл пакет, чтобы посмотреть подарки. Я догадывался, что кубическая вещь, о которой говорил священник, это карманная Библия. То, что он называл круглой вещью, оказалось шиллингом, а третья вещь, которая должна была служить мне в жизни и здоровому и больному, представляла собой клочок грубой желтой бумаги, где красными чернилами были выведены следующие строки: «Как приготовлять ландышевую воду. Возьми херес, сделай настойку на ландышевом цвете и принимай при случае ложку или две эта настойка возвращает дар речи тем, у кого отнялся язык, помогает при подагре, укрепляет сердце и память. Положи цветы ландыша в банку, плотно закупорь и поставь на месяц в муравейник; выделенную цветами жидкость храни в пузырьке она полезна и здоровым и больным, и мужчинам и женщинам». Внизу пастор сделал приписку: «Ее следует также втирать при вывихах, а при коликах принимать по одной столовой ложке каждый час».
Я, разумеется, посмеялся над этими наивными рецептами, но без всякой злобы или раздражения. Повесив свой дорожный узел на конец палки, я перешел речку вброд и стал подниматься на холм на другом берегу. Наконец я выбрался на тропинку, протоптанную среди вереска, и кинул прощальный взгляд на иссендинскую церковь, на деревья возле дома священника и на высокие рябины на кладбище, где покоились мои родители.
Глава II
В мечтах и наяву
Наутро второго дня, достигнув вершины холма, я увидел перед собой с высоты всю страну, раскинувшуюся по склону до самого моря, а посреди склона, на длинном горном кряже, Эдинбург, дымивший, как калильная печь. На замке развевался флаг, а в заливе ходили или стояли на якорях суда. Несмотря на дальность расстояния, я хорошо разглядел общую картину, которая показалась мне грандиозной, и мое сердце простого деревенского юноши от радости чуть не выпрыгнуло из груди.
Я миновал дом пастуха, где мне довольно неприветливо объяснили, как добраться до Крамонда. Так, спрашивая дорогу то у одного, то у другого жителя, я долго шел по направлению на запад от столицы, пока не выбрался на дорогу, ведущую в Глазго. На ней, к своему удивлению и удовольствию, я заметил солдат, которые двигались маршем под звуки флейты. Впереди на серой лошади ехал старый генерал с багровым лицом, сзади вышагивала рота гренадеров в шапках, напоминавших папские тиары. При виде военных в красных мундирах и при звуках торжественной музыки во мне пробудилась национальная гордость.
Я проследовал дальше, и вскоре мне объяснили, что я уже в крамондском приходе. Тогда я стал осведомляться у встречных о Шоос-хаусе. Странно, но мне показалось, что мой вопрос приводит всех в замешательство. Сначала я подумал, что дело во мне: наверное, моя и без того неказистая, да к тому же запылившаяся в дороге деревенская одежда не соответствовала величию здешних мест. Но когда еще несколько жителей подряд, взглянув на меня без малейшего интереса, уклонились от ответа, мне пришло в голову, что я тут не при чем, причина в самом Шоос-хаусе. Может, я не так спрашивал? Чтобы рассеять сомнения, я решил изменить форму вопроса и, завидев какого-то добродушного малого, который ехал по проселочной дороге, стоя на телеге, поинтересовался, не слышал ли он когда-нибудь про Шоос-хаус. Парень дернул вожжи, притормаживая, и посмотрел на меня, как и другие, с нескрываемым удивлением.
Ну, пробормотал он, а что?
Это большая усадьба? уточнил я несмело.
Разумеется. Дом очень большой.
А что за люди живут там?
Люди?! оживился он. Ты с ума сошел! Там нет людей.
А мистер Эбенезер?
О! воскликнул незнакомец. Да, если тебе нужен лэрд, то он там. Какое у тебя к нему дело, любезный, если не секрет?
Мне сказали, что я могу найти у него место, объяснил я, стараясь держаться как можно скромнее.
Что? закричал парень так громко, что вздрогнула лошадь. Вот что, любезный, продолжал он, это, конечно, не мое дело, но ты кажешься мне порядочным малым. Послушай моего совета и держись подальше от Шоос-хауса.
Потом я встретил юркого человечка в красивом белом парике и понял, что это цирюльник, а так как мне было известно, что все цирюльники большие болтуны, я без обиняков спросил его, что за человек мистер Бэлфур из Шоос-хауса.
Человек? вскинул брови цирюльник. Он очень мало похож на человека, добавил он и принялся хитро расспрашивать, что мне нужно от мистера Бэлфура, но я оказался еще хитрее, и парикмахерских дел мастер, так ничего толком и не добившись от меня, отправился к своему клиенту без вороха сплетен.
Не могу описать, какой удар нанесли все эти сцены моим ожиданиям! Хуже всего было то, что никто ничего толком не объяснял, все лишь таращили на меня глаза, а туманные обвинения мистера Бэлфура и Шоос-хауса неизвестно в чем обостряли мое нездоровое воображение и терзали меня еще больше. Что это за дом, когда один только вопрос «Где он находится?» заставляет весь приход вздрагивать и шарахаться прочь? И что это за лэрд, дурная слава о котором мчится по всем окрестностям? Если бы через час я мог снова очутиться в Иссендине, то бросил бы все свои намерения и вернулся бы к мистеру Кэмпбеллу. Но я забрался уже так далеко, что самолюбие не позволяло мне отступить, из одного только самоуважения я обязан был разобраться во всем и довести дело до конца. И хотя на душе у меня было прескверно от того, что я услышал, я все-таки, хотя и медленнее, чем прежде, продолжал идти вперед и спрашивать дорогу.
На закате я встретил полную темноволосую женщину с угрюмым лицом, устало спускавшуюся с холма. Лишь только я обратился к ней со своим привычным вопросом, она резко повернула назад, проводила меня до вершины, с которой только что сошла, и показала мне на большое строение, одиноко стоявшее на лужайке в глубине ближайшей долины. Окружающая местность понравилась мне: невысокие холмы густо поросли лесом, тучные, старательно возделанные поля обещали богатый урожай. Но дом выглядел полной развалиной, к нему не вело никакой дороги, ни из одной трубы не поднимался дым, и я не заметил вокруг ничего похожего на сад. У меня сжалось сердце:
Как? Это Шоос-хаус?
Глаза женщины враждебно сверкнули.
Он самый! закричала она. Кровь строила его, кровь прекратила строительство, кровь и разрушит его. Гляди, воскликнула она, я плюю на землю и призываю на него проклятие! Пусть все там погибнут! Если увидишь лэрда, передай ему мои слова, скажи, что Дженет Клоустон в тысячу двести девятнадцатый раз призывает проклятие на него и на его дом, на его хлев и конюшню, на его слугу, гостя, хозяина, жену, дочь, ребенка да будет ужасна их гибель!
Женщина, чей голос звучал как жуткое заклинание, внезапно повернулась и исчезла, а я продолжал стоять на том же месте, и волосы мои поднялись дыбом. В то время люди верили в ведьм и боялись проклятий. Проклятие этой женщины, явившееся как бы предостережением, чтобы я остановился, пока не поздно, совершенно лишило меня сил. Я присел на холме возле канавы и стал смотреть на Шоос-хаус. Чем дольше я вглядывался, тем больше восхищался живописными видами: повсюду буйно цвел боярышник, на лугах мирно паслись овцы, в небе стаями кружили грачи. Во всем сказывались щедрость природы и благотворность климата, и только дом мрачно контрастировал с прекрасной долиной.