Демина, проходя, ворчала:
Мужики есть мужики.
А мужики гоготали.
Глядя на спортивных девушек в шортах и трико, старался ни о чем не думать, боясь, что, если позволю рассудку снова увести куда-нибудь, к вечеру опять напьюсь.
Наконец мой унылый вид стал объектом внимания Пал Иваныча.
Ты напоминаешь разладившийся механизм, сказал он. Тебе нужен ремонт?
Я не машина. Но каждый из нас, говорил Сальвадор Дали, имеет право на собственное сумасшествие.
Этого мне только не хватало сумасшедшие в отделе!
Облегчение. Странное дело, но сознание того, что шеф понимает я в беде, принесло мне чувство неописуемого облегчения. Почему? Почему мне легче от сознания того, что все черте как? Потому что, если болен, меня можно вылечить. В том-то все дело. Если найдена проблема, ее можно решить. Если ее не знать, это значило бы, что все мои ощущения укладываются в норму, а значит ничего с ними не поделаешь. Вряд ли я смог бы жить с этим дальше. Может, Пал Иваныч мне поможет.
Жизнь это искусство компромисса, говорит шеф. Надо ехать к твоей благоверной и договариваться. Разошлись? ну и правильно: можно оценить происходящее в независимой обстановке. Ты вот оценил, что жить без нее не можешь. Не факт, что она думает иначе. Пришло время говорить.
Когда мне можно ехать?
Нам. Сегодня и рванем после работы. Говорить буду я.
Ну, что ж. Мы живем с Лялькой врозь уже третий год. Мне полагалось давным-давно забыть все это. Почему? Да потому что время лечит раны.
Только если относиться к ним серьезно влез внутренний голос. Подавление воспоминаний о пережитом защитная реакция психики; она позволяет выжить.
Да хоть заподавляйся! мое нормальное я было с ним не согласно. Отрицание неприятного факта еще не отменяет его. То, что было, навсегда осталось в нас, и всегда будет влиять на нас. Оно подрывает дееспособность, мешает устанавливать и поддерживать новые отношения.
Считаешь, проблемы с общением в этом?
А в чем?
Ну, скажем, ты просто чувствителен.
Это плохо?
Скажем, чрезмерно чувствителен.
Знаешь что, не я, а мы! Не хер прятаться в кишках и вылезать невовремя.
Я не в кишках, обиделось подсознание. Я твоя совесть.
И замолчало.
Наверное, сама собою родилась мысль не могу с Лялькой порвать лишь потому, что вместе с ней уйдут от меня самоуважение, достоинство и безопасность (душевная). Где я их найду потом, чтоб возместить потерю?
Когда после работы сели в наш УАЗик и поехали в Розу, Пал Иваныч приказал:
Ну, рассказывай.
Я поведал историю своей семейной жизни недолгой и печальной.
И сделал вывод:
Случившееся все моя ошибка.
Шеф покачал головой:
И я даже знаю в чем. Ты относишься к жене, как себе равной.
А надо как?
Ты голубей держал? Уверен, что первая пара сдохла или улетела. Потом появился опыт. Так?
Так первый брак для опыта?
Прости, конечно, ты дурак. Главное слово в предложении о голубях «держал». Запомни, парень, и сыну передай: жена та же живность домашняя, как свинья, собака и корова, кошка или голуби ее надо уметь держать. Понял меня?
Черт бы побрал такие вещи, которые мне надо знать!
Ты знаешь, подумаю, и может быть пойму. Есть в твоей мысли что-то новое.
Ну, думай, думай.
Я попробовал осмыслить слова Кожевникова медленно, будто читал книгу, которая была у меня уже давно, но которую до сих пор не хватало смелости раскрыть.
Лялька забрала у меня все свободу, счастье, сына. Она и душу могла бы прихватить, если захотела. Теперь свободу вернула, остальное все себе оставив.
Почему потребовала столько? Не имеет права!
От мысли к мысли я переворачивал страницы неизвестной книги осторожно, словно они были хрустальными, готовыми сломаться. Столько стрессов я даже не уверен, что смогу их сосчитать.
Пал Иваныч напомнил о себе:
Прости за высокий штиль, чтобы выполнять доверенное нам партией дело служения великой идее построения коммунистического общества, требуется фантастическая выносливость рассудка. Тут, брат, не до сантиментов. Как считаешь?
Он покосился на меня, но я не знал, что ему ответить только судорожно глотнул.
Шеф не торопил, не давил, но и не отворачивался.
В конце концов, чтобы он вернул внимание дороге, произнес:
Ладно.
Это не самый содержательный ответ, но ничего лучше не нашел.
Шеф не торопил, не давил, но и не отворачивался.
В конце концов, чтобы он вернул внимание дороге, произнес:
Ладно.
Это не самый содержательный ответ, но ничего лучше не нашел.
Кожевников улыбнулся, словно я сказал что-то умное.
Мы учимся выживать, преодолевая проблемы внешние и души. Талантлив тот, кто не работает против себя.
Шеф отвернулся от меня.
Расскажи мне про свою жену.
Мои воспоминания раскладывались как сложенный в несколько раз, написанный от руки листок, найденный закладкой в книге.
Я увидел Ляльку первокурсницей в кабинете коменданта общежития.
Мне тогда было двадцать три, а ей семнадцать. Я был председателем студсовета, она вчерашней абитуриенткой. Мы не успели подружиться, как заказали сына. К сожалению, он не смог спасти нашу семью
Повернулся лицом к шефу:
Я не хочу терять семью. Хочу отыскать решение. Решение всего любви, верности, счастья. Хочу знать, что мне делать. Есть ли у меня еще шансы?
Не майся дурью, жестко сказал Пал Иваныч. Мы едем не упрашивать, а решать: разрыв так окончательный. И пусть это больно ранит не умрешь. А поправишься будешь жить.
Вслед за его словами в душу вползло странное ощущение, необъяснимое чувство, что в Розе меня ожидает конец чего-то только не знаю чего.
Шеф следил за моим лицом.
Анатолий?
Я вздохнул:
Не знаю, как тебе сказать.
Он кивнул:
Просто скажи.
Я не смог заставить себя сказать, что еще не готов отказаться от бывшей жены.
Мудрый шеф мой заметил терзания и понял их суть.
Ты хоть представляешь, на что обрекаешься? Может, она всю жизнь будет менять кавалеров, в перерывах возвращаясь мол, милый, я накувыркалась и опять теперь тебя люблю. Ты хочешь с этим жить?
Нет. Но я бы попробовал.
Ну и дурак.
Когда пробирались переулками Розы, услышал, как Кожевников бормочет под нос: «Еще раз? Да ни за что!» Интересно, это он о чем?
Наконец, пришла минута, когда мы известили о своем прибытии нажатием кнопки дверного звонка. Я был на взводе словно пружина: мне надо было прятать свой страх.
Открыла теща теперь уж бывшая.
Лялька была в Челябинске, а Крюковы сидели на чемоданах Виктор Киприянович получил место в ЧелябНИИОГРО (научно-исследовательский институт открытых горных разработок) и к нему квартиру в областном центре.
Витек кинулся ко мне подобное тянется к подобному и его детская радость легким покрывалом окутала мне плечи.
Пал Иваныч, представил шефа.
О своей должности он сам.
Так ты теперь работаешь в райкоме партии? теща с удивлением ко мне.
Я кивнул.
Инструктором? Как интересно!
Но женские заботы взяли верх над любопытством. Она собрала Витю в дорогу.
Сюда не привози через день-два мы переедем жить в Челябинск. Твой телефон у Ляльки есть жди, позвоним.
За ее улыбкой что-то крылось. Что точно я не мог понять но что-то сложное, запутанное. Поцеловала внука, и мы с Витей отправились в машину.
Пал Иваныч задержался. К этому моменту он уже процедил все слова и впечатления от моих родственников сквозь фильтр собственного жизненного опыта и готов был к разговору, ради которого сюда ехал, тратя свое личное время на устройство судьбы незадачливого сотрудника. Пусть Ляльки нет, но Кожевников не из тех, кто покидает поля боя, настроившись на битву с кем-нибудь все равно сразится. Когда мы с Витей закрывали дверь, он сидел с таким видом, словно готовился в атаку.
Дожидаясь Пал Иваныча, мы наболтались досыта.
Витя откинулся ко мне на грудь и закрыл глаза. Но вскоре головка его свесилась набок, и он пристроил щечку на мою ладонь. Обнял мою руку, как плюшевого мишку, без которого не ложился спать. Я прикрыл глаза и задремал вместе с ним.
Проснулся, когда Пал Иваныч открыл дверцу машины. Витя спал.
Пока мы проезжали Розу, шеф не проронил ни слова. Мне было до того не по себе, что я не сразу уловил его настроение. Наконец до меня дошло, что, возможно, он тоже чувствует себя неловко. Странная, однако, была мысль. Ведь когда мы ехали сюда, в нем было столько уверенности в себе, столько самонадеянности.
Тебе не повезло, сказал вдруг Пал Иваныч, а я вздрогнул. Прекрасные люди твои родственники, но ты не вписываешься в их круг.
Самообладание ко мне вернулось, ведя за руку обиду.
Умом?
Нет, старик воспитанием.