Место. Стихотворения - Андрей Драгунов 4 стр.

Как в какую-то комнату, выйти в пространство двора,
будто из коридора, ослепнув от солнца и ветра
с пыльной завязью мусора, что поднимает с утра
похмелившийся дворник метлой из поломанных веток.
Выйти и обнаружить, как некую правду понять,
что опять всё кончается этим убогим пространством,
что уже никому, ни за что, никогда  не отнять,
потому что тебе только это и нужно, как вечером «здравствуй!»
по приходу домой, где уставшая за день жена,
старый кот на диване, приёмник с последним известьем
о какой-то трагедии, что возмещает сполна
все старания варваров  лет эдак, думаю, двести
или триста уже Только лампочка под потолком
неизменна в желании выжить, дожить до ремонта,
что полжизни уже  на потом, на потом, на потом 
как пейзаж во дворе, ограниченный лишь горизонтом

Рисунок оставьте в покое  не перечертить
строение сердца в последнем его вычитанье 
так картографически тянется тонкая нить
сосудов изношенных в тихом, нелепом роптанье.
Так время куражится с клапаном  чтоб не застал
в немом изумлении. Медленно, капля за каплей
давая возможность картину, что долго хранил,
запомнить подробное, но долговечнее  вряд ли 
как, собственно, время. Рисунок лишь только хранит
несложную карту движения и остановок
случайных в пути Только доктор печально глядит,
что как будто бы так всё и кончится  без недомолвок,
без каких бы то ни было тайн и случайных чудес.
Продолжение перечня в старом, засаленном списке 
это, как продолжение в луже печальных небес,
то есть, тех облаков, что, как точки, в прощальной записке.

Когда вино состарится совсем,
и едкий уксус протечёт на землю,
где виноград, который дал им всем 
и жизнь, и солнце, и того, Кто внемлет
немым мольбам  не стоит ничего
такая бочка  ссохшееся семя,
разбавленное временем вино 
то, пережившего старенья
своих же дел  он даже не успел
испить вина  состарился до срока 
он, смерив жизнь, остался не у дел.
А с бочками извечная морока 
как с завещанием. Земля хранит тепло
того, кто выпил, или  кто остался
хранить её. Кого там занесло
в такую даль, уставшего от странствий,
от похождений. Ягоды опять
летят на землю. Дети собирают
в горсти созревшие  и это не отнять!
Вино в подвале тихо умирает

Кого я жду? Кто должен подойти
к назначенному месту? Кто записку
мне передал? Кто так свернул пути,
чтоб оказаться здесь, сейчас  так близко?
Кто сплёл концы верёвок и ветвей
деревьев, что в округе прорастают
после зимы, наверное, быстрей,
чем грязный снег под лавочкой растает?
Кто так всё сплёл, что даже не найти
начальной точки, чтобы оглянуться 
откуда вышел и куда идти,
тем более, но точно  не вернуться
теперь уже? Означенный предел
маячит здесь, сейчас, среди деревьев
и что кого-то я не разглядел 
зачтётся мне, когда откроют двери.

И жёлтая бумага навсегда
останется хранилищем отваги,
какой-то боли или, как всегда 
для записи на скрепочке бумагой
линованной.. Какие-то листы,
исписанные частым многоточьем 
за время долгое совсем не так чисты,
как, может быть, хотелось бы. И точно 
не так ровны. И это  не отнять,
не спутать с пачкой, купленной бумаги,
которую никто ни рвать, ни мять
не собирается ни жечь в глухом овраге.

Меня не узнают соседи в коммуналке,
когда я выхожу на кухню рано утром,
и каждый раз твердят, что им немного жалко,
что прошлый их сосед исчез совсем как будто.
Я их готов понять, когда над газ-плитою
я потрошу себе яичницу на завтрак
их взгляды сквозь меня и фразы за спиною,
что обещают дождь с порывами на завтра.

Y.S.

Мне больше не нужно теперь о тебе говорить
с моими друзьями  вода прочертила границу,
сместив в оглавлении первую нашу страницу,
сменив на верёвку холщёвую тонкую нить
Ты больше не будешь писать  я сменил адреса,
я съехал из дома на площади с красным театром,
где даже в ночи доносились чужих голоса,
где Лёва и Вова глумились над классиком Сартром.
Я всё пережил, мне теперь предостаточно дней
дожить до старения и не скукожиться раньше,
как некогда там, на Мясницкой, где время быстрей
течёт до Лубянки и, кажется, несколько дальше.

Мне в магазине подарили кошку 
я взял её, не думая, что будет
со мной потом. Страдая понемножку,
она лакала молоко на блюде 
другой посуды не случилось в доме 
большой поднос  какой-нибудь тарелки
не оказалось. Блюдечко  не помню,
когда разбилось, сделавшись из мелкой 
гранёной миской. Доброе созданье
мурлычет, засыпая на подушке
в углу дивана. Ровное дыханье
становится теперь совсем неслышным.
Гляжу не это перевоплощенье
моей берлоги, думаю о прошлом 
как жил один, почти что без волнений,
но с мыслями о чём-то о хорошем.
О светлом будущем, об отпуске в апреле
или в начале солнечного мая,
но глупо как-то всё, на самом деле,
и кошкин дом, наверно, не случаен 
среди бумаг и вековечной пыли,
хранимой, как несметные богатства,
в том тридесятом, что давно забыли
и принимают вовсе не за царство
теперь уже. Комочек рыжей шерсти,
спустя мои полжизни, занимает
моё пространство и теперь до смерти
он на моей подушке отдыхает.

Мне в чёрном телевизоре смешно
глядеть на страсти новых очевидцев 
не попадая даже в «молоко»,
они стреляют с радостью убийцы,
«сорвавшего заказ» за три рубля.
За три копейки старыми деньгами,
а после под баян и под «ля-ля»
слагают гимны с новыми словами
и тешатся  как всем им повезло
дожить до перемен, до кабинета
отдельного, соратникам назло,
кому не так, как им сошлись планеты.
И звёзды ссыпались сплошным дождём в карман.
Кому-то на погоны и мундиры 
наградами. Полковник снова пьян,
пока его гуляют командиры 
постарше званием. Он рубится в «очко»
с другим охранником  непыльная работа
для соглядатая, пока ещё кино
не кончилось и жить ещё охота
не так, как все. Непыльный вариант 
уйти на пенсию, на даче в Подмосковье
сажать капусту и, как арестант,
ждать извещения  куда-то в преисподню.

Мне место для жизни досталось среди обветшалых,
раскисших за время домов, среди старых деревьев,
частично порубленных, в чём-то уже небывалых
в своём воплощении и со следами старенья.
С почти невозможными ветками с маленькой птичкой
на фоне листвы, сохранившейся дольше пейзажа,
как некогда кем-то зажжённая чёрная спичка 
горит до последнего, не замечая пропажи,
как будто оплошность какая-то или ошибка
случилась, пока разгоралось горячее пламя
и жизнь догорала, расстроившись из-за попытки
согреться на холоде, то есть  хотя бы руками
дожить, дотянуться, дотронуться до продолженья 
пусть даже не птички на ветке  она восвояси,
в листве оставаясь каким-то незримым движеньем 
на что, наблюдая за ней, я, наверно, согласен 
какой-то историей, что непременно случится
и в этом пространстве, к рисунку себя примеряя, 
домов и деревьев, как списку с последней страницы 
кто здесь остаётся, что жизнь продолжает за краем.

На Пасху яйца, хлеб и поцелуи
с малознакомыми, какие-то подарки.
И пчёлы первый мёд приносят в улей.
И в первый раз, наверное, так жарко
за всю весну. И радостные лица
мелькают среди множества прохожих 
чужих друг другу  чтоб остановиться.
А в булочной достаточно пирожных
с цветной посыпкой. Солнечное утро,
воскресный день но завтра понедельник,
но всю неделю  перезвон, как будто 
Христос Воскресе, и звонарь-бездельник 
не успевает посвящать округу
в свои дела мирские ежечасно.
Подарки, что подарены друг другу
к делам Господним вовсе не причастны.