Эротоманка. Все о любви - Ноэми Норд

Мы  дети волн, мы  дети слов,
нас надышали, наговорили,
напели, в музыку погрузили,
и вынули из колыбели миров.
И с тех пор мы качаемся
в такт этот, в ритм,
на слова спешим, поцелуи,
сами волны свои создаем  говорим,
сами волны уже, сами  струи.

Цель художника  уловить взгляд,
интонацию веры и страсти,
а потом  пусть велят, запрещают, казнят
все вселенские пытки и власти.
Это чудо  от нежного легкого «чуть»,
эти возгласы не умильны.
На коленях полмира: «Бис!», «Браво!» и «Будь!»
А другие полмира  бессильны.

Моли  не моли, проси  не проси,
море слез  срез хрустальный вдыхаю,
до боли вдыхаю, до рези в груди,
замираю, не выдыхаю 
не дышу  не дышу  храню  последний миг 
последний раз  последний лед  волны и волны 
не  дышу  не дышу  не дышу  только б ни  крик,
ни  рев  ни  шторм  не в час, плачем полный.

Я и ты. И цунами.
 Гляди! Там  гляди!
За мгновенье до черной смертельной волны,
что горой вознесется, как диво,
что сметет, унесет, навсегда разлучит:
 Посмотри, дорогой, как красиво!

Искусство  тоннель сверхскоростной
между временами:
вытянуть из прошлого
охапку с цветами
или снежинку на углях изобразить.
Или кусочек охры так изогнуть,
что искривится  пространство,
вспять повернет время,
и девочка со скорбными глазами
младенчика протянет в каждый дом.
И на коленях  все.
И мир спасен.

Лунный лик расщепился в мазках,
и краска с периодом полураспада
бежит, как черная автострада
по зарослям в соловьиных глазах.

И нету сил акварель эту смыть
с душ, с лиц, с ямочки подбородка,
полизать эту мочку, уши краской залить,
словно глину отмыть с самородка.

Сколько б ни было черного на лазури морской,
сколько б серого ни прикипело 
вдруг  увидятся слезы  на ладони мужской,
значит вовсе не в красках дело.

Над тобой  голубая река,
лапы лилий и водокрас,
три синхронных форели враз
изгибают на солнце бока.

И еще три, нагие, гибкие,
в белокурых волнах волос.
Как силен рук прозрачных разброс,
рассекающий заросли зыбкие!

Черной лодки, как туча, дно
и весла музыкальные капли,
да две тоненьких рыбки  сабли
сквозь твое, осминожье, пятно.

«Браво!», «Бис!»  унесут примадонну
ураганной безумной волной.
О, любовь  к танцу, музыке, стону!
Повторись, не спеши, постой!

Пусть все мы  в сапогах и кроссовках 
неразрывны с желанием  «Я!»
Я могу также звонко и ловко.
Я могу, и душа моя.

Нет пределов любви человечьей
стрункой тоненькой в рампах дрожать.
Повтори эти руки и плечи!
Повтори этот жест  не смолчать!

И летит в ураганном восторге,
в восхищенных влюбленных глазах.
И душа чья-то  пламя в реторте,
повторит каждый призрачный  взмах.

Ну зачем  почему  эта боль  этот взгляд,
эта кровь  эта адова мука 
этот пламенный страх  этот выпитый яд,
эхо вечного страшного стука.

Этот стук  этот стон  этот крик  этот вопль,
этот гвоздь  он в мозгу  он  навеки,
и дележ палача: «Забери это  твой».
Пекла реки и крови реки.

Этот стук  этот ритм  этот шаг  этот взмах,
эта  черная наша судьбина 
эта  бездна  обрыв, этот  крест  этот  крах 
это  плачет в ногах Магдолина.

Замри, как лилия в предчувствии шмеля,
отдай лучам зрачки,  ресницы дуновенью,
сплетает струи трав вечерняя земля,
закат подобен страсти пробужденью.

Как яростна атака рта, колен,
как  беспощаден вечный  зов из   рая,
вонзивший  дрожь души в корней кровавый тлен,
стыдливость  и молитвы  презирая.

И не противься ужасу тоски,
когда закончится безумная атака:
в росе и в семени и ноги, и виски,
и звездный свет, струящийся из мрака.

Не будите. Пусть нежится ветер
на больной узкогубой листве,
и некруто хоронятся плечи
в черных кочках и травах.
Чуть свет.
И припухли осиные гнезда,
и роса дозревает в кустах.
И запуталась таволга в звездах.
И запутались руки в руках.

Качнулось небо высоко над нами 
уже не легкими  а жабрами дыша,
уже не ребрами  а сорока руками
притянется к душе душа.

Нет тела у любви, и все не безобразно,
хочу быть каждой клеточкой твоей,
вне времени блуждать и путать ежечасно
эпоху гениев с эпохой дикарей.

Золотой луч разобьется об солнечные колени 
лист медленно-медленно падает, синтез и завязей шок.
Не мальва в разрезе  рукам приходится разглаживать,
пленительный и упругий запоминать объем

В нем есть все для цепных реакций,
от рук в нем рождаются руки, от глаз  глаза и глаза,
и это необратимо  не перекрутишь ролик,
на языке таблетка. Поздно: не пей.

А я говорю тебе: ног не отмыть от песка 
за тем поворотом ползет беспросветная дюна.
Ракушки в карманы? Лезть в волны за ними  тоска,
медузы неслышно бряцают в приливе
на порванных струнах.

Им что?  Лишь бы ядом больнее хлестнуть по душе,
испуганным криком пронзить пустоту океанов.
Ты плачешь, малыш, постигая в большом мираже,
продажную радугу жалких волшебных обманов.

*  * *
В дешевом борделе, где запах румяных старух,
где звонкие чибисы пучат глаза сквозь решетки,
там воздух закашленный духом прогнившим протух,
и талии томные ждут восхитительной плетки.

Кальян, как змею, приласкала хозяйки рука,
соль дыма напомнил звенящие дали,
где в узкой ладье умещалось солдат пол полка,
и сквозь пеньюар телеса до костей полыхали.

В дешевом борделе фонтаны бордо и шампань
забрызгали стены, шиньоны, подолы.
 Входи, морячок! Не грусти! Щедрым спонсором стань.
Здесь ждут тебя ласки и Китти, и Мэри и Олы.

Салаги! Вам женщин сегодня не хватит.
Всем кубриком к шлюхам спешим,
нас ждут папуаски, венгерки, славянки
и томных кальянов дым.

Вперед, кавалеры, дерзайте, хватайте
за талии пламенных шлюх,
безжалостно рожами в думки бросайте 
пусть вьется над палубой пух!

О, море лихое! О, пенные песни!
О, качка матрасов и волн!
Полгода вне дома, хоть лопни, хоть тресни,
лишь кончишь  и заново полн.

Черт  бери! Бес  в ребро! Дьявол  пой!
Мать  ядрена  матрена  за мной!
Закрути  загуди  забодай вас комар 
заряди золотой портсигар!

Друг, крупье, погоди, оглянись!
Знай, что злато  засохшая слизь
из руки подлеца, из руки мертвеца,
из больных и замученных слез.

Черт  бери! Бес  в ребро! Дьявол  в пах!
Разве это  пальба  тарарах!
Мать  ядрена  матрена лежит,
а крупье то ли шит, то ли крыт.

Черт  дери! Дьявол, пей! Снова пас!
Кому  в рот, кому  в дых, кому  в глаз!
Мать ядрена  матрена  прощай!

Четыре нюарные дамы
подолы не в силах сдержать:
кружатся под барабаны
бутыли, столы и кровать.
Тот  полон, тот  лыс, тот  зануда,
но с каждым приятна кадриль.
Не важно, что бьется посуда,
фонтан извергает бутыль,
лишь хохот  во влагу бокала
окрасятся краешки губ,
текучие ноты вокала
по юбкам огнем пробегут.
Сегодня очкастую целку
все пятеро выклюют в зад,
коза некрасивая завтра
прикинет безумный наряд,
затопчет дремучие линзы.
Как скучно глазеть в окно,
занудой прослыть, ботаничкой
под тридцать смешно и грешно.
А Китти! Кудрявая Китти
умеет себя подать 
так гвоздиком режет по нервам
стеклянным, что слез не сдержать.
Все продано  аж до ребер
последний бутончик завял,
мадеры бокал последний
зачахнет среди одеял,.
и   в сон, в дурь замызганной гари,
среди серпантинных змей,
оплетших бордельный виварий
восторгом заезжих друзей.