Эротоманка. Все о любви - Ноэми Норд 2 стр.

Захожу в кафе гладиаторов 
 море страстей!
Адреналин экватора
под хвостами русалок  блядей.
В море   хмельной химеры
 запросто  не увлечь,
лезвием гордой секиры
 смету  взгляды  липкие  с плеч.
Факи ваши, ухмылки  не вышки,
прямо в лоб  не расстрел,
обожаю в такие минуты
роковой беспредел,
чтоб  в запредельность проклятую,
как в раковину  дышать,
моря волну толстопятую
на серфинге обгонять.

Где длинные волны не замкнуты в трели цикад,
где маленький парус безумная буря стирает,
там чокнутый книжник очки потерял и навряд
найдет их в продутом штормами обветренном крае.
Он будет по заводи сонной напрасно блуждать
и пальцы совать под каменья в клешни и чужие заначки,
и будут русалки шальные над ним хохотать
в предчувствии скорой мучительной муторной качки.
Волна уже близко, решительна гиблая мгла,
слепец не заметит сплошной глухоты наваждения.
Шнурок и кусачки в кармане Да только добыча ушла,
сбежала, вопя о высокой волны приближении.
Он слеп, злой  душитель русалок, насмешливых шлюх.
Он здесь  утопил и Лили, и Жоан, и  Терезу.
Волна уже близко. Сметая    прощения дух,
подрежет кроваво и выскребет по волнорезу.

Русалка хохочет,
колеблются жабры
вонючих сардин.
А наш капитан
вмутной заводи пьет
гремучий мартини,
погоду повежливей ждет.

В море добавлю слезинку:
 Пока!  и нет моряка.
Но за волной твоей длинной
я побегу, легка.
И невдомек, неопознан
бег за высокой кормой,
как безнадежно и поздно,
заспанно  мчусь за тобой.

Рыбачка с глазами-волнами,
водоросли в волосах,
она пьяна, избита,
ноги лижет волна,
и плывет по глазам звезд свита,
печалью полна.
 Кто он?
 Джузеппе,
дик и страшен,
но я сильнее,
потому что влюблен.
И когда ножи рыбацкие
скрещиваются из-за меня,
я хохочу и рада
капле его огня.

У этой не синий взгляд 
два лезвия режут, два яда,
не очи  две струнки звенят,
пацаночка  таитяночка.

У ног  мореход, 
ну и ножки! 
целует ступни и ладошки,
черный водоворот.

Словно в миг солнца рожденная,
в час ослепительного накала,
зажмурившаяся на свет,
ласковая на каждый букет,
на прямое сияние.

Этой прообраз  черная богомать,
словно дьявола сила  гнуть и ломать,
словно дьявола  под дых бить,
родить от такой  грех родить.

Черная ночь  в бликах белков,
в синих губах  в урагане шагов.
И особенный ритм,

ба 

ра 

бан!

счет веков:

Нахлынет шквал издалека,
знакомым чувствам смутно вторя,
и убегают берега,
выманивая   ласку моря.

Девочка перестала сальто крутить
съехала с шеста,
с кукловодом отныне разорвана нить,
судьбу не считать с листа.

Она хочет правды,
умеет без микрофона,
шпаргалок, заунывной тоски.
Хочется нежности без притворства,
а ей твердят: «Душу  в тиски!
Настойчивость и упорство».

Главное  в мире: бойфренда найти,
такого, чтоб вместе в круиз.
Не из тех, которым рычат: «Плати!»,
а которым ласково: «Плиз-з-з»

И когда она крутит солнышко
вокруг титанового шеста,
понимает, что жизнь до донышка
испробована и пуста.

Овации? Деньги в резинке?
Гроши.
Даже эти, зеленые, щедрые
летящие миражи.

О, Лизбет!
Пальцы липкие от света
мнут шелуху времен.
Снял девочку за вечность до рассвета
седой Пигмалион.

Он дул в лицо и в завитки на шее 
не ожила.
Ударил по щеке  глаза открыла:
 Уже пора?

Он плеткой  в хлест,
он не успел закончить,
а время  вскачь.
Вошла хозяйка:
 Что же ты наделал, злодей, палач?

Но он схохмил и веером валюты
махнул в лицо:
 Убийца? Палачи  минуты,
веков кольцо.

О, Лизбет!
Пальцы липкие от света
мнут шелуху времен.
Снял девочку за вечность до рассвета
седой Пигмалион.

Он дул в лицо и в завитки на шее 
не ожила.
Ударил по щеке  глаза открыла:
 Уже пора?

Он плеткой  в хлест,
он не успел закончить,
а время  вскачь.
Вошла хозяйка:
 Что же ты наделал, злодей, палач?

Но он схохмил и веером валюты
махнул в лицо:
 Убийца? Палачи  минуты,
веков кольцо.

Тоскливо на краешке ванны сидеть,
вперяя в прибой  пенно-мутные очи,
и видеть, и знать, что простор голубой 
всего лишь каракули пиксельных точек.

Безумная снасть не подарки сулит,
в ней смерть, задыхается мелкая рыбка;
мозг маленький без кислорода горит,
едва сознавая, что ванна  ошибка.

Сквозь лужицу мнит: папиллярный узор,
увы не лагуна  ладонь вынимает,
подносит к глазам и  не верит, и вздор 
малек золотой в мутной пене сверкает.

Он молит, зовет, он кричит полным ртом,
давясь пузырями, он жаждет мгновений
простора, свободы, лучей и притом 
залива  не ванны, где скалы  колени.

Но поздно, толчками меняется кровь
прожорливой жилы на хвойную воду.
 Записывай: скальпель Носилки готовь
 А рыбку из мыльницы?
 Слей на свободу.

Распадный мир  в кругах ворон
и гнили,
а под пуантами
 стекло бутыли.

Шнуровкой плотно стянут бюст 
актриса
сдирает маску,
на лице  соль бриза.

Но антураж для па-де-де
не выпадает,
партнер пуантами
в дерьмо влетает.

Да ладно, шприц на всех один 
и в тамбур.
А за окном  в дыму развалин 
Марбург.

Эрато  самая пламенная из муз,
острые ушки на свету прозрачны,
они мгновенны и тают  хруст,
снежный, дешевый,
коньячный.
Не рыдай у ног.
Боже, зациклена как!
Не спрыгнула с пальмы?
Не смотри назад,
мир впереди  гляди:
сверкает,
как шарик хрустальный.
Эрато 
муза волшебных грез,
радуга эквивалента,
марихуана заоблачных поз 
в теософии импотента.
Эрато 
девочка, выплакивающая
печаль,
чувства, как дождик по коже,
 мурашки.
Небесная поступь смычка.
Надкушенный персик  с  бочка.
А на плечике тетива
то ли эроса, то ли вдохновения.

Сквозь струйки морского песка
не упражняться в тоске 
а глянуть издалека
на то, что невдалеке.

У каждой песчинки свои
и грани, и радужный раж,
а вместе они  струи,
и берег, и солнечный пляж
.
А в целом они  мир,
где каждая  крошечный миг.

Вот эта, зеленая, из
эпохи шагающих трав.
А эту принес дерзкий бриз
из золоченых держав.

Эта  слеза моряка 
не уцелел никто.
Эта  светла и легка
низвергнутой высотой.

Шелест песчинок тих,
долька века  струя.
Горсткой мерцаний таких
щедро отмеряна я.

Дельфины  разум минус быт.
Четыре степени свободы:
жизнь, скорость,
штормовые воды
и смерть.
Но если норовит
такая мысль во лбу слукавить 
лишь голову сожму руками, 

Как трудно мне дельфином быть!

И гибнет в солнечном кругу
твое беспомощное тело.
Умрешь ты здесь, на берегу
в моих слезах и в пене белой.
А я ничем я не могу

А чайка закричит надсадно,
и мне самой никак обратно:

 Ничем!
 Помочь!
 Я!
 Не могу!

Но кто-то третий и четвертый
вдруг выбросился на скалу.
Я комкаю свой крик в аорте 
да не случится больше злу!

Но вот и пятый и шестой
сверкнул над огненной скалой.

У моря прибавляем шаг
навстречу рокоту и реву.
Назад к покинутому крову
так дети блудные спешат.
Увы, не жить нам в тех глубинах,
прохладной солью не дышать.
Но люди любят о дельфинах
не спорить  просто помолчать.