Эротоманка. Все о любви - Ноэми Норд 3 стр.

У моря прибавляем шаг
навстречу рокоту и реву.
Назад к покинутому крову
так дети блудные спешат.
Увы, не жить нам в тех глубинах,
прохладной солью не дышать.
Но люди любят о дельфинах
не спорить  просто помолчать.

И не досталась птичьим стаям
и до прилива  мокр песок,
но мы не видим  наступаем
на перламутровый виток.

Дела, дела От дел до дел 
метель мела, как бог велел,
как черт велел  сирень цвела 
от дел до дел  дела, дела

Скажу тебе: «Что ж, брат, дела!»
Скажу тебе: «Что ж  удила!»
Скажу тебе: «Потом, потом! 
Подумаю: «Содом!»

И солнце не вместит зрачок,
и переполнится стручок.

А значит время сквозь круги
твоей руки, моей руки
до летней метки доползло:
волна  песок  тепло.

Метель  сосульки  пляж  жара.
Вот  ловит листья детвора.
Вот  апельсины  на снегу.
Что можешь ты? Что я могу?

Там водоросли вырастут,
и звезды проползут,
китового хребта версту
за год не обогнут.

Там будет целый мир стоять,
а звездочеты врать
о том, что судьбы звездные
им просто рассчитать.

Там будут клясться мальчики,
а девочки  зубрить
и хвостики на пальчики
забывчиво крутить.

Там будут плакать девушки,
а юноши  спешить.
И будут злится дедушки,
а бабушки  тужить.

И пирожки  горелые.
Зато рубанок  остр!
И доски застарелые
свистят: вест-ост, вест-ост!

Там свежих стружек два мешка
Но лодку ль ждет вода? 
Под эти волны камешком
закинута беда.

Не все на этом кончится.
Гроб слажен, но зато
поесть безумно хочется
и новое пальто.

У счастья такое свойство 
всегда быть внезапным.
Лишь после чуткого «вдруг» 
случается счастье.
Вдруг  и в охапку сирень!
Вдруг  и «Вам телеграмма!»
Вдруг  и проклюнулся день
сквозь шторку, светло и упрямо.
У счастья свойство такое:
жить меньше быстрого мига.
Как мысль, что в руках не букет 
агония веток.
Как скорость прочтенья строки:
«Прощай, не приеду».
Как высверк далекой руки,
как волны по легкому следу.
У счастья свойство такое:
вспомниться вдруг, сверкнуть,
капелькой ясной с мизинца
в волны морские скользнуть.

А дельфинов до сих пор едят,
жаря в жире пойманные туши.
 Мозг дельфиний  лакомство из лучших.
А их разум  сказки для ребят.
Афалина плыла за баркасом
умоляла: «Малышку отдай!»,
но из трюма двуногих стай
гоготал кто-то сдавленным басом.
Не забылось, и не прошло
Человечий детеныш вскоре
унесен был волною в море,
но ему, видит бог, повезло.
Не сумела его не спасти,
на прощанье шепнула: " Расти!»
 Папа, папа! Дельфин меня спас!
Гоготнул тот, знакомый бас.

Черепашка, бегущая к морю,
сквозь голодные выклики чаек,
сквозь лучи и окалину галек 
я твоей храброй скорости вторю!

Я с тобой мимо меткого клюва,
мимо ракавин пустотелых,
по осколкам стеклящек и туфа 
к волнам! К волнам 
пречистым и белым!

Только так! Обгоняя опасность,
и проворнее чайки иной,
добежим, долетим  не напрасно
нет брони у нас тяжкой с собой.

А со временем потяжелеем,
будет опыт  и будет броня.
И за это себя жалея,
поплетусь, тяжело семеня.

Но под толщей надежных доспехов,
где незыблем уют и покой,
вдруг очнусь пожелать успехов
черепашке бегущей,
той.

Знаешь ли ты  по тебе разбегаются волны,
и в желтых песках твоих отпечатки неоновых мук.
Хохочешь, белозубая Живот содрогается, полный
миллионов глаз, ртов прожорливых, маленьких рук.
Знаешь ли ты  осталась  минута 
но ухо твое рапановое зарылось в песок золотой,
 не  видишь, не чувствуешь ты, как черные щупальца спрута,
рождаются черные корни в утробе твоей травяной.
Появится не человечек  альфа солнечной сути,
сделает шаг дерево  древний вымерший вид,
и тело твое печальное покроется каплями ртути.
Щекотно? Хохочешь, милая? Пока ничего не болит?
Сдуваешь мои слезы О только не это, не это!
Поберегись, не надо слизывать их языком.
Как мало тебе осталось! Какая чудная планета.
Милая моя, скоро Но хохочет, хохочет при том.

Вечер в браслетах и бисере,
ты  мокрая, ледяная на вкус,
взбиты легкие мысли в миксере
кружения ласточек, веток и бус.
Ты правильная,
непросто выпить
коктейль из кровавых точек, 
ты, наяда, впиваешься, пьешь,
сфероид солнечный,
 кипение розовых мочек,
крылатая безобидная ложь.

Тайны простейших невероятно сложные.
Тени кропотливых штрихов природы,
тонкие переливы соловьиного лета,
выкликающего из комочков нежного пуха
имена беспросветной тоски.
Сколько раз повторять:
непознанное  не бог, а мрак.

Черные дыры зрачков
поглощают ауру 
жаркое нежное
восторженное:
 Мое.
В мозговой центрифуге
дробишь легкие мысли,
глупые любопытные
человеческие:
 Мои.
Пытаешься понять:
 Бесполезно.
Не приближайся,
чтобы зрачками  зверя
не обглодать мое «Уходи»
до костей.

Кубизм возводит в куб квадратные чувства,
угнетая нервную сферу свободой зверинца,
где сочен скулеж в черных клетках шакалов,
воющих на серебро пустоты.
Черный квадрат Малевича у каждого на слуху,
но в проекции внимательного взгляда,
искоса на бегу заметить невидимое проще.
Выплывай  из   диванных  пружин.
В путь!

Магма внутри.
Ее внушительны круговращения.
Магмы накоплен взрыв  не кури,
секунда  до землетрясения.
Такого еще не видели мы,
не знали о нем,
но  мечтаем.
Страх  это риск, это  бред огнем,
бег от церемонии с чаем.
До взрыва  секунда,
но хватит пчеле
закончить медовый месяц,
чувства излить васильку и ветле,
откачать  разных кашек и смесиц.
День спрессован, как муравьиный Вавилон,
он белый шум ожидания,
спалится содом, наш огромный содом 
распустится миг созидания.

Красота секса 
она шерсть на груди,
каждый волосок,
сквозь который 
приступ экстаза 
гляди!
Кивок из толпы,
ангела синий привет.
Кивнет  из вселенной небрежно,
но не оплатит билет.

Глаза, как маслины зеленые,
но оттенок иной,
они два поспешных мазка гуашью,
но с лупой разглядывать шедевры
не стоит.

Чувство дивной похоти
окутало низ живота,
тело содрогнулось
от страстного желания
присвоить каждую клетку
распаленного органа.
Кровь хлынула навстречу
дивной музыке вторжения.
И до утра
в уютную берложку
удивительной порядочности,
нежности,
теплоты,
уюта милых рук.

Не знаю как в южных краях,
где женщинам ни грамма не дозволено,
а в наших северных широтах
без горячего бордо
ну, просто никак.

Малиновый глинтвейн
 в округлом предсердии бокала,
спрячь в ладонях,
 подыши в бордовый кларет,
оживи, сделай глоток,
оближи с  губ кисло  терпкие капли,
но кусочек бекона в прожилках й липомы
и вожделенно вздыхающий камамбер
под испариной  плоти 
не тронь, ни кусочка.

Лишь свечи! Обязательно  свечи
на низкой тумбе,
чтобы тени сплелись на стене,
 напротив,
каждый бицепс и трицепс, рисуя лучами,
изнывая, как два негодяя
 на раскаленной жаровне.

Что  непереносимо 
это  мокрый язычок,
ползущий по краю бокала.
круг за кругом,
медленно,
как слизень,
 выпавший из перламутра,
полного ослепительных жемчужин.
Тварь,
перестань,
говорю,
закружила

Даме не обязательно видеть,
обоняние  главное в предпочтении.
Выбирает не самка, но  овула.
клеточный механизм совокупления 
самые точные нано-пружинки природы.
Запястья тонки, и в прожилках бегущих секунд
от лодыжки, где еле услышишь  губами
до клокочущей пены виска,
где под ним, в голове, закипает оргазм 
не вспугни начало.